Предпоследнее дознание

— Ну и кем я тогда стану? — Евтич уныло усмехнулся, но карточку все же взял. — Нормально относиться-то все равно не заставишь…

— Об этом не беспокойтесь. Сходите сейчас к координатору Хагену. И расскажите ему то, что мне рассказали. Привет от меня передайте. Он вас сориентирует, как ваш поступок в среде товарищей преподнести. Да и ему самому будет полезно… кругозор расширить. По поводу господина Сато.

— Спасибо. — Евтич опустил голову, взгляд уперся в поношенные, затертые туфли. Лишь секунду спустя до него дошло, что это обувь следователя. Всесильный Серый человек обут хуже, чем он сам! Оператор недоуменно поднял взгляд и вдруг в облике бесстрастного дознавателя разглядел простого улыбающегося парня.

— Ночью щенок сгрыз ботинки, — пояснил тот. — Пришлось вот с утра дачные надеть.

— Ну, это бывает… — Евтич улыбнулся в ответ.

Они тепло попрощались, и следователь остался один. Карев посидел еще с полчаса, меланхолично разглядывая прыгающих по полю зайцев, но больше никто не пришел.

* * *

Не стоило бросать «прыгуна» где попало. Какой-то тупой патрульный робот отбуксировал его невесть куда, оставив на асфальте пластиковую квитанцию о штрафе. Это окончательно испортило настроение. Карев шумел по видеофону, возмущался, давил на полицейских, но тут жетон с синими треугольничками оказался бессилен, и раньше полуночи эти задницы вернуть машину не обещали. Не зря говорят, что недолюбливают они дознавателей. Пришлось заказывать такси, но и оно, оказывается, не садится в неположенных местах, так что предстояло еще протопать полквартала на юг.

Последний раз он заказывал такси в день свадьбы, два года назад. Воспоминания о том дне чуточку успокоили Карева, а уж воспоминания о той ночи и вовсе притушили раздражение. Ладно. В конце концов, конфискация «прыгуна» тоже приключение, будет над чем сегодня за ужином посмеяться. Повеселев, Павел расправил усы, глянул в серо-голубое небо и поплелся вдоль бесконечного бетонного забора под тысячеглазым небоскребом «Интры».

Постепенно мысли оседали, становились серыми и чуть неровными, как покорябанный, растрескавшийся асфальт под ногами, весь в темных потеках и белых кляксах голубиного помета. Справа, возле тротуара тянулся жухлый газончик с короткой стриженой травой, под стать щетине Хагена. Да, все ж не столь простым да плоским выходит Сато, как выставлял координатор. Только Евтич нашел силы прийти и рассказать правду. Как знать, скольким еще помог хозяин, но они так и не решились подняться в кабинет 1318 из-за страха перед непониманием коллектива… Ладно, придет время, займемся и этим, решил Карев, скользя взглядом по траве, в которой пестрели окурки, смятые билеты, фантики, пробки от пива, а изредка одуванчики.

Высотки вдалеке, кажется, даже не думают приближаться. От ночного дождя на обочине темнеют лужи. Ветерок треплет волосы, становится свежее. А завтра ждет встреча с боевым племянничком. Павел надул щеки и с шумом выпустил воздух. Ох-хо-хо! Как же Инне сказать?

В прошлый раз, на деле того сатаниста, она так разволновалась, что потом почти месяц не спала, а как изводилась, когда он был на работе! А сердце у нее слабое. Что делать-то? Промолчать не удастся. Соврать? Никогда за все знакомство он не лгал ей. Ни разу. Обещал ведь. Сам. Павел вздохнул, глядя, как ветер подгоняет по асфальту телушки от семечек, а справа голубь пьет из ложбинки рядом с дорогой и наклоняется, словно кивает. Нет, надо сказать правду. Подобрать какие-нибудь сло…

Спереди донеслось гневное бормотание. Карев вскинул взгляд и вздрогнул: шагах в семи от него на дороге стоял сгорбленный старик в рваной бурой одежде. Длинные слипшиеся волосы торчали во все стороны, спутанная борода висела клочьями. В трясущихся руках — черный мусорный пакет. Прямо разъяренный гном-бродяга или Дед Мороз, вконец опустившийся в трущобах. Павел застыл как вкопанный. Старик тем временем сунул руку в пакет и запулил в следователя селедочной головой:

— На тебе!

Карев отпрыгнул как ошпаренный. Он был так изумлен, что даже не сумел выругаться. А старик, как ни в чем не бывало, снова засунул руку в пакет.

— И это возьми!

По воздуху пролетела банановая кожура. Карев дернулся, но вдруг понял, что старик кидает не в него, а в забор «Интры».

— Шо, картин хочешь? — бормотал обросший безумец, копаясь в пакете. — Забирай!

Пивная бутылка описала дугу и с громким хлопком рассыпалась, угодив в бетонную стену.

— И жену бери!

Мосластая куриная кость упала в траву.

— Дочь!

Порыв ветра вернул брошенные кусочки фольги, и они осыпали самого старика.

