Предел приближения

– Полагаю, Аля на это в обиде не будет. У нас здесь скидка, а у тебя, как я поняла, этим и не пахнет.

И стала вываливать содержимое обеих тележек на ленту транспортера в том беспорядке, который могла создать только она одна.

На обратном пути я уже было пожалел, что послушался и не вывел "шкоду" из гаража. Маша нахватала столько покупок, что у меня едва хватило сил дотащить их до подъезда. Впрочем, и она тоже пыхтела: ей досталась та скромная лепта, что приобретена была мной. Правда, на деньги Талии, мне предстояло еще посчитать, сколько я ей должен с учетом десятипроцентной скидки по карточке постоянного покупателя.

Как-то не сговариваясь, мы дотащили пожитки до моей двери. Маша шла первой и выжидательно застыла напротив моей квартиры. Мы вошли, тут только я с неохотой вспомнил, что тянул полуторапудовый запас провианта не для себя, а своей соседке.

– Аля может и подождать, - заявила Маша, сваливая все в кучу у меня на кухне и запихивая замороженные продукты в морозилку. Повернулась ко мне, стоящему у входа и с некоторой досадой в голосе добавила: - Давай, ну что ты встал.

И выпихнув меня в спальню, принялась стаскивать свитер.

В эти мгновения Маша была не просто легка - невесома; боясь хоть чем-то причинить обиду этой невероятной легкости, как-то уколоть ее, я попросту подчинил себя ей.

Она воздушно обняла меня за шею, опустила на неприбранную, лишь прикрытую пледом кровать - к этому времени она уже успела покинуть то немногое, что связывало ее с земным, что притягивало к почве, и накрыла меня поцелуем - горячим воздухом казахской степи. Я почти не чувствовал ее, ощущал лишь ее абсолютную легкость, легкость, доводящую до головокружения, до сладостного экстаза, до потери чувств и ощущений, завладевшую мной, казалось, навсегда. Маша возвышалась в моих объятиях, белым облаком колыхалась надо мной, причудливо изгибаясь, изменяясь, постанывая и нашептывая - эти безостановочные шепоты и стоны плавали, сходились, сливались, пронизывали друг друга, и расходились вновь, проникая всюду и наполняя собой... до самого предела, до края, до последней нерушимой границы, которую перехлестнуть без самой угрозы существования сущности неможно, до той линии горизонта, что еще отделяет земное от космического, тонкой немыслимо гранью, незаметной, неощутимой, за которую так сладко, так больно, та радостно укрыться. И после которой уже нет возможности ни ощутить, ни почувствовать, ибо она предел для мер человеческих и предел же для мер неземных, на которой только и возможно соитие двух миров, нигде и никак не могущих иначе слиться друг с другом, раствориться друг в друге... как не на этой немыслимо тонкой грани горизонта.

Мы излились и замерли, остановились, - в нас самих, в нас, чужих, пойманные в этих незамечаемых мгновениях, прошедших, как воздух меж пальцев, как горячий казахский ветерок, несильно дующий, но легким своим дыханием пронизывающий насквозь, протекающий сквозь тело и душу человеческую. Пока не заменит ее собой, на неподдающийся пониманию миг, и не сменит направление и не потечет в обратный путь, оставляя после себя незабываемое чувство чего-то сверхъестественно прекрасного, повторить которое уже невозможно, можно лишь приблизиться к его повторению.

Позже, когда-нибудь позже. В другой раз и миг.

И удивительное чувство это длилось и длилось вечно, протекая сквозь несуществующее время, пока Маша нежданно не порушила его одним движением, одним словом, одним неприметным жестом.

Она бросила взгляд на наручные часы - единственную связь ее космоса с грешной землей, тряхнула головой и слегка охрипшим шепотком произнесла:

– Аля, наверное, заждалась. А мы прохлаждаемся.

И в тот же миг проворно покинула мое ложе, ставшее на время частицей ее воздушества.

Я замер, не в спилах ни поднять глаза, ни ответить ей. А Маша уж собиралась, одеваясь у двери, собирая пакеты, нанизывая их на руки. И обернувшись, ждала безмолвная, пока я не приду и не помогу ей донести.

