Предновогодние хлопоты

– Боже мой, неужели это, наконец, произошло! – воскликнул Денисов.

– Да, да, он явственно пошевелил пальцами правой руки, причём сделал это, как будто намеренно. Он при этом улыбался, как бы говоря мне: смотри, я это делаю, я пока ещё не могу говорить, но я уже оживаю! Я тут же позвонила Валентину Ярославовичу, и он сказал, что это вполне возможно, так, как у Егора в последнее время отмечается улучшение всех жизненных показателей и прогресс весьма существенный. Дай Бог ему здоровья, он с первых дней такое человеческое участие принимает в судьбе Егора. Сказал, что завтра непременно заглянeт к нам.

– Эта новость самая прекрасная из всех новостей, какие я слышал за последние пятьдесят четыре года, – сказал Денисов, целую раскрасневшуюся жену.

– Да, что это я мужа дорогого в прихожей разговорами кормлю? Иди мой руки, Игорёк, я покормить тебя должна, – всплеснула руками Мария.

Она чмокнула его в щёку и ушла на кухню.

Денисов нагнулся, погладил кошку, трущуюся о ногу, потрепал её за ушами. После ванной, заглянув на кухню, бросил жене: «Я к Егору», и тихо открыв дверь комнаты сына, вошёл в неё на цыпочках.

Сын лежал на металлической кровати, снабжённой разными рычажками, головная часть которой была слегка приподнята. Бледное лицо его было спокойно. Под одеялом проступало худое тело, руки безжизненно лежали вдоль тела.

Денисов бесшумно подошёл к кровати. Наклонился, хотел поцеловать сына, но передумал, испугавшись, что разбудит его. Вдруг ему показалось, что Егор не дышит. Ужас ледяным панцирем мгновенно сковал его. Он судорожно вдохнул в себя воздух, но выдохнуть его не смог. Сердце заколотилось вразнобой, то пропадая куда-то, то возникая, частыми не ритмичными ударами, которые создавали болезненное жжение в груди.

В глазах потемнело и охватила противная слабость. Страшная мысль, что сын тихо умер, пока они с женой разговаривали в прихожей, прожгла его насквозь. Он хотел закричать, позвать Марию, но не закричал, а с колотящимся сердцем наклонился к лицу сына, и тут Егор улыбнулся во сне и почмокал губами.

Панцирь ужаса звонкими кусками льда просыпался с застывшего Денисова. Он весь как-то обмяк, выдохнул, наконец. В висках у него стучало, шумело в ушах, оглядываясь на сына, он тихо вышел из комнаты, оставив дверь приоткрытой. Пройдя на кухню и перекрестившись на иконы, он сел за стол, улыбаясь.

– Что Бог нам послал на ужин или точнее сказать на ранний завтрак?

Мария поставила перед ним тарелку с дымящейся гречкой, подвинула поближе к нему винегрет и вазочку с маслинами, внимательно посмотрела на него.

– Игорь, может тебе трудно поститься? Ведь ты работаешь – это не шутка, крутить баранку постольку часов, а ты что-то уж очень бледен. Главное, Игорь, скорее, пост духовный, стараться не попускать мысли дерзкие, молиться, жить с именем Бога. Вполне можно тебе обойтись на первый раз постами в пятницу и в среду. А очиститься полностью только в последнюю неделю поста. Давай, я тебе быстро колбасы поджарю твоей любимой «Краковской».

Денисов густо посолил гречку крупной солью, и с удовольствием поглощая разваристую, дымящуюся вкусную массу, сказал с полным ртом:

– Я себя отлично чувствую и живот убывать стал, ты заметила? Обувь легко надевать стало. У меня сегодня один пассажир был моложе меня лет на двадцать, я его сразу Гаргантюа прозвал, с животом был, как у женщины на восьмом месяце беременности. И он так гордо его нёс, понимаешь, как какое-то сокровище. Может он, конечно, считает свой живот признаком хорошего здоровья и благополучия, но на лицо было явные признаки неумеренного объедания. И отдышка у него была ужасная, после того как ему удалось залезть в мою консервную банку. Хотя, что это, я несчастный, такое домысливаю? Прости меня, Господи! Может у человека заболевание какое-то, а из-за этого полнота. Вот видишь, Машенька, до чего язык может довести? Взял, возможно, и наговорил на человека… не хорошо, осудил.

