Предварительные решения

Самойлов замолчал и, обведя столовую взглядом, еле заметно вздохнул: люди, сидевшие за столами, предпочитали смотреть куда угодно, только не ему в глаза.

– И что же мы тут видим, товарищи? Двадцать тысяч человек, целый город, недополучают текстиль, продовольствие, керосин и кучу других товаров народного потребления, потому что все это идет на усиление наших красных соколов, нашей доблестной авиации. Мотористы, техники, связисты и десятки других спецов вкалывают круглосуточно, чтобы пилот ни о чем не думал, а только сел в самолет, взлетел и выполнил боевую задачу. А что же наши красные соколы? Наша надежда и защита?

Долгих поежился от нехорошего предчувствия.

– Что, я вас спрашиваю, здесь творится? – Майор не рявкнул, как прошлый раз, а, наоборот, понизил голос почти до шепота. И это пугало почему-то сильнее обычного для начальства ора. – Один летает, выпив литр самогона, и гордится этим. Другие обалдуи от скуки играют в карты на желания. И я бы еще понял, если б проигравший должен был сто отжиманий сделать или стихотворение, допустим, выучить. Так нет же! Надо же дурь свою людям показать, а то вдруг кто еще не знает, что у нас в голове ветер, а в жопе дым.

Долгих уткнулся в тарелку, готовый провалиться от стыда под землю, хотя виноват был совсем не он. Историю, как проигравший желание сержант Кривошеев в одних сапогах бежал от казармы до этой самой столовой, майор услышал только что, так сказать, из первых уст.

– А третий вообще ни в какие рамки не лезет! Устроил самый натуральный бордель на территории части.

Иван выдохнул. Эта история, слава богу, случилась у бомбардировщиков. Осенью их ушлый начальник химслужбы задурил голову какой-то колхознице из соседнего села Ознобищино и неделю пользовал ее прямо на рабочем месте. Раскрылось все, когда колхозница пошла к командиру полка требовать, как она думала, полагающееся ей мыло. Скандал вышел грандиозный, вся дивизия чуть не надорвала животы от смеха, а герой-любовник в итоге перевелся в другую часть. Только вот сейчас смеяться почему-то совсем не хотелось.

– А теперь, товарищи летчики, подходим к тому, почему вместо того, чтобы заниматься своими делами, я трачу время, разъезжая по аэродромам, веду с вами философские беседы и ногами махаю, как дурак. Почему государство вкладывает в авиацию такие колоссальные ресурсы? Да потому что понимает, какой эффективной она может быть. Возьмем для примера меня: как я уже сказал, пять лет тренировок, богатый боевой опыт. И что? Допустим, в надвигающейся войне я перебью роту немцев, да хоть батальон. А за один вылет один бомбардировщик может уничтожить стратегически важный мост или железнодорожный состав с топливом и боеприпасами. А может высыпать бомбы на городские кварталы. Таллин, Минск, Киев – они ведь для самолетов с первого дня войны доступны, бомби не хочу. Да и до Москвы немецкие бомберы вполне себе долетят. И кто же их остановит? А, товарищи истребители? Капитан Степаненко? Любитель гнуть кружки, из которых до этого самогон хлестал? Или сержант Кривошеев? На чем у нас товарищ Кривошеев летает?

– На пятнадцатом.

– Значит, с открытой кабиной. Нет, я еще могу понять, как летом в одних сапогах летать. А зимой? Яйца же отморозит, никакая колхозница потом не сможет отогреть.

Сидящие в зале на шутку отреагировали слабо. Пара каких-то вялых смешков, да и все. В основной массе просидевшие всю зиму безвылетно летчики прекрасно понимали справедливость упреков «представителя».

– Не смешно? Правильно! Мне вот тоже, глядя на вас, плакать хочется горючими слезами. Поднимите руки те, кто воевал в Испании, на озере Хасан или на Халхин-Голе.

Иван завертел головой, но, к его разочарованию, ветеранов этих сражений в столовой не оказалось.

– Нет, значит. А Польский поход или Зимняя война, есть участвовавшие? – продолжил допытываться майор.

На этот раз Долгих увидел с пяток поднятых рук. И неудивительно: насколько он знал, при формировании истребительного полка часть кадров была взята в Ленинградском округе.

