Предумышленное убийство

Я помахал Фредди на прощанье, но на его тупой физиономии не отразилось никаких эмоций.

Пока я выбирался из поселка, где обитали некоронованные короли бизнеса и индустрии развлечений, я старался не думать о случившемся и даже не строил никаких планов. На душе было неспокойно. Не скажу, что мною овладела полная беспомощность, но почему-то вдруг захотелось напиться. Я даже подумывал, не купить ли пару литров текилы. Был уверен, что Джоанна меня поймет, но потом оставил эту мысль, потому что вспомнил о несовместимости благоразумия с алкоголем. Да и женщина, бросившаяся ко мне за помощью в отчаянную минуту, кроме снисходительной жалостливости, ничего другого по отношению ко мне испытывать не будет. Ладно, выпью, если все закончится благополучно. А пока, как говорится, мысленно поднимаю свой бокал за успех безнадежного дела! И ведь какие благие намерения посещали меня на прошлой неделе! Мечтал отправиться в путешествие по странам и континентам, горевал, что столько хороших книг не успел прочитать, старых друзей лет десять не видел. Можно было бы поехать куда-либо с Джоанной. Как она там?

Сразу вспомнилось все, что связывало нас. Память сердца немедленно подкинула воспоминание о ее милой манере, запрокинув голову, заливаться смехом над моими остротами. Вообще-то я жизнелюб, терпеть не могу ныть и канючить. Джоанна тоже. Мы обожаем радоваться жизни и очень подходим друг к другу. Н-да!..

Мне вдруг показалось, будто она полулежит на заднем сиденье и даже посмеивается. Я оглянулся...

Этого только не хватает! Так и спятить можно... Надо думать о том, как выбраться из передряги, в которую мы с ней попали. В жизни есть еще кое-что, что необходимо совершить, и мы уйдем из нее не раньше, чем выполним свое предназначение.

Я бросил взгляд в зеркало заднего обзора и оторопел. Меня догонял семиместный универсал...

* * *

Майк Фаррелл приподнялся на локтях, сел и поморщился.

— Башка просто чугунная! — произнес он страдальческим голосом.

— Пройдет! — бросил я и, подумав, добавил: — А помимо головы есть какие-либо нарекания?

Майк вздрогнул, весь сразу как-то съежился, повернулся и уставился на меня воспаленными глазами:

— Не пойму, что с головой, даже глазами больно двигать...

— Упал, стукнулся о пол головой, вот и больно...

— Упал, стукнулся головой... — передразнил он меня. — Врезал мне да еще мою пушку заграбастал! — Он усмехнулся, будто железом по стеклу провел.

Майк дотронулся до макушки, охнул и, расстегнув пуговицы на рубашке, полой вытер пот с лица. В помещении было душно и жарко. Я заметил, что он не сводит глаз с пистолета у меня в руке. Что ж, пусть помнит о том, что мы поменялись ролями!

— Майк, скажи, что все-таки произошло с Айелло?

— Клянусь всеми святыми, не знаю!

— А каким образом сейф оказался выхолощенным подчистую?

— Господи, откуда мне знать, откуда?

— Тогда объясни, почему ты трясешься и клацаешь зубами, как отбойный молоток?

— Башка у меня трещит, вот почему!

Майк вздохнул, перевел взгляд на окно. С величайшей осторожностью привстал, снова охнул. Покосился на меня. Он был напуган, осторожен и, видимо, мне не доверял. В мешковатых брюках он выглядел каким-то тщедушным, жалким и напоминал циркового клоуна. Должно быть, в тюрьме здорово исхудал.

— Крейн, — сказал Майк после паузы, — в сейфе было столько деньжищ, что на них можно купить авианосец. Может, они думают, я их себе взял?

— Откуда же тебе известно, что там были деньги? — спросил я спокойно и иронично, но Майк этого не заметил.

— Мне Айелло показывал, что было в сейфе, — заметил он мрачно.

— Если не секрет, при каких обстоятельствах? — спросил я, подходя к окну. — И знаешь ли ты, сколько стоит авианосец?

— Знаю. Миллиона два... Нет, пожалуй, три.

— Это же такая уйма деньжищ!

— Не веришь? Честное слово, я видел пачки долларов своими глазами. Очень хочется тебе об этом рассказать...

— Почему мне?

