Предсказание будущего

— Не одобряю я этого дела!

Тут к ним подсадили какую-то одинокую даму.

— Что же именно вы не одобряете? — спросил Вырубов, исподтишка разглядывая соседку.

— Все!

Парамонов выпил залпом бокал шампанского и добавил:

— То есть я вообще город не одобряю.

— Мы, наверное, единственная страна в мире, где еще можно услышать такие вещи, — сказал Вырубов и ласково улыбнулся.

— Нет, вы зря улыбаетесь, потому что в городе действительно не житье. Вот, например, нельзя жить на кладбище, на очень большой высоте — это все понимают, а то, что в городе жить нельзя, не понимает почти никто.

— Сами вы, надо полагать, деревенский? — поинтересовался Вырубов.

— Городской. В том-то все и дело, что городской. Если бы я был деревенский, разве я бы сообразил, что в городе не житье? А так я вполне отдаю себе отчет, что, например, невозможно жить, когда вокруг тебя восемь миллионов незнакомых граждан, когда из-за очередей можно сделаться психопатом, когда минутное опоздание какого-нибудь автобуса способно превратить пятьдесят нормальных мужчин и женщин в положительных сволочей…

— Но ведь и у деревенской жизни есть свои темные стороны, — возразил Вырубов, — например, однообразие.

— Что значит однообразие?! Однообразие существует только для идиотов, которые не знают внутреннего, так сказать, климата, внутренней, так сказать, погоды, а развитому человеку однообразие нипочем. Вот у Фонвизина есть слова: «Кто сам в себе ресурсов не имеет, тот и в Париже проживет, как в Угличе». Потом: деревенская жизнь, в сущности, намного разнообразнее городской. Скажем, в городе вы двадцать пять лет можете ездить одним и тем же маршрутом, двадцать пять лет выполнять одну и ту же операцию, например, нарезать резьбу на болтах, а в деревне сегодня пахота, завтра сев, послезавтра боронование, послепослезавтра — престольный праздник.

— Я вот чего не пойму, — перебил Вырубов своего разговорчивого соседа. — Если вы такой патриот деревни, то почему вы живете в городе? Чего вы в деревню-то не едете? Или вы это все говорите так… для поддержания разговора?

— Видите ли, — сказал Парамонов, — я без мороженого не могу.

— То есть как это? — удивился Вырубов.

— А вот так! Не могу, и все! Очень мороженое люблю. А в деревне его не купишь…

— Признаться, я подумал, что вы скажете — профессия не пускает.

— Профессия пускает, я бы даже сказал: велит.

— А кто вы по профессии, если не секрет?..

Парамонов тяжело вздохнул.

— Философ…

— Ну, это, положим, мы все философы.

— Нет, я по профессии философ. Есть такая профессия — философ.

— Это любопытно. Ну и что же философия предлагает для оздоровления городской жизни?

— Философия вообще ничего не предлагает. Она занимается только сама собой. А об оздоровлении городской жизни должны позаботиться Советы народных депутатов.

— Ну хорошо: что бы вы сделали для оздоровления городской жизни, если бы вас выбрали депутатом?

— Я бы просто города запретил, распустил бы их просто-напросто, вот и все!

— Господи, какие же вы дураки! — вдруг сказала одинокая дама и пересела за другой стол.

— Вот он, ваш драгоценный город! — сказал Парамонов. — Скопище грубиянов и неврастеников.

Вырубов не услышал этих парамоновских слов, так как ему пришло в голову, что, видимо, сосед прав и все его беды происходят именно от того, что он живет в городе, который по своей природе есть генератор различных бед.

Затем беседа приняла новое, политическое направление, поскольку на Парамонова напал критиканский стих. В конце концов он так расстроился, что даже заказал десять бутылок шампанского, в результате чего разговор совершенно запутался, и скоро уже нельзя было сказать, о чем, собственно, разговор. Далее впечатления Вырубова бледнеют. Впоследствии он смутно припоминал, что шампанское они не допили и бутылки четыре пришлось подарить соседям, что Парамонов ходил плясать, но так как одновременно он матерно ругал городские власти, его только по недоразумению не забрали милиционеры, что когда они в обнимку выползли из ресторана, Калининский проспект был уже пуст — такой поздний был час, что Парамонов горячо уговаривал его немедленно ехать в деревню — Вырубов соглашался. Затем они прибыли на Казанский вокзал, хотя собирались ехать на Курский, и Парамонов купил Вырубову билет. Вырубов долго и мучительно вспоминал, где он оставил свой чемодан, но, так и не вспомнив, уехал без чемодана. Парамонов посадил его в поезд и на прощание помахал носовым платком.