Мария слушала Денисова, улыбаясь. За окном шёл редкий снег, долгая зимняя петербуржская ночь лениво продвигалась в серое морозное декабрьское утро.

Глава II. Калинцев

Толпа выдавила его из вагона и увлекаемый суетливой и плотной массой людей, он был вынесен на платформу станции, где людской поток стал быстро распадаться на множество ручейков и рассасываться. Пропустив спешащих людей, он закинул тяжёлую сумку за плечо и неторопливо зашагал к выходу, почувствовав, наконец, внезапно навалившуюся усталость.

Сегодняшний рабочий день был невероятно тяжёлым, однако пролетел на удивление быстро. За весь день выдалось только несколько коротких перерывов на быстрые перекуры и обед, на который ушло не более пятнадцати минут. Машины подкатывали к погрузочной платформе одна за другой, даже очередь скопилась, чего обычно не наблюдалось. Торговцы готовились к долгим новогодним праздникам основательно, запасаясь продуктами впрок, в надежде на ажиотажную предпраздничную торговлю.

Отгружали ходовые американские «ножки Буша» и куриные деликатесы из Америки, кур, утку, индейку из Франции, Китая и Бразилии, говядину из Польши, Аргентины и Украины, огромные туши свиней-мутантов из Дании, распиленные пополам, рыбу неисчислимых наименований, замороженную до состояния звонких сосулек, ящики с овощной заморозкой. День был ветреный и холодный, а в необъятном и сыром бетонном чреве хладокомбината, из которого выгружались все эти заморские яства, было ещё холоднее.

К пяти часам вечера, когда работали уже при свете прожекторов, а машин стало меньше, удавалось иногда передохнуть. В седьмом часу наступило затишье, и старший смены сообщил, что погрузок больше не будет, но посоветовал не «расслабляться», так как этой ночью возможна разгрузка вагонов с мясом. Под «расслабляться» подразумевалось «не употреблять», хотя сам старший смены, по всему, уже успел основательно «расслабиться». Грузчики не возражали – ночная переработка оплачивалась.

Вскоре появился ещё один начальник и выдал зарплату. Калинцев получил в конверте двенадцать тысяч, расписавшись в ведомости за восемь с половиной. Чуть позже произошло ещё одно приятное событие. В их комнатушку вошёл солидный мужчина со смеющимися глазами, которого он не знал, а грузчики при его появлении дружно встали. С ним вошёл в комнату здоровяк с объёмистой сумкой в руке.

Начальственный гость, сам немалых габаритов, достал из куртки бумажник, вытащил из него тоненькую пачку долларов, пересчитал, слюнявя пальцы, и протянул их бригадиру со словами:

– Премия к Новому Году. Всем по пятьдесят американских рублей – «бугру» сотня. В пакете жратва и водяра. Разговейтесь немного, сегодня, кажись, Рождество католическое. Есть среди вас католики?

С немым вопросом на лицах, озираясь по сторонам в поисках незримых католиков, грузчики дружно зашумели: «Нету, нету», а молдаванин Самсон, туговатый на ухо, и оттого всегда говоривший громко, обиженно сказал: «Мы не алкоголики», вызвав неподдельный взрыв хохота. Рассмеялся и «благотворитель», проговорив с лукавым прищуром:

– Католики-не алкоголики, можете разговеться, только не очень, я ясно выражаюсь?

Грузчики одновременно шумно выдохнув, расслабились, кивая головами, загудели что-то невнятное.

– То-то, – ухмыльнулся благодетель и ушёл.

Бригадир выложил из пакета на стол две бутылки водки, колбасу, головку сыра, две баночки красной икры, банку грибов и огурчиков, две буханки Бородинского хлеба, растворимый кофе и два блока сигарет «Пётр I».

Выложив всё это на стол, он с сожалением в лице цыкнул зубом, но глаза его при этом хитро блестели.