– Такие, вижу, есть. Понюхавшие пороху и сгоревшего перкаля, закаленные в сотнях схваток, непобедимые чудо-богатыри.

«Сейчас-то он чего издевается?» – не понял Долгих. В полку и орденоносцы, между прочим, имеются. А вот есть ли награды у майора, большой вопрос.

– Ладно, не буду мучить вас вопросами, скажу сам. И польская и финская кампании дают совершенно превратное представление о мощи наших ВВС. И там и там в воздухе враг сопротивления практически не оказывал. С Германией будет все совсем по-другому. Если кто-то питает надежды, что война будет легкой прогулкой, что вашу работу сделает германский пролетариат, мой вам совет – уходите из авиации, да и вообще из армии немедленно. Германские летчики, приходя из училищ, уже имеют налет более ста часов. Люфтваффе уже почти два года непрерывно воюет, они прошли тяжелейшую школу войны над Англией. Немецкие самолеты, что истребители, что бомбардировщики, не уступают по ТТХ нашим новейшим образцам. Поэтому будет как на Халхин-Голе, только одновременно на всех фронтах от Черного до Балтийского моря. А в Монголии японцы сначала нам надрали зад, и только группа асов со всего Союза под руководством товарища Смушкевича смогла переломить ситуацию. Так что думайте сами. Немецкие летчики ни в чем японским не уступят. А количественно их будет очень много.

Что этому можно противопоставить?! Взаимодействие! Воевать летчик должен не сам по себе, а как неотъемлемая часть всего соединения. Это, разумеется, прежде всего связь. И вопрос этот будет решаться. Второе – это индивидуальное мастерство, достигаемое долгими и упорными, на пределе человеческих сил, тренировками. Самолет должен стать продолжением вас. Чтобы выжить и победить, вы должны его чувствовать и принимать мгновенные, практически интуитивные решения.

В руке майора вдруг появилось тонкое, сантиметров десяти, стальное лезвие и, казалось, по своему желанию заплясало между пальцев. А через мгновение так же внезапно исчезло.

– Убивает, конечно же, человек; нож, винтовка или танк всего лишь инструмент в его руках. Но уж поверьте моему опыту, ножом убить значительно легче, чем кулаком. А винтовка делает вас практически богом, ваши руки становятся длиной в несколько сотен метров, ваш удар теперь с легкостью сокрушит быка.

Майор помолчал, очень недобро разглядывая зал.

– И что же, красные мои соколы, выходит? Народ, значит, доверил вам самый совершенный инструмент из существующих на сегодняшний день. От себя последнее отрывает, только чтобы защита наша и опора ни в чем нужды не знала. В форме красивой ходила, ела досыта, спала на мягком. Вот еду вам на белые скатерти официанты подают. Так до революции только господа какие в ресторации себе позволить могли. Про денежное довольствие я уже просто молчу.

– Лучше бы избил, как Степаненко, – тихонько прошептал сидевший рядом с Долгих лейтенант Садаев из 5-й эскадрильи.

– А вы, получается, драгоценные мои товарищи, этот инструмент похерить решили?

Долгих вздрогнул и почувствовал, как спина покрывается холодным потом. Трудно было представить, что должно было произойти в прошлом этого человека, чтобы он вот так, одним змеиным шепотом, до костей промораживал не трусливых, в общем-то, людей. А может, все дело было в совести. Майор говорил очень неприятные вещи, только вот возразить ему было трудно.

– То, что вас в первом вылете убьют, мне, честно говоря, похрен. Убьют – беда небольшая. Судьба у военного такая – защищая свой народ, на поле брани пасть. Но вот то, что вы немцев посбивать ни черта не сможете, вот это проблема. Вот это меня очень даже касается. Эта война будет отличаться от всех предыдущих не только новым вооружением. Эта будет война на тотальное уничтожение. Гитлер объявил немцев высшей расой господ, а всех остальных, особенно славян, недочеловеками. По его замыслу, на территории СССР должно остаться не более двадцати миллионов человек. Только для обслуживания немцев. Вермахту неизбежно будет отдан, если уже не отдан, приказ о массовом уничтожении населения. Стариков и детей утилизировать, крепких мужчин в рабство в Германию, женщин на удовлетворение нужд солдат с последующей утилизацией.