Очнувшись, Карев быстрым шагом обошел безумца и заторопился дальше. Но сзади еще доносилось:

— Дом!.. Деньги!.. Положение!.. Бери все!..

Этот дурацкий инцидент оставил крайне неприятный осадок, который отравлял весь оставшийся путь, пока Карев не достиг жилых кварталов с парковкой.

Здесь уже ждать пришлось недолго; такси прибыло довольно быстро, плюхнувшись желтой сарделькой с матового неба. Заботливым крылом поднялась дверца, и Карев втиснулся в салон. Первое, что бросилось в глаза — взъерошенный водительский затылок, — было вполне ожидаемым, но зато второе просто потрясло. На передней панели висела прикрепленная картина. Небольшой квадратик. Изящная кисть женской руки на темно-коричневом фоне тянулась к чему-то, находящемуся за рамкой. «Если уж и таксистам нравится такая белиберда, то либо со мной что-то не в порядке, либо с остальным миром», — обескуражено подумал Карев, усаживаясь на заднем сиденье.

— Куда? — водитель повернул к нему сухонькую и невероятно веселую физиономию.

Карев назвал адрес.

— Превосходно! Я так редко бываю в той части города… Таксист ввел координаты, и они начали медленно подниматься, оставляя позади уходящую вниз громаду «Интры».

— Нравится? — поинтересовался водитель, приметив, как Карев уставился на переднюю панель.

— Ну так… занятно… А вас чем привлекает эта картина?

— Это лишь репродукция. Подлинники в машине не возят, — водитель помолчал, глядя сквозь лобовое стекло на неравные обрубки небоскребов, окруженные тысячами точек взмывающих и опускающихся «прыгунов». — Видите ли, эта картина мне особенно дорога. Так случилось, что лишился я всего. Жены, детей. Не стало их. А я остался. Тоска накатила страшная. Жить не хотелось. Все черным-черно вокруг, — он чуть помедлил, внимательно глядя на картину. — Пил беспробудно. Ревел да пил. Я бы, может, и руки на себя наложил, да о теще надо было заботиться. Она, понимаете, инвалид, с нами жила. На мне и осталась. Я вот и следил… Вроде как долг отдавал, вот в чем штука…

Карев кивнул, не совсем понимая, как все это относится к картине.

— Ну вот… Каждый день мука. Как открываю глаза — сразу нахлынет все… и невмоготу. Пытался пить, да что толку? Только еще чернее становилось… А как-то раз шел по улице и в витрине наткнулся вот на эту картину. И, знаете, отойти не мог. Вроде бы как Валька моя мне оттуда руку протягивает. И словно говорит: «Что ты, глупенький, горюешь? Мы ведь здесь все…» Понимаете, я и раньше-то умом все знал. Ну, что мертвые только в нашем мире умирают, а в другом — живут. Но одно дело — умом понимать, а другое — сердцем чувствовать. Вот у этой картины сердце мое по-настоящему почувствовало, что они живы, что есть другой мир, где им хорошо и где мы все обязательно встретимся… Как будто в окно их увидел. Понимаете? И так тепло вдруг стало на душе. И спокойно-спокойно. Я даже заплакал тогда, но не от горя, от радости. Стоял посреди улицы, глядел на картину и плакал… Стал я каждый день приходить туда. Постою, посмотрю, и легче становится. Много разных картин есть, а вот только эта одна тронула, через нее Господь меня из уныния вытащил. Я, конечно, не этот… не искусствовед… Может, такая картина и не самая лучшая по каким-нибудь ученым соображениям. Но для меня она очень много значит. Это как окно. И как напоминание. Что они есть. Что мы встретимся. Что они меня ждут. Я, наверное, непонятно все говорю, да?

— Отчего же, я могу вас понять, — задумчиво отозвался Карев, пристально разглядывая маленький квадратик.

«Может быть, и впрямь для Сато в его картинах было что-то большее, чем просто объект собирательства и предмет тщеславия? Может, и он в них чувствовал какой-то иной мир, более важный для него, чем настоящий? И себя ощущал иным, глядя на савушкинские полотна?.. Странно, почему же я не ощущаю ничего такого?»

Погрузившись в думы, Павел вполуха слушал дальнейший монолог водителя: о том, как много пришлось потрудиться из-за этой картины, как дорога она ему, как ужасающа мысль лишиться ее, как ухаживает он за престарелой тещей, как снится ему покойная жена, что мир не без добрых людей…

Наконец такси опустилось напротив родного дома, Карев расплатился, оставив щедрые чаевые, и выбрался наружу. Поразмыслив, направился в ближайший магазин. Не идти же домой с пустыми руками. Шествуя вдоль витрин, Карев припоминал любимые блюда супруги. Разговор насчет Тирата предстоит сложный, и хорошо бы создать для него приятный фон. Может, лукума взять? Кипрского, из розовых лепестков?

* * *

— Не беспокойтесь, господин следователь! — проговорил лейтенант Ронгу сквозь мерный гул. — На Тирате сейчас затишье. Даст бог, обойдется.