Предательство

В трубке слышался гул голосов. Наверняка сидит в каком-нибудь баре.

— Мне некогда, я не могу сейчас говорить.

— Черт, Юнас, ты должен мне помочь. Я не могу так жить, я не выдержу… — Голос дрогнул, в трубке стало тихо. Лишь отголоски чужих разговоров.

Он откинул голову назад и прикрыл глаза. Когда-то отец использовал слезы как последний аргумент. И испуганный его ранимостью, Юнас поддерживал отца, став соучастником его предательства.

С тех пор прошло тринадцать лет.

Просто скажи ей, что вечером мне надо на работу. Черт, Юнас, ну ты же ее знаешь… Она устроит такое, что никому мало не покажется.

Тринадцать лет он покрывал собственного отца. Правду, какой бы она ни была, он должен скрывать от матери.

Ради нее самой.

Год за годом.

И вечный вопрос, зачем отец так поступает.

В городке многие про него знали. Юнас помнит, как стихали разговоры, когда они с матерью заходили в универсам. Помнит шепот за их спинами. Сочувственные улыбки соседей и маминых подруг — всех, кого она считала друзьями и кто годами трусливо скрывал правду. Он и сам шел рядом с ней и тоже молчал, как самый заклятый предатель. Он помнит ее разговор с соседкой в кухне. Мать думала, что его нет дома, а он лежал в кровати и листал комикс. И слышал, как она, плача, говорила, что подозревает, что муж встретил другую. Чувствовалось, что она преодолевает себя, высказывая вслух эти постыдные опасения. А соседка лгала. Лгала в глаза, поедая испеченные матерью булочки и запивая их кофе. Уверяла, что мать все придумала, что в каждой семье бывают хорошие и плохие периоды и что беспокоиться совершенно не о чем.

И мужские похлопывания по плечу, поощрявшие прославленного, не ведающего поражений сердцееда на новые завоевания. А если что, то дома его прикроет Юнас. Постоянная и мучительная ложь, которую заглаживали навязчивые ритуалы. Они гасили чувство вины. Но приходилось снова лгать, чтобы скрыть уже их.

Сколько он всего передумал об этих женщинах. Кто они, о чем они думают? Они знают, что у мужчины, с которым они лежат в постели, где-то есть жена и сын? Это играет для них хоть какую-то роль? Их это беспокоит? Зачем они отдаются мужчине, который берет свое, а потом возвращается домой к жене, перед которой все отрицает?

Он не мог понять.

Он знал только то, что ненавидит их всех.

Ненавидит.

Все рухнуло за несколько месяцев до его восемнадцатилетия. Какая-то пошлость, вроде помады на воротнике рубашки. После пяти лет постоянного обмана предательство вскрылось, и отец как загнанный заяц спрятался за осведомленностью Юнаса, чтобы защититься от ее боли. Разделил вину между ними обоими.

Она так и не простила.

Ее предали дважды.

Нанесли ей неизлечимую рану.

Отец съехал, а он, не приближаясь к матери, слонялся по безмолвному, разрушенному дому. Пропитанному зловонием стыда и ненависти. Мать отказывалась разговаривать. Днем она почти не выходила из комнаты, разве только в туалет. Он пытался искупить свое предательство, взяв на себя все хозяйственные заботы, покупая продукты и готовя, но она не хотела есть вместе с ним. Каждую ночь в половине третьего он заводил мопед и отправлялся развозить газеты, а когда в шесть утра возвращался, то замечал, что она брала еду из холодильника. Использованная посуда была тщательно вымыта и поставлена в сушильный шкаф.

И ни слова ему.

— Я не могу говорить, у меня нет времени.

Отключив телефон, он наклонился вперед, опершись на руль.

Третий тромб за два месяца. И с каждым разом тяжесть комы усугубляется.

Как она могла так поступить с ним?

Что еще он должен сделать, чтобы она осталась? Одиночества в квартире он не выдержит. По крайней мере, сегодня.

Оглянувшись, он включил задний ход. Куда ехать, непонятно.

Ясно только одно.

