Предновогодье. Внутренние связи

Вот ведь вредина.

— Предлагаю взаимовыгодное сотрудничество, — продолжил неожиданно Мэл. — Ты выносишь из института то, за чем пришла, и захватишь пару книжек для меня. Взамен проведу через установленные охранки.

Я призадумалась. Там, где один раз, будет и другой. Если единожды пройду с учебниками мимо Монтеморта, то Мелёшин не отстанет и прикажет брать книги для других парней, для Эльзы и для красивой блондинки. Ну, уж нет!

— Согласна? — он пощекотал ухо дыханием.

— А потом заставишь вынести полбиблиотеки для твоих друзей? — процедила я злобно.

Мэл замолчал. Значит, предположения верны. С его стороны грех не воспользоваться моментом.

— Я подозревал, что ты обо мне не очень хорошего мнения, — выдал Мелёшин, — и убедился в своих предположениях после пожара, в холле. Но и представить не мог, что твое мнение настолько негативное.

Неизвестно почему я почувствовала себя виноватой и разозлилась. Не нужны мне его откровения, не нужны! Ишь, ловко ушел от ответа, упрекнув меня же в бессердечии.

А Мелёшин подытожил, шепча:

— В деле будем завязаны только я и ты. Даю слово.

При таком раскладе получалась взаимная заинтересованность друг в друге, исключая лишние глаза и уши. Неплохо. Я подумала и успокоилась.

— Ладно, давай попробуем.

— Кстати, как ты прошла через охранку?

— Не твое дело. Что, вылезаем?

— Еще рано, — ответил странным тоном Мелёшин спустя некоторое время, когда я не чаяла услышать его голос.

— А когда можно?

— Погоди. Из-за крысы перепутались охранные заклинания. Это опасно.

Что-то Мэл недоговаривал. Как могут быть опасны спутавшиеся заклинания? Наоборот, это удобный момент, чтобы устраниться из библиотеки без проблем, прихватив с собой вожделенные учебники. Врет или не врет Мелёшин? Я покосилась на него, а он замер с самым безмятежным видом, не спеша освобождаться из удушающих объятий, и вдруг сказал с тихой злостью, будто был не рад свершившемуся факту:

— Давно хотел это сделать. Еще когда увидел тебя на лекции у Лютика. Довольна?

И поцеловал меня в ухо.

А потому что больше некуда. В ужасной тесноте первым попалось, конечно же, мое ухо. Было бы гораздо хуже, если бы его рту попалась, предположим, моя пятка. Медленно, насколько позволяло тесное пространство, я повернула голову в направлении голоса. Зеленые ободки по краю радужек горели, расширившись.

А потом Мелёшин приложился губами к моему рту. Видимо, не ожидал, откинул голову назад и стукнулся затылком о бок постамента. Зашипел от боли и опять прислонился к губам. И снова. И снова. Сначала нежно и невесомо, а потом уже не касался осторожно, а торопливо поглощал, посасывал, впитывал.

Я и не знала раньше, что бывает такое, когда от прикосновения мгновенно раскаляется кожа, хотя тело бьет в ознобе, когда в груди разгорается огонь, оплавляя сердце жаром, когда шумит в голове и расплывается в глазах.

Откинула голову, и дорожка из поцелуев спустилась по шее, вызвав слабость в ногах. Я бы упала, но некуда. Обняла бы, да руки зажаты. Я бы сгорела, не задумываясь. Таяла воском. Впала в какой-то транс. Очнулась, а его уже нет. Вернее, Мелёшин был рядом, никуда не делся, но перестал целовать. Дразнил дыханием пылающую кожу.

Я разочарованно вздохнула.

— Ты забавно стонешь, — раздался шепот под ухом.

Кто? Я? Не может такого быть!

— Может, — подтвердил тот же шепот. Неужели произнесла вслух?

Наглость какая! Я — и стонать! И вообще, хватит тесниться как спички в коробке.

— Погоди, — сказал Мэл и снова склонился ко мне. Проехался носом от ключицы к подбородку, потерся, опять вернулся к шее и вдруг прикусил мочку уха.

И я не смогла удержаться, выгибаясь навстречу. Наверное, застонала, черт с ним, и отвечала не менее дерзко, встречаясь языками и позволяя истязать губы. Возможно, просила о большем, не помню. Рассудок помутился совершенно. Краем уха слышала, как его дыхание стало тяжелым и прерывистым, а поцелуи сменились жалящими покусываниями. Мэл дернулся, издав невнятный хриплый звук, и отстранился.

Я поняла это не сразу, а лишь когда остыли губы, и протрезвела голова. Ослепительный свет в глазах сменился темнотой позднего зимнего вечера.

Мелёшин исчез.

Выбравшись на нетвердых ногах из узкой щели, я поразилась тому, как нам удалось поместиться в ней вдвоем. Величественные статуи незнакомых деятелей застыли на постаментах. Казалось, они укоризненно покачивали головами. В очертаниях утонувших в полумраке мраморных фигур угадывались пышные парики и длинные фалды камзолов.

За окнами, на освещенной фонарями далекой улице неслышно проносились машины. У каморки я обулась и, схватив сумку, отправилась выискивать напарника по преступлению. Долго блуждать не пришлось. Он стоял в третьем ряду между стеллажами и высвечивал фонариком в раскрытой книге. Посмотрел на меня и снова углубился в чтение.

Правильно, не вешаться же теперь на шею. У Мелёшина сегодня вышел на редкость удачный вечер: и книжки заполучил, и непередаваемые ощущения. Но ведь и мне тоже понравилось, — напомнил неуверенно внутренний голос, но я его сурово оборвала. Подумаешь, попала под влияние момента!

Мелёшин кивнул на два отложенных учебника:

— Это мои. Выбирай и пошли. Время тикает.

Еще бы оно не тикало! А ты помнил об этом, когда целовался? При мысли о тесноте между постаментами мне снова стало нечем дышать, и я не придумала ничего лучше, чем отправиться на поиски нужных книг.

— Дай фонарик, — потребовала хрипло и прочистила горло.

Мэл протянул требуемое. Уйти бы на другой край библиотеки, да не получится. Вот они, книжечки, стоят под носом на соседнем стеллаже. Выбрав три сверхнужных учебника, я бросила в сумку.

— Свои складывай и пошли, — сказала строго.

Мелёшин взял книги с полки и снял с моего плеча сумку.

— Пойдем. Фонариком не свети. При входе стоит защита от светового излучения.

У двери я остановила Мэла, дернув за рукав джемпера.

— Что еще? — спросил он недовольно, будто и не дышал горячо в губы, шепча: "Эвка-а…".

Мелёшин называл меня по имени? — изумилась я, подивившись избранности воспоминаний. Надо же, поначалу из памяти будто вырезало кусок, а теперь начали всплывать неожиданные подробности.