Утром Вырубов проснулся с головной болью и обнаружил, что едет в неведомом направлении. Он в главных чертах припомнил вчерашние приключения, но то, куда он, собственно, едет, припомнить никак не мог. Тогда он спросил у соседки по купе, кушавшей холодную курицу, куда следует поезд, напугал ее, но все-таки выведал, что поезд следует в Самарканд. Он немного подумал и решил сойти на первой станции, название которой будет начинаться на букву К.

Во втором часу дня поезд остановился на станции Ковылкино, и Вырубов сошел, как это и было предрешено. Ковылкино оказалось маленьким городком, из тех городков, какие у нас называют фабричными, то есть не просто провинциальным, а, так сказать, минус-провинциальным.

Это Ковылкино ему до такой степени не понравилось, что на привокзальной площади он сел на авось в первый же рейсовый автобус и укатил. Когда автобус выехал за городскую черту, он сказал себе, что сойдет в населенном пункте, название которого будет начинаться на букву Т.

Он сошел на остановке, которая называлась — Телятники. Однако кругом не было видно никаких Телятников: насколько хватал глаз, кругом расстилались поля, пересекаемые балочками и жидкими перелесками. Впрочем, от остановки брала начало хорошо утоптанная тропинка, которая могла вести в невидимые Телятники, и Вырубов двинулся в том направлении, какое она ему предлагала. Дорогой он спрашивал себя, хорошо ли то, что они пьяным делом с философом натворили, и каждый раз приходил к выводу, что да, в принципе хорошо. Если верить Парамонову, то впереди его ожидала жизнь среди праведных людей и здоровые сельскохозяйственные работы, что было, конечно же, хорошо. А тут увиделись и Телятники.

Это была деревня не то чтобы большая и не то чтобы маленькая — дворов, наверное, в пятьдесят. Посреди деревни раскинулся пруд, который в пасмурном свете был грязно-металлического оттенка, каким отличается старая алюминиевая посуда.

Достигнув Телятников, Вырубов первым делом отыскал магазин, так как подошло время перекусить. Однако магазин был закрыт. Вырубов сел на деревянную ступеньку и стал дожидаться появления продавца. Деревня была безлюдна; собаки лаяли, петухи кричали, копались в мусоре куры, где-то рокотал трактор, но люди точно попрятались или поумирали. Только спустя полчаса показался старик, который тащил за собой козу. Вырубов с ним поздоровался и спросил:

— А что, дедушка, функционирует у вас магазин?

Видимо, старик Вырубова не понял, так как в ответ он начал распространяться о том, что их колхоз называется «Новый мир», но что правление колхоза находится не в Телятниках, а в Шарапове, которое отстоит от Телятников на одиннадцать километров.

— А ты, случайно, будешь не корреспондент? — спросил вдруг старик и злобно прищурил глаз.

— Нет, дедушка, не корреспондент, — ответил Вырубов, удивившись. — Просто человек; поживу с вами, если ты, конечно, не возражаешь.

— А четвертушку поставишь?

Вырубов кивнул.

— В таком случае не возражаю.

Тут, как нарочно, подошла продавщица. Вырубов купил у нее четвертинку водки, буханку ржаного хлеба, две банки рыбных консервов, и они отправились пьянствовать к старику.

Дома их встретила старикова хозяйка, которая, вопреки опасениям Вырубова, безропотно ударилась в хлопоты — наверное, старик держал ее, что называется, в черном теле. Пока накрывался стол, Вырубов осмотрелся.

Изба была как изба. Пол был выскоблен до цвета слоновой кости, и на нем пестрели многочисленные половички, в красном углу, как водится, темнела маленькая икона, правая стена была украшена подмалеванными фотографическими портретами, левая — комодом со шкатулочкой, искусно склеенной из открыток, в простенках висели: старинное зеркало, за которое были заткнуты какие-то записочки и счета, и рублевые ходики с амбарным замком, заменявшим гирю.