Предательство среди зимы

— У высочайшего сейчас встречи, его нельзя беспокоить. Он послал нам указания касательно вашего жилья…

Маати ощутил укол разочарования. Наивно было ожидать, что Ота-кво выйдет ему навстречу, и все-таки именно на это он и надеялся.

— Мне подойдет все, что у вас есть, — сказал Маати.

— Не волнуйтесь, Пиюн-тя, — произнес женский голос сзади. — Я сама размещу гостя.

За эти месяцы Киян ничуть не изменилась. Ее волосы — черные с белыми прядями — были завязаны узлом, который выглядел слишком просто над узорными одеждами хайской жены. В ее улыбке не было ни ледяной вежливости, ни приторной радости придворных интриганов. Киян обняла поэта, и он почувствовал от ее волос аромат лавандового масла. Став женой хая, Киян все равно смотрелась бы уместнее на постоялом дворе или на рынке, где раньше торговалась с мясниками и зеленщиками.

Хотя, возможно, Маати только вообразил себе эту неизменность.

— Ты усталый, — сказала она и повела его по длинному пролету изношенных до гладкости гранитных ступеней. — Сколько ты провел в дороге?

— Я оставил дая-кво до Ночи Свечей, — ответил Маати.

— Ты до сих пор одет как поэт, — тихо сказала она.

Значит, знает.

— Дай-кво принял предложение Оты-кво. Меня оставили в числе поэтов, запретив появляться в бурых одеждах на церемониях. Еще мне нельзя жить в доме поэта и ни в коем случае нельзя намекать, что я говорю от имени дая-кво.

— А Семай?

— Думаю, Семаю пришла пара писем с упреками. Впрочем, худший удар я взял на себя. Так проще, да и я перенес это легче, чем в юности.

Двери в конце лестницы были открыты. Киян и Маати спустились под улицу и снег, и освещенный свечами ход показался почти жарким. Дыхание перестало рождать призраков.

— Мне жаль, — молвила Киян, которая шла впереди. — Несправедливо, что ты пострадал за правильный поступок.

— Я не пострадал, — возразил Маати. — Быть на хорошем счету у дая-кво не так-то весело. Со временем я все больше радуюсь своей опале.

Киян фыркнула от смеха.

Весь коридор сиял золотом. Высокая сводчатая арка была покрыта плиткой, отражающей свет, и тот висел в воздухе, как пыльца. Издали доносилось эхо музыки. И вдруг в мелодию вступили голоса — словно в воздухе зашептались боги. Маати замедлил шаг. Киян обернулась.

— Зимний хор, — объяснила она. И добавила тише, почти благоговейно: — В зимние месяцы многим нечего делать. И, пожалуй, в холоде и темноте музыка особенно нужна.

— Какая красота! Я знал о подземелье, но…

— Это совсем другой город, — сказала Киян. — Представь, как чувствую себя я! Пришлось управлять тем, о чем я и не подозревала.

Они двинулись дальше.

— Как он?

— В заботах. — Киян грустно улыбнулась. — Работает с утра до вечера, пока с ног не валится, и встает рано. Каждый день его ждут тысяча неотложных дел и тысяча формальностей, которые отбирают время. Это его раздражает. Вот и сейчас будет злиться, что не смог тебя встретить. Хорошо хоть я смогла. Пытаюсь как-то ему помочь. Слежу за тем, что важно для него лично, пока он защищает город от хаоса.

— Думаю, город и без него какое-то время продержится, по привычке, — заметил Маати.

— Управление отнимает все время, какое есть, — с отвращением сказала Киян.

Они прошли через широкие ворота в огромный подземный зал. Под потолком сияла белым светом тысяча фонарей. Мужчины, женщины и дети сновали по своим делам, и их голоса журчали, словно ручеек по камням.