Если в ближайшее время она к нему не прикоснется, он сойдет с ума.

~~~

Эва с трудом припоминала, когда в последний раз так рано уходила с работы. Да и случалось ли такое вообще. Хенрик работал дома, что давало главное преимущество — он забирал Акселя из садика и мог поехать туда в любой момент, если сын вдруг заболевал. Так сложилось само собой, ведь она приносила в семью большую часть их общих доходов, особенно после того, как стала акционером фирмы. Но она всегда старалась возвращаться домой не позже шести.

Сегодня она придет раньше обычного и устроит ему сюрприз.

Да, сегодня, пожалуй, никто не скажет, что она перетрудилась. Уставившись в аналитические справки и расчеты окупаемости, она постоянно чувствовала, как мыслями завладевает мучительное беспокойство. Ощущение нереальности происходящего. Он сомневается в том единственном, что казалось несомненным.

Семья.

Остальное заменимо.

Оторвав взгляд от экрана, Эва посмотрела в окно. Увидеть можно было только фасад дома на другой стороне улицы Биргера Ярла. Какой-то офис, незнакомые люди, она понятия не имела, чем они занимаются. Большую часть суток день за днем и год за годом они проводили в тридцати метрах друг от друга. Видели друг друга чаще, чем собственные семьи.

Девять часов, включая обед, полтора часа на дорогу. На Акселя остается максимум полтора часа. Девяносто минут, а он капризный и усталый после восьми часов, проведенных в саду с двадцатью другими детьми, и она раздражена и утомлена напряженной девятичасовой работой. В восемь, после того как он уснет, наступит их с Хенриком время. Час взрослых. Именно тогда им полагается посидеть в тишине и покое, убедиться, что у них все прекрасно, расспросить друг друга о работе, обсудить последние события, поделиться мыслями. А может, даже заняться любовью. Именно об этом пишут воскресные приложения к вечерним газетам, именно так следует вести себя, если хочешь сохранить брак. И конечно, не забывать время от времени отравляться в маленькие романтические путешествия, предварительно позаботившись о няне для ребенка, чтобы в полной мере насладиться обществом друг друга. Вот был бы у них раб, который бы покупал еду, возил Акселя на плавание, ходил на родительские собрания, готовил ужин, стирал, звонил сантехнику, как только потечет раковина, гладил, оплачивал счета, вскрывал конверты с пластиковыми окошками, поддерживал все семейные связи, — тогда такое было бы возможно. Больше всего на свете ей хотелось спать все выходные напролет. Чтобы никто не мешал. Избавиться от вечной усталости, въевшейся, кажется, в костный мозг и порождающей мечту лишь о том, чтобы все делалось само, без твоего участия.

Она вспомнила семинар, который проводили осенью у них на работе. «Ты в ответе за собственную жизнь». После него она почувствовала в себе новые силы. Они говорили о вещах, которые казались простыми, но о которых сама она никогда не задумывалась.

Ежесекундно я делаю выбор и становлюсь либо жертвой, либо творцом собственной жизни.

Вдохновленная, она тогда поспешила домой, чтобы рассказать о своих впечатлениях Хенрику. Он молча выслушал, но на предложение сходить на следующее выступление того же лектора ответил отказом.

Как ты поступишь, если узнаешь, что тебе осталось жить шесть месяцев?

Этим вопросом семинар начинался.

Когда он закончился, вопрос по-прежнему оставался без ответа.

Она до сих пор не определилась.

На обратном пути она заехала на Эстермальмский рынок, где купила двух омаров, потом в «Винный бутик» на улице Биргера Ярла.

Тур заказала в обеденный перерыв, попросив, чтобы ваучеры доставили ей на работу.

Все будет хорошо.

Когда она вернулась, часы показывали всего лишь половину пятого. Куртка Акселя валялась на полу, она подняла и повесила ее на крючок в форме слоника, который когда-то сама привинтила на стену, рассчитав подходящую высоту.

Из кухни доносился голос Хенрика:

— Я не могу больше говорить. Попробую перезвонить позже.

Она сняла верхнюю одежду, спрятала пакеты с омарами и шампанским в шкаф и поднялась по лестнице.

Он читал газету, сидя за столом. Рядом лежала трубка домашнего телефона.

— Привет!

— Привет!

Взгляд на странице. Она закрыла глаза. Ну почему он даже не пытается? Почему он всегда перекладывает ответственность на нее?

Она старательно гасила раздражение.

— Я сегодня ушла пораньше.