Пределы

Тарин кивнул. Ему надоело привлекать к себе внимание. Он очень постарается притвориться какой-нибудь молью или пожухлым осенним листочком.

— Вот дерьмо! — вырвалось у Тарина, когда его окатило волной яркого света и гама из зала. Даже Кинан с Офером моргнули от неожиданности.

— O, слышу дважды пойманного! — пророкотал Хелем, громко смеясь.

Тарин и Офер вздохнули.

— Иди займи своё место, — прошептал Кинан. — Офер, отведи его вон туда. Мне надо занять свою позицию.

Офер схватил Тарина за рукав футболки и поволок вверх по ступенькам на небольшую площадку, на которой уже стояли, выстроившись в два ряда, мальчишки с одним и двумя браслетами. Офер подвёл Тарина к концу шеренги ребят с одним браслетом и быстро ретировался. Тарин осмотрелся, стараясь делать это одними глазами. Он не хотел, чтобы Кинан подумал, что он что-то замышляет.

Зал был каким-то странным. Жарким и душным, даже душащим! Здесь непрерывно что-то гудело, скорее всего то, что Эдон назвал генератором. А ещё здесь было очень светло. Тарин покосился в сторону. Создавалось ощущение, будто мальчишки — добыча, освещаемая ярким солнцем. Вокруг было много мужчин, но меньше, чем обычно приходит на обед. А из кадетов присутствовал только Кинан. Мужчины расположились на высоких трибунах, устроившись на мягких скрипучих сидениях, которые раздувались, когда мужчины вставали. Тарин взял себе на заметку, что надо быть осторожным, когда придется сидеть на них. Кресла выглядели так, словно пытались «откусить» задницы тех, кто на них сидел.

Вдруг все кресла заскрипели, и мужчины, как по команде, резко поднялись.

— Всем мужчинам встать, а мальчишкам склониться, — выкрикнул Эдон откуда-то снизу. — Начинается Благословение Матушек!

Вошёл Титус, за которым следовал Мика, неся в руках огромную чашку.

— Тарин, опустись на колени, — прошипел снизу Пэрри. — Пока тебя наказывали, нас немного потренировали.

Тарин призадумался на мгновение, а затем встал на колени.

— Что теперь? — шёпотом спросил он.

— Мальчишки, ни слова, — спокойно сказал Титус, поднимаясь на площадку. Он повернулся к мужчинам, и Тарин, зло прищурившись, посмотрел ему в спину.

— Офицеры и кадеты! Мы собрались сегодня, чтобы стать свидетелями того, как эти мальчики получат Благословение Матушек, и потом мы примем их во временные члены нашей общины. Всю зиму они будут обучаться вместе с нами и сделают свой Выбор в День Свечей.

Тарин нахмурился. Титус всё время говорит о том, что нужно будет сделать выбор… так зачем ждать? Тарин закусил губу. Он ведь сам себе обещал дождаться подходящего случая. Ещё пара дней, чтобы насладиться горячим оленем и птицей. О! И весёлыми белыми кусочками. И даже дрожащими яйцами. А затем — вперёд, в лес. Тарин закрыл глаза и представил себе другой сценарий. Тарин, который хотел уйти сейчас, встаёт и говорит: «Выбираю!» Мальчишки охают, мужчины стонут, и… этого Тарина тут же хватают, не дав ему даже сойти с площадки.

Тарин вздохнул и остался стоять на коленях. Ладно, он перетерпит их глупое Благословение, а потом сбежит ещё до Дня Свечей, когда бы он ни был. Тарин улыбнулся. Может, к тому времени его даже откормят как мужчину, и зима будет уже не страшна.

Тарин открыл глаза и фыркнул. Титус обернулся и теперь смотрел на него.

— Улыбаешься, мальчик? — спросил он Тарина, но тут же отошёл, так что тот не успел ему ответить.

Титус продолжил говорить с мальчишками и мужчинами. Леди! Сколько он говорил! Всё говорил и говорил… Тарин подавил зевок. Теперь он радовался, что вылил успокаивающую настойку. Иначе бы он просто заснул. Опять что-то про Матушек, признательность, окультуривание, знание своего места и законов… Тарин покачнулся.