— Потому что ты и Джоанна... мы трое... я вот думаю, если мы втроем раскинем мозгами, то непременно найдем выход.

— А ты, однако, весьма осведомлен обо всем, — заметил я.

— Послушай, Крейн, во-первых, я не убивал Айелло, а во-вторых, денег не брал...

— Так. Ну, рассказывай...

— Сначала ты скажи, зачем поехал к Мадонне. Может, уже на него работаешь?

— Нет, не работаю.

— Я должен поверить тебе на слово?

— Речь сейчас не обо мне. Откуда ты знаешь, что в убийстве подозревают именно тебя?

— А кого им еще подозревать, если я был связан с ними?

— Неужели?

— Представь себе...

— Может, все-таки расскажешь?

— Это долгая история...

— Ничего, я терпеливый. Надоест — дам знать...

Проглотив ком в горле, Майк Фаррелл сцепил пальцы и, не отводя взгляда от пистолета, спросил:

— Думаешь, мы не в силах помочь друг другу?

— Ничего не могу сказать, пока не узнаю все в подробностях.

— А я почему-то уверен, что мне ты сумеешь помочь! — громко прошептал Майк. — Мне больше не на кого рассчитывать.

— Усвой одну простую вещь — если сам о себе позаботишься, тогда можно и на других рассчитывать.

— Правильная мысль, но, к сожалению... Я всю жизнь сам пробиваю себе дорогу, а что толку? — Он старался перехватить мой взгляд, но это ему не удавалось. — Ладно, слушай. Придется начать с самого начала, а иначе лучше вовсе не рассказывать. Сегодня утром я попытался подвести итог и понял, что должен кому-то обо всем рассказать. Начну, пожалуй, со своего призвания. Не возражаешь?

Я промолчал, а он повел плечами и тяжело вздохнул:

— Я был хорошим саксофонистом и никогда не был замешан ни в каких аферах. Однажды даже создал небольшой оркестр. Точнее — квартет. Мы играли в клубах, во всяких забегаловках. Заработки у нас были пустяковыми, но все кругом говорили, что у меня талант, и я был убежден, что все наладится. Тогда мне казалось, что если вкалываешь по двенадцать часов в сутки, если виртуозно владеешь саксофоном, то непременно пробьешься. Я ждал, что не сегодня завтра появится какой-нибудь импресарио и станет меня уговаривать записать пару дисков на студии «Коламбия». Мы работали как проклятые. Я подбадривал свой коллектив, говорил, что мы в одно прекрасное утро проснемся знаменитыми. Ребята мне верили. И представь себе, мы стали зарабатывать неплохие деньги, нас приглашали играть в дорогие клубы. Я был тогда молодой. Женился на Джоанне. Ей было всего девятнадцать. Представляешь, она была сама невинность, девственница... Мы играли джаз, все было тип-топ! И вдруг от меня уходит кларнетист, а спустя какое-то время на Тихоокеанское побережье уезжает клавишник. Ну, думаю, не беда! Беру в оркестр двоих идиотов, не способных отличить трубу от гобоя. Ничего, играем! И тут в городе прямо мор какой-то начался. Сорокалетние трубачи отваливали один за другим по разным причинам. Один умер от туберкулеза, другой стал алкоголиком, третий в дистрофика превратился... Я за голову схватился: неужели впереди у меня два десятка лет беспросветной нужды и борьбы за существование? Куча долгов, привычка топить огорчения в стакане, а то и того хуже — избавляться от забот с помощью наркотиков... Кошмар, безнадега! Надо было что-то предпринимать, и немедленно... Хотя бы ради Джоанны. Крейн, ты следишь за мыслью? Или я объясняю, что такое радуга, слепому?

Я заметил, что, рассказывая свою историю, Майк оживился. Похоже, звук собственного голоса успокаивал его. Пусть выговорится, подумал я, возможно, поймет, что куда как приятней жить с легким сердцем.

— Продолжай! — кивнул я. — Мне понятны твои переживания.

— Короче, я вдруг осознал, что молодость уходит, а я — никто, то есть так ничего и не добьюсь. Я Джоанну без памяти любил. И страдал. Неужели ей уготована такая безрадостная жизнь? Моя жена достойна лучшего...

Майк замолчал и нахмурился. Я тоже молчал. Не было у меня желания беседовать с ним по душам.