Представление о христианах в античном обществе
Шрифт:
И все же объяснять обвинение христиан в людоедстве только лишь ошибочной интерпретацией отдельного церковного таинства не следует. Человеческие жертвоприношения бытовали в незапамятные времена как у азиатских, так и у европейских народов. В античную эпоху они были практически изжиты, во всяком случае, не могли уже совершаться легально, поскольку государство сурово пресекало такого рода ритуалы, но даже и тогда сохранялись в некоторых подпольных общинах. Ходили упорные слухи о «кровавых таинствах», совершаемых той или иной религиозной группой, ритуальных убийствах, заклании невинных младенцев, окроплении алтарей человеческой кровью и о прочем в таком духе [66] . О некоторых императорах, осужденных римской историографией, также говорили, что они приносили в жертву мальчиков (Лампридий. Гелиогабал, VIII, 1). Христиане сами не брезговали подобными слухами, особенно, когда речь заходила об их противниках. Евсевий Кесарийский перечисляет эти бесчеловечные обряды в «Евангелических доказательствах», IV, 16, попутно замечая, что митраисты творили их даже во времена Адриана. Те же самые кровавые ритуалы Дионисий Александрийский приписал главе египетских магов, наставнику императора Валериана (Евсевий. Церковная история, VI, 10, 4). Осуждая ересь Монтана, Филастрий не преминул добавить, что он совершал «ужасную мистерию с ребенком» (О ересях, 49). В ритуальных убийствах и гаданиях по человеческим внутренностям церковные
[66]Гораций. Эподы, V; Петроний. Сатирикон, 63, 8; Ювенал. Сатиры, VI, 552.
Некоторые нетипичные представления
В одном из первых сообщений о христианах, принадлежащем перу Тацита, содержатся довольно загадочные слова: crimine odio humani generis – «уличенные в ненависти к роду человеческому». Человеконенавистничество это оказалось настолько значительным в глазах императорских чиновников, расследовавших причины пожара в Риме в 64 г., равно как в глазах всех столичных жителей, что оно совершенно затмило обвинение христиан в умышленном поджоге, с которого, собственно, и началось дело. «Сначала были схвачены те, кто открыто признавал себя принадлежащими к этой секте, – пишет Тацит, – а затем по их указаниям и великое множество прочих, изобличенных не столько в злодейском поджоге, скольков ненависти к роду человеческому» (Анналы, XV, 44, 4). Последовавшая затем жестокая расправа постигла христиан главным образом не за поджог, а за их «человеконенавистничество». Вероятно, в связи с этим рассказом Тацита в апологетических сочинениях Тертуллиана указывается, что христиан называют «врагами народа» (hostes populi) или «врагами рода человеческого» (hostes generis humani), когда на самом деле они враги человеческому заблуждению (К народам, I, 17; Апология, XXXVII, 8). Но что именно Тацит имел в виду, говоря о человеконенавистничестве христиан? Такая формулировка обвинения нетипична в антихристианских процессах и не встречается в сочинениях античных авторов, писавших против христиан.