Неподалеку пел нищий; лакированный ящик для подаяний стоял перед ним на каменном полу. Маати заметил повозку водовоза, потом еще одного торговца, который предлагал рис с рыбой в кульках из вощеной бумаги. Как настоящая улица, как огромная беседка с крышей из камня!

— Отвести тебя в покои? — спросила Киян. — Или сначала что-нибудь поешь? Посреди зимы мало свежего, но я нашла женщину, которая готовит замечательную ячменную похлебку.

— Вообще-то… нельзя ли сначала познакомиться с ребенком?

Улыбка Киян засияла собственным светом.

— Ты можешь вообразить мир, где я бы сказала «нельзя»?

Киян кивнула в сторону бокового хода и повела Маати на запад, еще глубже. Переход от общего пространства улиц к дворцовым коридорам оказался почти незаметным. Ворота были, да, но открытые. Кое-где стояли стражники. Вскоре Маати видел лишь слуг или рабов хая: они попали под хайский дворец. Киян остановилась у тонкой дубовой двери, открыла ее и жестом поманила за собой на лестницу.

Детская находилась высоко над подземным миром. В каменном очаге ревел огонь, а в окна светило настоящее солнце. Няня, девушка от силы шестнадцати зим, дремала на стуле, а ее подопечный гукал и пускал пузыри. Маати подошел к краю кроватки, и ребенок затих, уставился на него недоверчивыми глазами, а потом расплылся в широкой беззубой улыбке.

— Она только перестала просыпаться по ночам, — прошептала Киян, стараясь не разбудить служанку. — Две недели были ужасные колики. Не знаю, что бы мы делали, если бы не няни. Теперь ей лучше. Мы назвали ее Эя.

Киян взяла в руки дочь и привычным движением усадила себе на колени. Маати вспомнил, как сам сажал ребенка на колени, давным-давно, далеко отсюда… Киян будто прочитала его мысли.

— Тани-кя сказал, что если с даем-кво будет все так, как ты думал, ты станешь искать сына. Его имя Найит?

— Найит, — кивнул Маати. — Я разослал письма повсюду, но ответа не получил. Побуду здесь, на одном месте. Если он и его мать захотят меня найти…

— Мне очень жаль, — промолвила Киян. — Им тоже нелегко, но…

Маати только покачал головой. Кареглазая малютка хватала ручонками воздух и гулькала. Ей было невдомек, сколько понадобилось крови, боли и предательства, чтобы она появилась в этих стенах.

— Красавица, — сказал Маати.

— Не глупи!

Молодой поэт прислонился к стенке бассейна. Рядом Размягченный Камень болтал ногами в теплой воде и безмятежно смотрел на густой ароматный пар, заполнявший баню. С той стороны из бассейна вышла компания девушек и направилась за одеждой, оставив слугу вылавливать пляшущие по волнам подносы с чайниками и блюдцами. Баараф нетерпеливо шлепнул по воде.

— Потом посмотришь на голых девок! Я о деле. Если Маати-тя вернулся, чтобы помочь мне упорядочить книги…

— Насчет «помочь» он, пожалуй, не согласится, — заметил Семай, хотя с тем же успехом мог бы молчать.

— …очевидно, что дай-кво придает этому большое значение. Я знаю, какие ходят слухи. Я знаю, что Ваунёги хотели продать библиотеку какому-то Стражу из Западных земель. Вот почему сюда изначально прислали Маати.

Семай прикрыл глаза. Слухи и предположения ходили самые безумные, и, наверное, мудрее было бы поправить Баарафа. Но Ота просил его молчать, да и дай-кво писал о том же. Если все узнают о том, что гальты натворили и что планировали, это повлечет за собой уничтожение всей их страны: затопленные города, голодающие мирные жители, — когда хватило бы тихой угрозы. Прибегнуть к насилию можно всегда, пока хоть у одного поэта остается андат. Поэтому Семай, который отнюдь не стремился убивать ни в чем не повинных людей, слушал безумные догадки приятеля и мечтал о времени, когда дни станут длиннее и теплее.