Предсуществование
Шрифт:
Враг сразу же прознал о выдающемся командире. Благодаря его грамотному командованию, отваге и выдержке, противники несли большие потери. Они охотились за ним. Боялись, ненавидели и охотились.
Ярослав погиб спустя сорок дней после поступления на службу, закрыв собой взрыв мины, чем спас жизни своих сослуживцев. Он говорил, что эти полтора месяца показались ему десятком лет. Он вспоминал самые тяжёлые дни наступления, которые, как он выразился, слились для него в один сплошной день, будто исчезли ночи. В перерывах между перестрелками он «гулял» по тылам противника, наводя ужас на врагов.
В ту зиму и половину весны стояли сильные морозы, как обычно
В мае, в один солнечный ясный день, незадолго до моего дня рождения, Слава вошёл в один из посёлков для зачистки его от врагов-неонацистов, и там встретил свою смерть.
Что я делала в тот день? Уж точно не готовилась к собственному дню рождения, поскольку никогда его не праздновала, а занималась своими обычными делами, как и в любой другой день. Славе я тогда ничем бы не помогла. Я не имела ни возможности, ни желания помогать живым, только мёртвым, которые стали для меня настоящими друзьями. Я помогаю ему теперь, увековечивая его историю, его подвиг в книге, чтобы спустя сто, и более лет о нём помнили.
До последнего вздоха он самоотверженно защищал Родину, людей, идеалы, за которые шли воевать и восемьдесят лет назад, во время Великой Отечественной Войны, и теперь, во время незримой Третьей Мировой, которую предпочитали не замечать и называть другими именами.
Слава остался образцом мужественности, силы духа, отваги, он следовал долгу офицера до последнего, оставаясь защитником правды и справедливости в этом хрупком мире живых. И я готова была служить ему в уплату этого долга перед ним. Он погиб, чтобы жили мы. Он и десятки таких же храбрых бойцов погибали каждый месяц, если не день, чтобы мы не просто жили, а спали спокойно по ночам, находясь в глубоком тылу. Я бы с радостью отдала кому-нибудь из них свою жизнь, ведь мне она была не нужна, но Бог или, как я называла его, Предсуществование, распорядился иначе и послал мне иную судьбу.
«Ты только в начале своего пути» – Сказал мне однажды Ярослав, а мне бы уже хотелось пройти его до конца. Но я знала, что даже смерть – начало, а значит, и мой друг только ступил на свою истинную Дорогу.
Он освоился в мире мёртвых быстро, и практически сразу же занял должность одного из заместителей Бога Смерти. Теперь я могла не беспокоиться за Эвклидиса. Рядом с таким честным, порядочным, отважным человеком, как Слава, Бог Смерти мог не страшиться заговоров и предательств.
Но пока Ярослав в полной мере не вступил в свою должность заместителя, он трудился в Отделе Статистики. Я раньше о таком не слышала и с интересом начала расспрашивать о его работе.
– О, это очень интересно – анализировать линии судеб и выводить общие критерии. Да, впрочем, задания бывают самые разные. Например, определить, в среднем, сколько материальных благ нужно для того, чтоб человек о них не думал. Либо сколько детей должно родиться в семье, чтоб она просуществовала как можно дольше или… в общем, мы анализируем какие угодно ситуации…
– Ясно. И что же выяснили ваши специалисты? – скептически спросила я, ведь, на тысячу процентов была уверена, что жизнь – это испытание, и никакого счастья не существует.
– Ты знаешь, результаты оказались ошеломляющими… Большинство опрошенных мёртвых считают,
что прожили счастливую жизнь на Земле.– Большинство?
– Если быть точнее, более шестидесяти процентов.
– Не может быть!
– Но это так. Ты можешь мне верить.
– Всё рано, это ненормально, ты так не считаешь? Их должно быть если не сто, то хотя бы больше девяноста, иначе… Да все они лгут! Нет на Земле никакого счастья! – Я возмутилась, даже вспылила, повысив голос, а потом долго корила себя за свою несдержанность.
Я не была в восторге от жизни, и если б раньше, до знакомства со Славой, мне дали выбор: остаться на Земле, либо добровольно переместиться в мир Посмертия навсегда, я бы выбрала последний вариант. Теперь же я поняла, как глубоко ошибалась, не ценя ту жизнь, ведь, если б я сделала что-то подобное, то просто обесценила бы подвиг друга. Ведь он погиб ради того, чтобы жили мы, чтобы жила я. Имела ли я после этого право так расточительно разбрасываться своей жизнью? Конечно, нет.
– Тем не менее, данные говорят об обратном, – спокойно ответил Ярослав. Ему, наверное, надоело уже со мной спорить и в каждом нашем разговоре убеждать меня в том, что мне следует полюбить эту жизнь.
– А ты как считаешь? Ты… Был счастлив?
– Ну, конечно! – ответил он без малейших колебаний.
Тот сеанс связи был одним из тех исключений, когда мысленно я смогла «увидеть» своего погибшего друга, а не просто говорить с ним. И он выглядел весьма необычно. Он сменил свою военную форму на другую, которую ему выдали, как сотруднику Отдела Статистики.
Это был строгий костюм благородного светло-серого цвета с золотыми полосками на рукавах, плечах, у воротника и на концах штанин, на щиколотках. Славе он невероятно шёл, подчёркивая его мужественность и благородные черты лица. Серый отлично сочетался с небесным цветом его глаз. Они всегда смеялись, на каждой фотографии. Лишь на двух последних, которые он сделал перед самой отправкой на фронт, что-то печальное закралось в его взгляде. Возможно, то было предчувствие того, что ему не суждено вернуться домой, ведь все мы, на самом деле, знаем, когда умрём, только предпочитаем этого не замечать, а зачастую, вообще, не верить, что нам суждено когда-нибудь покинуть эту Землю.
И Ярослав, наверное, до последнего не верил, что не вернётся обратно, но это никак не повлияло на его решение, на его честное исполнение долга солдата. Он справился. Он прожил эту жизнь достойно. И мало того, он чувствовал себя счастливым, несмотря на то, что она оборвалась так внезапно, когда он одолел всего лишь треть своего жизненного пути. А это означало, что всё он сделал правильно. Мне не выразить словами, как я гордилась им, как почитала его, как восхищалась им, и одновременно, как мне было больно от осознания, что его больше нет с нами.
И мне хотелось писать и писать о нём, хотелось, чтоб каждый человек в мире узнал о нём, хотелось кричать во всеуслышание, умолять, чтоб его не забыли, чтоб помнили и через сто, и через тысячу лет. Но вместе с тем, я даже боялась связаться с его родителями. Я считала, что не имела никакого морального права разговаривать с ними, ворошить их память о безвременно ушедшем сыне, вновь всколыхнуть боль в их сердцах. Так мне пришлось переживать его утрату в абсолютном одиночестве, не надеясь на то, что мне станет легче. Мой дар и одиночество стали синонимами, ведь никто не мог меня понять. И мне, признаться, не нужно было ничьё понимание, а тем более, одобрение. Я решила быть собой, жить своими чувствами и принимать их, какими бы они не были.