Ситуация немного прояснится, если мы обратимся к подобным же обвинениям в адрес евреев. Мы уже видели, что большинство антиеврейских представлений затем было перенесено на христиан. По словам Диодора Сицилийского (I в. до н. э.), беглецы из Египта «объединившись в племя иудеев, стали из рода в род передавать ненависть (to. mi/soj) к людям. Поэтому-то к обычаям они приучают к самым странным: де делить трапезы ни с кем из иноплеменников и ни в коем случае не испытывать к ним расположения» (Историческая библиотека, XXXIV, 1, 2). И далее, со ссылкой на Гекатея Абдерского (IV-III вв. до н. э.): «будучи сам изгнанником, он (Моисей) узаконил нелюдимый и замкнутый образ жизни» (там же, XL, 3, 4). В первом указе Артаксеркса об иудеях говорится: «один враждебный народ, по законам [своим] противный всякому народу» (Есф 3:13d по Септ.). Следовательно, под человеконенавистничеством понималось прежде всего обособленность от окружающего населения, закрытость обрядов и ритуальной практики. Об «отложении иудеев не только от римлян, но и от всего человечества» говорил и Флавий Филострат: «жизнь они себе избрали особую и с прочими людьми не делят ни застолий, ни возлияний, ни молитв, ни жертвоприношений, так что отдалены от нас дальше, чем Сузы и Бактры и даже дальше, чем Индия» (Жизнь Аполлония, V, 33). Общеизвестны раввинские предписания о недопустимости совместной трапезы с иноверцами, запрет лечиться у них и прочие ограничения во внешних контактах. Действующие издревле, правила эти были окончательно оформлены в талмудическом трактате Авода-зара. Известно и то, что ранние христиане, то есть иудео-христиане следовали этим правилам (Деян 11:3; Гал 2:12). Таким образом, представление о человеконенавистничестве христиан появилось как реакция античного общества на их изоляционистское поведение.
Перейдем к уже упомянутому сообщению Элия Аристида о «нечестивцах в Палестине». Сообщение это находится в следующем контексте: «[философы] сначала морочат людей как прихлебатели, а затем втаптывают их в грязь как низших, будучи подвержены двум самым отвратительным и к тому же совершенно противоположным порокам – униженности и высокомерию (tapeino, thti kai. auvqadei, a|); нравами своими они очень напоминают нечестивцев в Палестине» (Речи, XLVI, 309). Уже античные комментаторы Аристида разошлись во мнении относительно этих нечестивцев: одни посчитали, что имеются в виду христиане, другие увидели в них иудеев «в Палестинском Иерусалиме», хотя последний со времен Адриана был римской колонией. Трудно решить этот вопрос и сейчас. И иудеи, и христиане имели своим центром Палестину, и те и другие подпадали под понятие «нечестивцы». Есть мнение, что слово «униженность» относится к христианам с их призывом к смирению, а слово «высокомерие» – к евреям [67] . Не исключено также, что Элий Аристид, так же как и другие античные авторы, вообще не отличал христиан от иудеев. В таком случае представление об униженности и высокомерии в равной мере относится к тем и к другим.
[67]Штерн М.Указ. соч. Т. II (I). С. 206.
Другой любопытный взгляд на христиан можно встретить у философа Эпиктета (ок. 50-138 гг.). Рассуждая о людях, смело идущих на смерть, он подытоживает: «Итак, кто-то ведет себя подобным образом от помрачения рассудка, а у галилеян это принято» (Dissertationes, IV, 7). Нет полной уверенности, что под галилеянами в данном случае разумеются христиане. Хотя впоследствии именно так называл христиан император Юлиан, во время Эпиктета такое обозначение христиан еще не было распространено. Обычно их так не называли. Поэтому, возможно, речь у Эпиктета идет об иудеях, проживающих в Галилее. Эта область была одним из центров 1-го антиримского восстания палестинских иудеев, а в «Иудейской войне» Иосифа Флавия, которую возможно читал Эпиктет, описывается драматический эпизод, когда окруженные римлянами галилейские защитники Иотапаты предпочли смерть плену (III, 8, 1-7). Презрение иудеев к смерти отмечает и Тацит (История, V, 3). Во всяком случае, говоря об обычном у галилеян презрении к смерти, Эпиктет связывает его с тем же помрачением рассудка и очевидно имеет в виду религиозный фанатизм. Добавим, что и у Лукиана содержится похожее суждение о христианах: «эти несчастные уверили себя, что они станут бессмертными и будут жить вечно; вследствие этого христиане презирают смерть, а многие даже ищут ее сами» (О смерти Перегрина, 13). До некоторой степени с этим согласуется и замечание Марка Аврелия: «Какова душа, которая готова, когда надо будет, отрешиться от тела, то есть либо угаснуть, либо рассеяться, либо пребыть. И чтобы готовность эта шла от собственного суждения, а не из голой воинственности, как у христиан, – нет, обдуманно, строго, убедительно и для других, без театральности» (К самому себе, XI, 3).
