Представление должно продолжаться

И уехал в Политехнический музей, где выступал с докладом на тему «Почему не надо верить в Бога». Лекции Анатолия Васильевича были очень популярны. Он мог выступать практически на любую тему без бумажек и конспектов и говорил очень интересно, образно и духоподъемно.

Атя шла по улице. Окна лавок были заколочены, не подновляемые вывески выцвели и покосились. Мимо девочки споро прошел отряд красноармейцев с винтовками. Они довольно дружно пели:

– Смело мы в бой пойдем,За власть советов,И как один умремВ борьбе за это!

Дул жаркий, бесплодный ветер. Людей несло вдоль улицы, как шелуху от тыквенных семечек. Они были такие же бледные в прозелень, вылущенные и съеденные неизвестно кем.

Атя сунула руку в карман, достала оттуда украденную из столовой горбушку и с аппетитом вонзила в нее свои белые и мелкие зубки.

* * *

– В каждом слове, и, в частности, в имени есть три уровня: фонема (совокупность физических явлений, происходящих вследствие произнесения того или иного слова), морфема (совокупность логических категорий, применимых к тому или иному слову) и семема (собственно, значение слова). Фонема есть костяк слова, наиболее неподвижный и менее всего нужный, морфема – это тело слова, а семема – его душа. Фонема и морфема неотделимы от семемы: устойчивая и в себе замкнутая внешняя форма слова (фонема+морфема) развертывается в неустойчивую и незамкнутую семему, самую жизнь слова, – высокий и худой человек в камилавке сделал паузу.

– А что вы скажете – как это соотносится с паламитским учением о сущности и энергии Божиих? – спросил один из слушателей, среди которых явно были и духовные лица и вполне светские люди.

– Замечательно соотносится и я благодарен вам, что вы это заметили, – кивнул докладчик. – Паламитское учение можно рассматривать как основание для правильного понимания имяславия. В Боге, наряду с сущностью, есть еще и деятельность, самораскрытие, самооткровение Божества. Приобщаясь этой энергии, мы приобщаемся Самому Богу. Имя Бога равно приложимо и к существу Божию, и к Его энергиям: более того, все, что мы можем сказать о Боге, относится именно к Его энергиям, так как только они нам сообщимы; мы ничего не можем сказать о сущности Божией. Процесс богопознания, в котором происходит встреча познающего с познаваемым, человека с Богом, обусловлен – греческий термин, означающий "совместная энергия". Само же слово есть синэргия познающего и вещи, особенно при познании Бога. В процессе богопознания человеческая энергия является средой, условием для развития высшей энергии – Бога…

Атя осторожно, стараясь никому не наступить на ногу или на рясу, пробралась вдоль стены и присела на корточки рядом с напряженно слушающим докладчика Максимилианом Лиховцевым. Прикрыла глаза и задремала – дорога из Москвы в Петербург утомила ее.

– Анна, зачем ты приехала? Что ты здесь делаешь?! – Лиховцев говорил резко и отрывисто и буквально бежал по улице.

Атя с трудом поспевала за ним и с трудом узнавала. Лицо Макса осунулось и как-то потемнело, словно нечто очень горячее сжигало его изнутри. Светлые глаза, волосы и брови выделялись контрастом, как чужие. Внезапно резко обозначившиеся от крыльев носа вниз морщины и черный плащ-крылатка, взлетающий за плечами при ходьбе, добавляли в облик трагическую театральность. Все вместе смотрелось довольно фальшиво и почему-то напомнило Ате Александра Васильевича Кантакузина. Лиховцев приходился ему родственником, но никогда прежде сходства кузенов девочка не замечала.

– Я должна была узнать про детский театр, в Москве, Люшика мне написала. А теперь у меня мандат от Луначарского и даже смета на финансирование есть, но Люшика больше не объявлялась, Алексан Васильич вроде в тюрьме, если не в могиле, Кашпарек в бегах, Ботька пока беспризорничает, а в Синих Ключах – солдаты. Так что я даже не понимаю, что мне теперь и делать. Вправду что ли театр организовывать? Можно было бы, наверное, да только ни мне, ни Ботьке как-то ни к чему вроде… А что еще? И с кем мне теперь посоветоваться, как не с тобой, Сарайя?

Лиховцев остановился так резко и внезапно, что поспешавшая за ним Атя буквально уткнулась ему носом в спину. Он, взяв за плечи, развернул ее к себе, беспокойно заглянул в круглые глаза.