К тому моменту, когда Тарина уже зашатало, Титус развернулся и стал ходить вдоль рядов мальчишек.

Его голос изменился, стал пугающим и резким. Сейчас он рассказывал о последствиях и наказаниях, о порке, на примере Офера, и о том, что если мальчишки оставались жить в лесу, то, как правило, они голодали и не доживали до двадцати пяти.

«Но ведь двадцать пять — это вечность», — подумал Тарин. И он будет свободен. Без ужасных носков, серебристой плёнки и футболок. Никаких уборных или верёвок с узлами. И клювоноса. Тарин едва не усмехнулся.

Он немного подождёт, растолстеет, а потом сбежит. Но перед побегом он захватит нож, который отобрал клювонос.

Тарин переступил с одной коленки на другую. Его позвоночник опять дёрнулся. «Нет, не отобрал», — поправил себя Тарин.

Он сам оставил свой нож в ноге клювоноса. Чёрт! И почему только его совесть «переживала» о клювоносе?

Тарин моргнул. Толстый Мика стоял перед ним и совал чашку ему в лицо. А в ней были самые большие яйца, которые когда-либо видел Тарин!

— Возьми одно, дважды пойманный.

Тарин просиял. Яйца! Он выбрал одно, покатал в ладошках и приготовился расколоть его, чтобы полакомиться.

— Нет! — прошипел Пэрри. — Мы должны их просто держать.

Какие же мужчины глупые в отношении еды! Тарин вспомнил, как Кинан говорил, что от сырых яиц у него может заболеть живот. Вероятно, Тарин должен подогреть своё яйцо, и только потом съесть. «Наверное, это Благословение устроили для того, чтобы подогреть яйца», — с надеждой подумал Тарин.

А Титус всё говорил… Тарин закатил глаза. Титус уже произнёс слов больше, чем Тарин слышал за всю свою жизнь.

— … защищено скорлупой, точно так же, как наши жизни находятся под защитой Матушек. Наши жизни в их руках. И мы должны благоговеть перед их защитой. Она сильна, но в то же время хрупка. Мы не должны делать ничего, что могло бы поставить под угрозу их заботу о нас. Один необдуманный поступок может разбить наше яйцо.

Тарин сощурился.

«Нет, Титус совсем не умный», — решил Тарин. Единственный способ добраться до яйца — разбить скорлупу. Титус бы умер в лесу, если бы не перестал лелеять яйца!

Ага, а вот Мика оказался хитрей: он только что разбил яйцо в чашку. Тарин быстро взглянул на Титуса, чтобы узнать, не влетит ли Мике за это.

— Без защиты мы уязвимы, — сказал Титус и забрал миску у Мики. Затем он запустил туда руку и вытащил желтую серединку яйца, с которой капала прозрачная слизь.

Тарин облизался. Желтый комок — это самая вкуснятина!

— Без Благословения мы уязвимы. — Титус поднял руку. — Без Матушек мы уязвимы.

Тарин нахмурился. Он совсем запутался. Неужели жёлтый комок называется уязвимостью? Какое глупое название. И причём тут «мы» и «жёлтые комки»? И вообще, Тарин не желал относить себя к «мы». Ему это уже надоело: колени болели и он проголодался. И бедную задницу ох как саднило! Из него с криком «Выбираю!» пытался вырваться и рвануть к двери «другой Тарин».

Титус хлопнул в ладоши, и желтизна стала стекать на пол.

— Какая растрата! — взвыл в ужасе Тарин.

Никто ничего не сказал, однако Тарин почувствовал на себе их взгляды.

Мика передал Титусу салфетку, и тот вытер руки и чашку. Затем Титус взял ещё одно яйцо и продолжил говорить.

Тарин нахмурился. Опять пустая болтовня! И если он испортит ещё одно яйцо… Всё это неправильно! Может, поэтому у Титуса ненормальные волосы? Он весь ненормальный.

Титус сказал: