Преисподняя

Сильные фонари с трудом пробивали кромешный мрак. В глубине канала обнаружились герметичные двери с ручным и гидравлическим приводом, в случае нужды они отрезали поступление воздуха с поверхности.

Система запоров в метро была хорошо продумана: все шахты, коллекторы и станции могли быть мгновенно изолированы, в каждом тоннеле стояли огромные герметичные ворота, способные наглухо его перекрыть, станционные переходы имели особые металлические задвижки с резиновыми прокладками, чтобы отрезать одну часть станции от другой.

Канал уходил далеко в сторону от тоннеля, конца не было. Вздумай кто-нибудь атаковать их, в канале было как нельзя удобно: горящие в темноте фонари — отличная мишень.

Канал привёл их в закрытую, похожую на бетонный мешок, камеру, и казалось, все, тупик, дальше нет пути. Першин поводил фонарём и неожиданно увидел неприметную железную дверь, за которой посвистывал ветер. Проводник не успел предупредить, Першин рванул дверь и ужаснулся: под ногами открылась пустота.

4

Проводника отбирали с особым тщанием: одни выглядели совсем дряхлыми, другие ничего не знали о тайных ходах и сооружениях, третьи смертельно боялись хоть на шаг приблизиться к секретным объектам компартии и госбезопасности — им даже страшно было подумать об этом.

«Несчастные люди», думал Першин, разглядывая робких пожилых людей, которые по давней выучке опасались сказать лишнее слово.

Десятки лет лживые проповедники вколачивали им в головы, что главное — это будущее, и надо напрячь силы, вот она, желанная цель — рукой подать. И они трудились, как муравьи, забыв себя, возводили общий муравейник, в котором лучше всего жилось бездельникам-поводырям, а желанная цель уходила все дальше, становилась зыбкой, размытой, невесть чем. Те, кто их звал и понукал, разумеется, жили припеваючи, как все лживые пророки, во все времена.

Мастер Поляков работал в метро пятьдесят с лишним лет. Выглядел он довольно бодро, хорошо знал и помнил систему ходов и коммуникаций. Першин отметил его среди прочих кандидатов, но не определил, на ком остановить выбор.

Они сидели в конторе дистанции, на стене невнятно талдычило радио, как вдруг Поляков выругался, поморщился брезгливо и лицо его скривилось от досады.

— Ты чего, дед? — удивился Першин.

— Ничего, — мрачно отрезал старик. — Языком трепать все мастера.

Першин восстановил в памяти последние слова из динамика: какой-то функционер компартии настырно толковал о социалистическом выборе.

— По-моему, речь о социализме идёт, — лукаво глянул Першин.

— Какой, к хрену, социализм?! О кормушке своей печётся! Непонятно, что ли? Мозги пудрит, бездельник. Работать не хочет.

— Что-то я не возьму в толк… Объясни, пожалуйста, — попросил Першин.

— Да что объяснять?! Ребёнку понятно. Социализм — это что, знаешь?

— Что? — прикинулся непонятливым Першин.

— Распределение! Одни работают, производят, а другие распределяют. Кто распределяет, тот все имеет. Потому как при кормушке состоит. Сами себя пристроили. Удобно, верно? Ни черта ни делаешь, а все есть. Вот они и гнут своё. Криком кричат: кормите нас! Понял?

— Понял. Доходчиво изложил.

В молодости Поляков воевал и всю свою жизнь гнул спину, работал под землёй, но ничего не нажил, только и хватало, чтобы не умереть с голода да тело прикрыть. Но он хоть понимал суть происходящего, другие были убеждены, что так и должно быть, это и есть их добровольный выбор и судьба.

Да, старик все точно определил: все разговоры о коммунизме на самом деле были отчаянным воплем нахлебников: кормите нас! Лиши их кормушки, и все, конец. Потому и стояли они насмерть, и не было на свете такой крови и такого мора, на который они не пошли бы, чтобы отстоять кормушку.

…глянув вниз, Першин невольно отпрянул: под ногами открылась бездонная пропасть.

— Ствол, — подсказал за спиной старик Поляков.

Шахтный ствол выглядел, как широкий круглый колодец, выложенный чугунными кольцами. Першин посветил фонарём вниз, ему стало жутко от высоты: свет не достиг дна шахты.

В пролёт выступали площадки из прутьев, соединённые железной лестницей, которая сверху вниз тянулась по всему стволу. Першин отрядил парные патрули вверх и вниз, их ботинки часто застучали по перекладинам.

— Командир… — Ключников осветил фонарём люк в бетонном полу.

Они попытались поднять крышку, но она не поддалась, и Першин подумал, что многие ходы и помещения проверить не удастся. Патрули вскоре вернулись: верхний коллектор имел выход в вентиляционный киоск, стоящий в тихом зеленом дворе на полпути между станциями метро, из коллектора можно было попасть и в старые, оставшиеся от строителей горные выработки, которые, в свою очередь, вели неизвестно куда; из нижнего коллектора патруль спустился в перекачку, но дальше не пошёл, чтобы не заблудиться в разветвлённых водоотводах.

Капитан приказал вернуться в тоннель, разведка продолжала движение. Все понимали, что это всего лишь беглый осмотр, с которого начинается долгая и тяжкая работа.

Москва спала, забывшись. Город выглядел вымершим — ни одного светящегося окна. Изредка на большой скорости проносились машины, но можно было из конца в конец проехать весь город и ни встретить ни одного прохожего. Москва, похоже, страшилась пробуждения. Каждое утро жители с опаской ждали ночных вестей и, узнав, погружались в тревогу.

Разведка приближалась к станции «Чистые пруды», когда идущий впереди Антон Бирс заметил бегущую вдоль пути крысу. Она была обычных размеров, отнюдь не свирепый мутант, и заметив людей, крыса стала испуганно метаться, пока не юркнула в круглую дыру под платформой.

Метровых крыс-мутантов, нападающих на людей, несколько лет назад придумал находчивый журналист, публикация взбудоражила всю Москву: легковерные читатели приняли выдумку за чистую монету и ударились в панику; служащие метро и городские власти долго потом доказывали, что всё это вымысел.

Нет, крыса была обычных размеров, но её появление наводило на размышления: где-то поблизости находятся запасы пищи — то ли склад, то ли кухня, то ли столовая или буфет.

На станции было безлюдно, горел слабый свет, разведчики поднялись на платформу и осмотрели все служебные помещения. В конце зала, за бюстом коммунистического вождя, убитого соратниками, железная лестница вела вниз, под платформу. На решётке висела табличка «Машинный зал. Посторонним вход запрещён», на дверном косяке Першин заметил электрический звонок с красной кнопкой. На звонок никто не вышел, один из разведчиков повозился и открыл замок. Добротная деревянная дверь годилась скорее важному кабинету, чем машинному залу станции метро, за дверью они обнаружили казённое помещение, похожее на кладовую или подсобку, следующая дверь вела неизвестно куда.