Предсказание

И он опять перечитал письмо.

— Я знаю почерк почти всех при дворе, начиная от короля и кончая господином де Муши, а этого почерка я не знаю; внимательно вглядевшись, можно понять, что это почерк женщины, писавшей за кого-то еще. «Завтра, в час ночи, в зал Метаморфоз». Подождем до завтра, эту неделю Лувром командует Дандело: он протянет мне руку помощи, а при необходимости это сделает и господин адмирал.

Приняв это решение, принц три или четыре раза прошелся по комнате и кончил тем, что одетым бросился на постель.

Но все эти переживания, испытываемые им, привели его в лихорадочное состояние, не позволившее ему закрыть глаза ни на миг.

Ни разу он не чувствовал себя так накануне битвы, какой бы смертельной она ни представлялась.

К счастью, было еще очень рано: ночная стража, когда принц бросился в постель, прокричала, что наступило три часа ночи.

А на рассвете принц встал и вышел, направившись прямо к адмиралу. Господин де Колиньи поднимался рано, и принц застал его уже на ногах.

Завидев г-на де Конде, адмирал был поражен его бледностью и возбужденным состоянием.

— О Боже! — воскликнул он. — Как вы себя чувствуете, мой дорогой принц, и что с вами случилось?

— Помните, — ответил вопросом принц, — как вы вчера застали меня за поисками письма среди камней Лувра?

— Да, и даже то, что вы, к счастью, его отыскали.

— Счастье! Полагаю, что я тогда употребил именно это слово.

— Это письмо ведь от женщины?

— Да.

— И эта женщина?..

— Как вы и предсказывали, мой кузен, это лицемерное чудовище.

— А-а, мадемуазель де Сент-Андре! Похоже, речь идет именно о ней.

— Возьмите и прочитайте; это письмо, которое я тогда потерял: ветер вырвал его из подаренного ею платка.

Адмирал прочел.

А когда он дочитывал письмо, вошел Дандело, прибывший из Лувра, где он провел ночь. Он был того же возраста, что и принц, и их связывали прочные узы дружбы.

— Ах, мой милый Дандело! — воскликнул Конде. — Я пришел к господину адмиралу в надежде встретиться и с вами.

— Что ж, я здесь, мой принц.

— Мне хотелось бы попросить вас об одном одолжении.

— Я к вашим услугам.

— Вот о чем идет речь: по причине, которую мне не позволено назвать вам, мне необходимо оказаться в этот вечер, около полуночи, в зале Метаморфоз; существует ли причина, что может мне закрыть туда доступ?

— Да, монсеньер, к моему величайшему сожалению.

— Так в чем же дело?

— В том, что его величество получил этой ночью угрожающее письмо: некий человек утверждает, будто имеет возможность добраться до короля, и король отдал самые строгие распоряжения, запрещающие после десяти часов вечера вход в Лувр всем дворянам, не находящимся на службе.

— Но, мой дорогой Дандело, — возразил принц, — эта мера не может распространяться на меня: до нынешнего времени я обладал правом входа в Лувр в любой час, и если только принятые меры не направлены лично против меня…

— Само собой разумеется, монсеньер, эта мера не могла быть принята лично против вас; однако, если она принята против всех на свете, то и вы попадаете в это число.

— Что ж, Дандело, тогда для меня придется сделать исключение по причинам, известным господину адмиралу, причинам, не имеющим ни малейшего отношения к происшедшему: по сугубо личным мотивам я обязан сегодня в полночь находиться в зале Метаморфоз, и дело это не только срочное, но и должно оставаться тайной для всех, включая даже его величество.

Дандело заколебался, стыдясь отказать в чем-то принцу.

Он повернулся к адмиралу, спрашивая его взглядом, как поступить. Адмирал едва заметно кивнул, что было равносильно фразе из четырех слов: «Я за него ручаюсь».

Дандело повел себя столь же галантно.

— Что ж, монсеньер, — проговорил он, — признайтесь же, что в основе вашей экспедиции, разумеется, лежит любовь, и тогда, если мне сделают замечание, я, по крайней мере, буду знать, что это связано с делом, достойным благородного человека.

— О! В таком случае, я ничего не собираюсь от вас скрывать, Дандело: клянусь честью, любовь — единственная причина, заставляющая меня просить вас оказать мне услугу.

— Что ж, монсеньер, — заявил Дандело, — договорились, и в полночь я вас провожу в зал Метаморфоз.

— Спасибо, Дандело! — воскликнул принц, протягивая ему руку, — и если вам потребуется помощь в таком же деле или каком-либо ином, не ищите себе, умоляю вас, иного помощника, кроме меня!

И пожав по очереди руки обоим братьям, Луи де Конде быстро спустился по лестнице особняка Колиньи.

VIII. ЗАЛ МЕТАМОРФОЗ

Припомните, дорогие читатели, лихорадочные часы, медленно сменявшие друг друга, когда вы готовились к своему первому свиданию, или, что еще лучше, восстановите в памяти острую тоску, сжимающую сердце в ожидании той роковой минуты, что должна принести вам доказательства неверности обожаемой вами женщины, — и тогда у вас возникнет представление о том, как медленно и тоскливо протекал для бедного принца де Конде тот день, казавшийся ему нескончаемым.

Он попытался претворить в жизнь известный рецепт медиков и философов всех времен: побеждать тревогу духа изнурением тела. Распорядившись подать самую быструю из своих лошадей, он вскочил на нее и помчался, бросив поводья или подумав, что бросил их, и через четверть часа лошадь и всадник очутились в Сен-Клу, куда при выезде из особняка г-н де Конде не имел ни малейшего намерения следовать.

Он направил свою лошадь в противоположную сторону. Но не прошло и часа, как он оказался на том же месте: замок Сен-Клу превратился для него в магнитную гору мореплавателей из «Тысячи и одной ночи», куда непрестанно возвращались корабли, несмотря на бесплодные усилия удалиться от нее.

Средство философов и медиков, безошибочно действующее на всех, было бесполезным для принца де Конде — так, во всяком случае, могло показаться. Да, он пытался весь этот день, вплоть до самого вечера, изнурять тело, но все равно с самого утра испытывал томление духа.

И как только день стал клониться к закату, он вернулся к себе, разбитый, унылый, изнывающий от страсти.

Камердинер подал ему три письма, судя по почерку — от первых дам двора: он их даже не распечатал. Камердинер же сообщил ему, что некий молодой человек уже шесть раз в течение дня заходил, заявляя, будто у него имеются чрезвычайно важные сведения, предназначенные лично для принца, и каждый раз, несмотря на все настояния, отказываясь назвать свое имя, а принц обратил внимание на эту новость не более чем если бы ему сказали: «Монсеньер, хорошая погода» или «Монсеньер, идет дождь».