Прекрасное разнообразие

— Слушай, ну какое отношение все это имеет к моей памяти и синестезии?

— А вот послушай. — Отец даже слегка задыхался от волнения. — Единое Поле создает частицу внутри титановой коробки в зависимости от намерений экспериментатора. Они выявляются в зависимости от того, какой датчик он туда вводит. Датчик — это как бы вопрос, который задает экспериментатор. Или как твоя память. Информация проявляется в тот момент, когда ты пытаешься ее вспомнить. Ты извлекаешь ее из ниоткуда. — Он развел руки, и кусочек кварца упал на землю.

Отец, видимо, думал, что я буду ахать, но у меня едва хватало терпения слушать его задыхающийся голос.

— Ты ехал сюда всю ночь, чтобы рассказать мне только это? Я запоминаю вещи, потому что слова и звуки представляются мне чем-то вроде фейерверков. Я не извлекаю их ниоткуда: они взрываются в воздухе.

— Это описание не входит в противоречие с моей теорией, — ответил отец.

Уит выглядел сконфуженным. Сущность парадокса, о котором говорил отец, он понимал, но не мог взять в толк, какое это имеет отношение к моей способности воспроизвести наизусть телефонную книгу большого города.

— Мы приехали, потому что захотели прокатиться, — заметил Уит.

— Хочу подкинуть эту идею Гиллману, — объявил отец. — Что, если синестезия — это что-то вроде датчика в вакууме? Думаю, он заинтересуется.

— Папа, лучше не надо, — сказал я, поднимаясь. — Он только посмеется.

Я живо представил себе картинку, как отец втолковывает доктору свою «идею»: дело происходит в столовой и в руке у отца большая бутылка бренди. За краеугольными камнями науки — гипотезой, рассуждением и доказательством — часто скрывается банальность или мошенничество. Они обсудят мой случай, исходя только из фактов, и Гиллман будет слушать и кивать, подтверждая правильность слов отца. Они заключат что-то вроде договора о научном сотрудничестве, и доктор будет иногда вносить в отцовские рассуждения свои поправки. Я повернулся и пошел к дому. Кто-то шел за мной по полю, и, судя по походке, это был Уит.

— Слушай, ты обидел отца, — сказал он, догнав меня. — Он себе места не находит, так ему хочется решить эту загадку с твоей памятью.

— Он всю жизнь думает о том, чего не существует! Или о том, что существует таким образом, что этого никто не видит!

— Ну да, — ответил Уит. — Так это-то и здорово.

Я обернулся. Отец по-прежнему сидел у речки, перебирая прибрежную гальку. Я пошел дальше.

— А знаешь, что в нем самое удивительное? — спросил Уит.

Я вопросительно посмотрел на него.

— Вот десять лет мы дружим, и ни разу я не слышал, чтобы твой отец сплетничал о ком-то. Ему все равно, как другие живут.

— Ну, про меня-то он все знает, ты уж мне поверь, — возразил я. — Уит, ты просто не понимаешь. За всю жизнь я ни разу не мог с ним нормально поговорить. Он ни разу не спросил меня о моих друзьях. Ни разу не поговорил о женщинах.

— Ну, это… Он, как бы тебе сказать, на другой длине волны, — сказал Уит и, помолчав, добавил: — Если тебе надо поболтать о бабах, обращайся ко мне. Я про них все знаю, мать ити. В последнее время я, правда, подрастерял форму, но игровой опыт у меня большой.

— Поздно. Мне пришлось всему научиться самому.

— Значит, тут есть девчонка, которая тебе нравится?

Мы прошли кукурузное поле и оказались на лужайке перед амбаром. Взглянув на этот выкрашенный красной краской сарай, я вспомнил Терезу.

— Да, есть кое-кто, — ответил я.

— Слушай, так давай возьмем ее с собой! И я бы с ней познакомился. Почему бы ей не поесть оладий?

Я поразмыслил над этой перспективой, а потом спросил:

— А емуобязательно с нами ехать?

Это прозвучало так грубо, что даже Уит поморщился.

— Ну ладно, хорошо, — сказал я. — Но только предупреди его: пусть не вздумает доводить ее своим занудством. А ты постарайся остановить его, когда он заговорит о кварках.

— Есть, сэр! — ответил Уит, хлопнув меня по плечу. — А теперь мне надо вернуться к нашему генералу. Встречаемся через десять минут в школе для Моцартов.

Я направился к главному зданию. Было еще рано, в столовой только начался завтрак. Я решил пригласить в поездку не только Терезу, но и Тоби.

— Хочешь поехать с нами в кафе есть оладьи? — спросил я его.

— А кто будет платить? — поинтересовался он.

— Мой отец. Тереза тоже поедет.

— Ну, тогда вы и без меня обойдетесь.

— Поехали, дурачок!

Он встал, задвинул свой стул и взял меня за локоть. Мы подошли к Терезе. Она сидела за другим концом стола, в своей армейской куртке, и читала книгу про колдовство.

— Тут мой отец, он хочет свозить нас поесть оладий. Хочешь поехать с нами? — спросил я.

— А курить там можно будет?

— Конечно можно, — ответил за меня Тоби. — Хоть траву кури. Я слышал, что отец Натана всегда обкуренный. О господи, — сменил он тон на серьезный, — ты что, ненормальная? Где это видано — курить в присутствии родителей?

— Ничего страшного, — вмешался я. — Если ты закуришь, мой отец этого просто не заметит.

Мы вышли из дома на улицу, где нас уже ждали отец и Уит. Отец протянул руку Тоби.

— Он не видит, — напомнил я ему.

— Во всяком случае, в настоящее время, — добавил Тоби. — Но я работаю над этим недостатком.

Уит пригласил всех садиться в «олдсмобиль».

— Вот ведь ёперный театр! — приговаривал он. — В этой машине будет больше гениев, чем на всем Среднем Западе.

Тут отец впервые взглянул на Терезу. Возможно, он только в этот момент заметил, что я уже стал взрослым.

— Как поживаете? — спросил он, протягивая ей руку.

— Отлично, — сказала она, неуклюже отвечая на пожатие.

Мы отправились в Сэлби и пообедали в ресторане, который назывался «Дом оладий у Флоры». Местные жители собирались здесь по субботам на традиционный бранч — завтрак, совмещенный с обедом. Это были фермеры в джинсовых комбинезонах и футболках с рекламой пестицидов, занимающиеся разведением свиней. Они приезжали целыми семействами, причем дети бегали почти голыми. Мы сели у витрины, выходившей на улицу, и официантка принесла нам меню. Отец старался улыбаться и побольше смотреть по сторонам — я готов был держать пари, что Уит поговорил с ним.