Мнение о христианах как об отъявленных спорщиках
и пустословах встречается в «Истории Августов». Когда римские сенаторы устроили бесконечные прения по поводу Сивиллиных книг, император Аврелиан (270-275 гг.) написал им: «Можно подумать, отцы сенаторы, что вы находитесь не в храме всех богов, а в христианской церкви» (Флавий Вописк. Аврелиан, XX, 6). Это замечание позволяет предположить, что типологический образ христианина, сложенный античным обществом, помимо уродливых и отталкивающих черт включал в себя также и некоторые комические черты. Упоминание Тертуллиана о сатирической картине, выставленной противниками христианства, а также иронический тон Лукиана по отношению к последователям «распятого софиста» превращает это предположение в уверенность. Наверное, существовали и анекдоты о христианах, которые по понятным причинам до нас не дошли.После перечисленных в предыдущей главе чудовищных обвинений в различных изуверствах совершенно невыразительно звучит фраза Тертуллиана, что христиан обвиняли в том, что они «люди самые низкие и подлые вследствие их жадности, склонности к роскоши и бесчестности (avaritia luxuria improbitate)» (К народам, I, 5). Таким образом Тертуллиан передавал мнение, что христиане – мошенники и стяжатели. С учетом всего сказанного такое суждение античного общества кажется вполне естественным и закономерным. И все же мнение такое весьма нетипично. В воровстве и мошенничестве, а также в стяжательстве и стремлении к роскоши христиан обвиняли менее всего. Совсем не чествовавший христиан Лукиан отмечал тем не менее, что они «презирают всякое имущество и считают его общим» (О смерти Перегрина, 13). Это вполне согласуется с тем, что на сей счет нам известно из христианских источников, – например, Деян, 4:32-37; 5:1-11. О том, что христиане не стремятся к личному материальному обогащению, говорили и другие античные авторы, нерасположенные к христианству, – например, Плиний Младший (Письма, X, 96, 7). Даже в обличительной тираде императора Юлиана, упрекавшего жителей Антиохии за сочувствие к христианам, тем не менее говорится о благотворительности последних: «Теперь каждый из вас позволяет своей жене все выносить из дому для галилеян, и они, содержа за ваш счет бедных, вызывают всеобщее поклонение перед безбожием со стороны нуждающихся» (Мисопогон, 35). Крайне редки указания на стяжательство христиан в сочинениях раннецерковных писателей. Если об этом и говорили, то только по чрезвычайному поводу. Да и сам Тертуллиан, передавший мнение о стяжательстве христиан, продолжает: «произведите тщательное следствие над нашей сектой, которой приписываются различные пороки. Когда кто-либо из нас оказывается неправ, то вы же сами говорите: почему он не отдает долга, когда христиане бескорыстны?» Деловые люди, заключающие сделки с христианами, полагались на их честность и безупречную деловую репутацию. Добавим, что именно эта репутация обеспечила ранним христианам финансовое благополучие, а Церковь приобрела имидж привлекательной финансовой структуры, – в конечном итоге это и обеспечило победу христианства в Римской империи.
С именем Клавдия Галена (ок. 129-199 гг.) связано еще одно упоминание о христианах, причем в положительном свете, что уж совсем не характерно для позднеантичной нехристианской литературы. Правда, то сочинение Галена, в котором содержалось это упоминание, – комментарии к диалогу Платона «Федон», – не сохранилось, но интересующая нас цитата дошла в передаче христианских авторов, главным образом сирийских. У них эта цитата приобрела почти апологетический вид: «Народ, именуемый назарянами, создал свою доктрину на загадочных указаниях и чудесах. [Настолько] уверенно следуют они по этому пути, что они не хуже подлинных философов» (Агапий Манбиджский. Книга истории (по изданию Л. Чейко), с. 180-181); «Я видел этих людей, которых называют назарянами и которые верят в божественные знаки и чудеса, и в этом они поступают ничуть не хуже подлинных философов» (Абу-л-Фарадж (Бар Эбрей). Хронография, 53). Далее в приводимой цитате говорится о том, что назаряне (=христиане) соблюдают пост и молитву, проявляют умеренность в еде и питье и избегают неправедных дел; среди них есть такие, которые не оскверняет себя связью с женщинами. Последнее замечание Абу-л-Фарадж комментирует так: «это описание монашеской жизни, которая стала известной после Вознесения Господа нашего, в течение одной сотни лет».