Я... что я... с трудом оделся в прежние земные одежды, тесные и неудобные. Маша смотрела на мои сборы, озадаченная моей неторопливостью, а дождавшись, вышла в коридор, и нажала кнопку звонка Талии. Кажется, Маша и не собиралась скрывать случившееся.

Я вышел следом. Она уже стояла на пороге, довольно долго стояла, просто разглядывая нас. Маша тихо прошмыгнула мимо нее, я же замер и никак не решался пройти в оставленные ей полдвери. Наконец, она отошла в холл. Я зашел следом - Талия по-прежнему молчала - и свалил пакеты. А затем поспешил уйти, позабыв о приличиях, об объяснениях и деньгах.

Вернулся с полным сумбуром в голове и снова принялся за полусобранный шкаф.

Наверное, так все и должно было случиться.

Вечером, когда мне оставалось сделать совсем немногое: докрутить винты задней стенки и навесить двери, скверно подходившие друг к другу и к петлям, не то по причине производственного брака, не то из-за моей некомпетентности в решении технических проблем, мне снова был посетитель.

Появилась Талия. Неожиданно, - мне еще показалось, что свой визит она сумела подгадать - как раз в ту минуту как я навешивал дверцу, тревожно зазвенел звонок. Я вздрогнул всем телом, выронил отвертку и некоторое время сидел, не двигаясь. Затем пошел открывать.

Она не стала проходить, как в первый свой визит, в кухню. С порога произнесла: "не задержусь и не помешаю", напряженным голосом, которому трудно было поверить. Прошла в спальню, туда, где я мастерил шкаф и села на аккуратно застеленную, оставленную без единой улики, постель. Некоторое время устраивалась поудобнее, при этом разглядывая не меня, как я начал привыкать, а саму кровать.

Я задал несколько бестолковых вопросов, на которые она почти не прореагировала, ее абстрактные "да" и "нет", произносимые через силу - и по-прежнему не глядя на меня, были адресованы самой себе. Или тому месту, на которое она присела, месту на котором не осталось ни единого свидетельства - я даже долго проветривал спальню, прежде чем застелить постель. А потом она сама спросила. Улучив момент, задала вопрос, который заставил меня вздрогнуть:

– Скажи, а как у тебя было в первый раз?

Я переспросил. Она как-то неприятно усмехнулась, вызвав у меня внутренний холодок. Я тотчас подумал о Маше. Собственно, ей незачем было даже признаваться ни в чем своей компаньонке, наверняка, Талия мгновенно догадалась обо всем, стоило ей увидеть нас вместе, да нет, достаточно было взглянуть в мое лицо.

– Расскажи, - просто произнесла Талия, снова внимательно разглядывая постель.

– Зачем?

Она не ответила. Молчала, отведя взгляд куда-то в сторону, пустой рассеянный взгляд, не говоривший ничего. Я снова принялся за шкаф с куда большим, нежели прежде, рвением и меньшим результатом.

– Пожалуйста, расскажи, - снова попросила она.

Имя Маши так и не было произнесено. Будет ли? Я ждал, отложив отвертку, а затем взял молоток, собираясь загнать непокорные винты не мытьем так катаньем в отведенные им изготовителем места. Стукнул два раза и отложил.

Неужели только ради этого она и пришла ко мне?
– вот так, посидеть на давно остывшей постели, пытаясь уловить выветрившийся запах соития, почувствовать теплоту тел, приникавших друг в друга с наслаждением и болью. Или действительно ей интересно, что и как случилось со мной в первый раз, каков итог давней встречи двух непохожих друг на друга разнополых существ.

Талия фригидна? Или она....

Кажется, я с самого начала делал все не так, как следовало. Я стал вывертывать полузабитые винты. И произнес:

– Хорошо.

Талия не улыбнулась, просто лицо ее покинуло напряжение, прежде сковывавшее мышцы. Девушка немного расслабилась.

– Это было давно, я права?

Я кивнул и хотел уточнить: "в возрасте Маши". Она вздрогнула, будто уловив мои непроизнесенные слова.

– Давно. На втором курсе института. МИРЭА, может, ты слышала это название?