– Как это получается? – нервно спросил Макс. – И зачем оно? Каждый раз, когда я бегу к ней или от нее, на моем пути возникаешь ты, белочка Атя с ореховыми глазами. Ты нашла и спасла меня в лесу, ты приехала в Петроград… Я не понимаю: в чем тут замысел Творца?

– Вот только Творцу и дел, что об тебе да обо мне замысливать, – усмехнулась Атя. – Тут, мне кажется, все проще, на уровне ботькиных червяков…

– Это как же? – почти с надеждой спросил Лиховцев.

– Ну, вот придем куда, так я тебе и покажу, – пообещала Атя.

От ее слов у Макса внезапно и страшно расширились глаза, а на лбу выступила испарина.

Дальше шли не торопясь. Говорили о нейтральном, сравнивали Москву и Петроград. В Петрограде было тихо, солнечно и очень, очень голодно. Ели уже пожелтевшую ботву и вместо чая заваривали липовый лист. Сахар продавали спекулянты на улице – 75 копеек кусок. Макс купил Ате кусочек, чтобы дома попить чаю, но она его тут же сгрызла, по дороге. Рассказали друг другу, как парить овес и жарить лепешки из картофельной шелухи. Это в Москве и Питере было одинаково. Немного повспоминали, как ели в Синих Ключах, но быстро прекратили – очень бурчало в животах и сосало под ложечкой.

Трамвайный столб на углу Пушкарской был пробит трехдюймовым снарядом. Небо над островами синело и золотилось.

– Синенебый Петроград, – сказал Макс, а Атя засмеялась.

Редкие прохожие смотрели на них, потому что они шли уже слегка по воздуху, и это было заметно.

Макс вспомнил странный, почти беззвучный смех Люши, от которого у всех по коже мурашки ползли. Атин смех был как разбежавшиеся по серебряному подносу орешки.

В комнате почему-то не было даже стульев, наверное, их сожгли в печке зимой. На трехногом табурете сидел дымчатый желтоглазый кот и вылизывал заднюю лапу, вытянутую пистолетиком.

– Соседский, – объяснил Макс. – Ходит ко мне в увольнительную. Соседи его кормят, но у них – трое детей и все его за хвост дергают.

На спиртовке заварил ржаной кофе.

– У тебя есть еще спирт? – спросила Атя.

Максимилиан кивнул:

– Есть. Один знакомый обменял банку на крупу по случаю. Кажется, он не спекулянт, а налетчик. Как-то слегка завуалированно даже просил меня указать квартиры знакомых мне «бывших», обещал десять процентов.

– Ты не указал? – с интересом подняла голову Атя. – Зря. Все равно у них все реквизируют… Выпей сейчас спирту. Немного, пару глотков.

– Зачем?

– Надо. Выпей.

Он выпил и произнес монолог, который она как будто бы и не слушала – ходила по комнате, трогала вещи, листала книги.

– Человек не может опуститься до животного уровня и жить как звери инстинктами. Чудо подобия Божьего ему в этом препятствует. Человек может только превратиться в чудовище. Сейчас в стране наступило то особое состояние зверства, тленности, взаимного недоверия и подозрения измены, какое бывает лишь во времена гражданской войны. Мы наблюдаем не тяжелую поступь, но стремительный полет истории. Мир рушится, как старая башня. Но есть люди, которые готовы бороться с разрушением. Это целая организация, в ней – лучшие умы и чистые сердца. Есть оружие и типография. А в одном месте даже починили броневик «гарфорд», брошенный большевиками как лом. У меня в ящике лежит револьвер, бланки и шифрованные инструкции. Хочешь, я тебе покажу? Есть своя артиллерийская часть, в которую удалось на командные должности внедрить своих людей. Есть связь с Кронштадтом, с Ярославским восстанием. Ячейки организации готовы выступить в ближайшее время, согласовано, по общему сигналу…

– Люшика как-то объяснила мне, зачем в театральном представлении бывает антракт и зажигают свет в зале, – рассматривая гравюры в книге, сказала Атя.

– Зачем же?

– Чтобы напомнить собравшимся, что все это – выдумка.

– То, что я говорю, – правда.

– Тогда это – смерть, – сказала Атя.

– Да. И меня это устраивает, потому что самоубийство – грех почти во всех религиях. По одной простой причине: самосохранение Бога. Ведь он живет в каждом человеке. Убить Бога в себе – есть ли большее святотатство?