Предрассветные призраки пустыни

– В Кирпили, мой Кемине, – ответил ему в тон Ашир.

– Это я – Кемине?! Почему? – прыснул от смеха онбаш.

– Да потому, что ты, видать, человек веселый, а веселые добры… Таким был Кемине, ученик великого Махтумкули.

– Ну а Сапар, по-твоему, какой человек? – расплылся в широкой улыбке онбаш.

Лесть – оружие разведчика, и она, даже не очень тонкая, уже расположила басмача к Аширу. Таганов немного помялся, как бы не решаясь ответить.

– Ну, ну, не бойся, давай!.. – смеясь, загалдели басмачи.

– Если вы так хотите, скажу… Знаменитый Сары-бахши говорил: «Злость человека заключена в пятках. Да, да, в пятках. Когда он серчает, злость бросается к сердцу… Оттого он становится зол вдвойне. Высокий, рослый человек – добродушен. Пока злость дойдет до его сердца, она растечется по всему телу… И от зла останется один пшик! А низкорослые – те желчны… Из-за малого роста у них расстояние от пяток до сердца небольшое… Как разозлится, злоба враз и у сердца, негде желчи разлиться…» Так и Сапар ваш, маленький, наверно, потому злой, а онбаш высоченный – он добрый и веселый!..

От дружного гогота басмачей кони испуганно запрядали ушами.

– Где это было видано, – продолжал Ашир, – чтобы человек человеку не отвечал на приветствие? Ведь «салам алейкум» от Аллаха, не от человека. Я с ним здороваюсь, а он мне – «Кто ты такой?». Да ты хоть будь самим пророком Сулейманом, поздоровайся сначала…

Долго еще потешалась десятка над незадачливым Сапаром-Заикой, видно, постоянным объектом розыгрышей этих молодых парней, томившихся от безделья, скучавших по живому человеческому слову, ядреной шутке. В том Ашир убедился после.

– И что ты там, на Кирпили, забыл? – спросил онбаш, не переставая пытливо, с теми же смешинками в глазах разглядывать Ашира.

– Я еду к вашему сотнику Хырслану…

– Откуда ты знаешь его? Почему ты думаешь, что мы с Кирпили?

– Знаю! Еще знаю и Мовляма. Он мой земляк, из одного аула…

– Ты конгурец? Как тебя зовут?

– Я Ашир, сын Тагана…

– Комиссара Тагана? – Сапар злорадно ощерился и, обращаясь к вожаку, сказал: – Ты что милуешься с этим змеенышем? К бархану его – и баста!

– Эй, Сапар, путаешь, – ответил Ашир, – мой отец был командиром кавалерийского эскадрона…

– Все равно большевик!.. Свинья белая или черная – не одно ли то же…

Не успел басмач договорить, как Ашир схватил его за грудь, приподнял и, чуть подержав в воздухе, шмякнул оземь. Да так, что у оскорбителя лязгнули зубы. На уголках губ показалась кровавая слюна – видно, Сапар прикусил язык.

Таганов спохватился, но поздно. Кто-то обозленно выхватил длинный нож и бросился к Аширу, готовый прикончить обидчика, но онбаш повелительно остановил его.

– Говоришь «был». А что, отца твоего нет в живых? – спросил он.

– Еще не прошло и года, – Ашир кивнул головой. – Память отца свята, и я никому не позволю… Вы хоть на куски порежьте меня. А теперь ведите к Хырслану. Я к нему по делу. Очень важному! А потом делайте со мной, что хотите…

До Кирпили добрались быстро. Ашир переживал за свою выходку. Это была его первая ошибка. «И надо же было сорваться, – досадовал он на себя. – Что бы Касьянов сказал? По крайней мере по головке не погладил бы… Меня могли прибить, а главное – дело завалил бы. Хорошо, вожак десятки попался рассудительный… Понял меня… Вот она, та спасительная случайность, о которой говорил Касьянов. На ней далеко не уедешь…»

В юрте, куда ввели Таганова, пахло дымом, паленым мясом, потом. У очага сидело человек девять – аксакалы. В центре на тощих подушках полулежал грузный мужчина средних лет. Лицо свирепое, изрытое оспой. Ашир догадался – Хырслан-бай, басмаческий сотник. Сидевшие величали его сердаром.

– Кто ты и что забыл здесь? – спросил рябой.

Ашир назвался и сказал:

– Я хотел бы поздороваться с Сары-ага, с твоим отцом, Хырслан… Он не знает меня, но зато должен помнить моего отца, Тагана, с которым в голодный год ходили в Иран… И еще я пришел к своему другу Мовляму… Его мать ждет. Она при смерти. Кто знает, сколько еще протянет… Плачет, сына зовет…

Кто-то завозился рядом, вздохнул. Лишь сейчас Ашир разглядел сидевшего у дверей Мовляма, сумрачного, задумчивого.

– Сходи напои моего коня, – приказал Хырслан, досадуя, что Мовлям услышал этот разговор.

Мовлям нехотя вышел. Хырслан насупился:

– Докажи, что ты не змея и у тебя нет жала… Может, подослан пронюхать, где мы живем?

– Не верь змеенышу, Хырслан-бай, – поддакнул один из аксакалов, – он же шпион, его отец верой и правдой служил Советам…

– Пронюхивать нечего, – ответил Ашир, – в Бахардене любой мальчишка знает, что Хырслан со своей сотней остановился у колодца Кирпили.

– Да? – Хырслан удивленно вскинул брови. – Много красных солдат привел Чары Назаров в Бахарден?

Ашир мотнул головой – мол, ему не известно.

– Три дня в пути был, ничего не знаю.

– Зато мы все знаем, Аллах нас не покидает, – усмехнулся басмаческий главарь. – Хотите нас выловить, но ничего не выйдет!

– Послушай отца, сынок, – перебил его тщедушный старик в нарядном хивинском халате. – Незнаком мне этот юнец, зато весь род его отца до седьмого колена знаю… Гость он наш, а гость свят по обычаям предков… И с заклятого кровника волос не упадет, если придет гостем в дом туркмена. Не тронь парня, он же брат Джемал, твоей жены… Неужели ты забыл, сынок? И я тебе рассказывал, что ты родился в юрте, подаренной нам Таганом. А по обычаям…

– Сейчас не до обычаев, отец! – раздраженно бросил Хырслан. – Пожалеем его, а он нас не пощадит. Не он, так другие.

И приказал, багровея:

– Уберите его отсюда!..

Ашира отвели в другую юрту, выставили снаружи охрану.

Темнело быстро. Ночь тянулась бесконечно долго. Ашир вслушивался в ночные звуки басмаческого стана – приглушенные людские голоса, блеяние овец, цокот конских копыт на соседнем такыре, шарканье широких стоп верблюда, беспрестанно тянувшего из колодца тяжелую бадью из сыромятной кожи, наполненную водой.

«Неужели сестра моя стала женой Хырслана? – думал Ашир. – Этого бездушного бандита. Он же слушать меня не хочет. Не в юрте же отсиживаться послали меня! Надо вырваться отсюда любой ценой, упросить Сары-ага, отца Хырслана… К людям! Только бы утра дождаться…»