Комментарий такой заставляет усомниться в аутентичности приводимой цитаты. Во II веке монашества как такового еще не существовало. Но даже если в некоторых христианских группах и практиковалось нечто подобное (как свидетельствует Афинагор в «Прошении», 33), вряд ли Гален стал бы отзываться об этом с похвалой. Он не был сторонником безбрачия и прочих ритуально-догматических ограничений. Стоит добавить, что в нехристианской литературе христианские монахи впервые упоминаются в связи с разрушением Серапеума в Александрии Египетской в 395 г. Либаний (314-393 гг.) отзывается о них как об алчных грабителях (Речи, XXX, 8), а Евнапий из Сард (347-414 гг.) в своем «Жизнеописании софистов» представляет их воинствующих суеверов, «почитателей могил» и «собирателей костей», «преступников в черных одеждах», нашествие которых предсказывали в свое время благочестивые мудрецы-философы (VI, 11, 6-12). Понятно, что высказывания Либания и Евнапия – это болезненная реакция приверженцев традиционной религии на повсеместное торжество христианства в Римской империи. Но в свое время таким же традиционалистом был и Гален, хотя он и не примыкал к какому-то определенному учению или школе, держался ото всех особняком и старался быть независимым мыслителем.
В тех сочинениях Галена, которые сохранились на языке оригинала, мы видим, что он нелестно отзывается об иудеях и христианах, объединяя их под обозначением «последователи Моисея и Христа», «школа Моисея и Христа». Критикуя современные ему философские школы за слепой догматизм, Гален сравнивал этот догматизм с приверженностью иудеев и христиан своей вере, замечая, что «легче переучить последователей Моисея и Христа, нежели врачей и философов, которые держатся за свои школы» (О разновидностях пульса, III 3). «Учение Моисея и Христа» для Галена, – это по сути дела одна и та же религиозная система, основанная на бездоказательных положениях и непререкаемых догмах.
То обстоятельство, что Гален не отделял христиан от иудеев, усиливает сомнение в аутентичности цитаты, приведенной Агапием и Абу-л-Фараджем. Если Гален писал что-то подобное, то скорее всего писал о христианах и иудеях вместе, об общей религии Моисея и Христа. Однако утверждать этого нельзя. Во времена Галена христианская Церковь уже представляла собою общеизвестную и достаточно могущественную организацию, заслуживающую особого внимания.
Р. Вальзер так реконструировал означенную цитату: «Большинство людей неспособно следовать за аргументированным положением; поэтому они нуждаются в загадочных рассказах, обещающих награду или наказание в будущей жизни. Именно это мы наблюдаем у людей, называемых христианами: их вера состоит из притч и чудес; однако, иногда таким же образом действуют и иные из философов. Из-за их (христиан) страха перед смертью, присутствующем всегда, проистекает их самоограничение в половом общении. У них есть не только мужчины, но и женщины, которые воздерживаются от полового общения в течение всей своей жизни. Они также ограничивают себя в еде и питье из-за стремления к справедливости, и в этом поступают не хуже подлинных философов» [68] .
[68] Ni.: Walzer R.Galen on Jews and Christians. Oxford, 1949. P. 57, 67. Ср. Минуций Феликс. Октавий, 20: «Я изложил мнения почти всех философов, которых лучшая слава в том, что они хотя, различными именами указывали единого Бога, так что иной подумает, что или нынешние христиане философы, или философы были уже тогда христианами».