Прекрасные незнакомки. Портреты на фоне эпохи

Она издала книжечку о Миклухо-Маклае «Человек с Луны». Конечно, он был педофил, наш бедный Маклай, но еще и наш, русский ученый, да и книжечка ведь предназначалась для деток, которых он так любил.

В 1927 году социалистическая диктатура достаточно окрепла, чтобы заняться и антропософами. Дошла и до них очередь. Лилю отправили в ссылку, для начала в Ташкент. Она с трудом прошла этап: очень болели ноги.

В Ташкенте ee посетил антропософ-китаист Юлиан Щуцкий, поздняя ее любовь. Ему посвящена последняя лилина мистификация, цикл «Домик под грушевым деревом» (стихи якобы сочинил ссыльный китайский философ Ли Сян Цзы), как и почти все написанное в то время. Как, скажем, эта вот «Разлука с другом»:

Мхом ступени мои поросли,И тоскливо кричит обезьяна;Тот, кто был из моей земли, —Он покинул меня слишком рано.След горячий его караванаЗаметен золотым песком.Он уехал туда, где мой дом.

Он уехал туда, где был их дом, кое-как дожил до 1937-го и погиб в лагере.

Лиля в Ташкенте смертельно тосковала по своему родному городу, городу смерти:

Прислушайся к ночному сновиденью,не пропусти упавшую звезду…По улицам моим Невидимою Теньюя за тобой пройду…Ты посмотри (я так томлюсь в пустыневдали от милых мест…):вода в Неве еще осталась синей?У ангела из рук еще не отнят крест?

Весной 1928 она еще смотрела в небо:

Вот облака закрыли журавли —Куда их бег?Не уходи от горестной земли,Останься, человек.

Она и оставалась… Еще три-четыре месяца. И ушла вовремя, избежав новых гонений.

…В 2010 году бюро Охраны авторских прав вывесило на своем сайте объявление о том, что они ищут композитора Черубину де Габриак. Ей что-то с них причитается. Полсотни рублей. За какую-то якобы музыку. А может, за полвека умолчания…

Детские пьесы, написанные Лилей вместе с Маршаком («Кошкин дом» и прочие), еще и при ее жизни выходили под одним именем – Маршака. Илья Эренбург написал однажды, что Маршаку было из-за этого как бы неловко.

«За эту ироническую прелесть…»

(Марина, Софья, Сергей, Родзевич, Майя, Эсфирь, Татьяна, Саломея, Натали, Анастасия)

Стих в Петербурге осенний скандал с бедной Черубиной и дуэлью знаменитых поэтов, отшумело зимнее море в Коктебельской бухте, мирно дремало оно летней ночью под «башней» волошинского дома, уводя вдаль сказочно яркую лунную дорожку. По вечерам на «башне» звучали голоса поэтов, среди них были и новые, совсем молодые. Хозяин дома слушал внимательно, качал львиною гривой. Он задумал книгу «Голоса поэтов» и уже писал ее понемногу.

В начале декабря 1910-го в издательстве «Мусагет» Волошина познакомили с совсем юной, восемнадцати лет от роду, поэтессой, которая подарила ему свою первую, только что вышедшую книжечку «Вечерний альбом». И книжка, и юная авторша понравились неутомимо влюбчивому Максу. Уже назавтра он написал для нее четверостишие, в котором поворчал добродушно, отчего все же альбом, а не тетрадка. Однако был уже в плену новой влюбленности, звал девушку в гости к себе в Коктебель. В том же декабре Волошин написал и отдал в печать рецензию на ее стихи. Рецензия на первую книгу – для любого автора царский подарок. Он был щедр и великодушен, бородатый хозяин коктебельского дома. Вот так от его приморской башни и отправилась в нелегкий путь большая поэтесса минувшего века. Многие считают, что не просто большая, а великая и, может, главная. Звали ее Марина Цветаева.

Она родилась во вполне состоятельной и высокоообразованной московской семье: отец – филолог и искусствовед, основатель Пушкинского музея (Музея изобразительных искусств) в Москве, мать – пианистка польско-немецких кровей, часто лечилась за границей, возила за собой дочку. Талантливая девочка хорошо выучила немецкий и французский, окончила хорошую гимназию в Москве, недолгое время посещала и Сорбонну.

Стихи Марина стала писать то ли с четырех, то ли с шести лет, но это в России бывает нередко, но вот чтоб обнаружился неиссякающий поэтический талант такой силы, да на всю жизнь – это событие…

Летом 1911 года Марина с сестрой Асей отдыхали в Крыму, в Гурзуфе, оттуда списались с Волошиным, он позвал их к себе в гости. На коктебельском берегу все было как обычно: там слонялось множество волошинских друзей, в том числе молодежи. Гостил вместе с сестрой семнадцатилетний гимназист Сережа Эфрон, за которого Марина вскоре и вышла замуж, а еще через год родила ему дочь Ариадну, Алю. Лет шестьдесят спустя я еще встречал Ариадну Сергеевну (единственный и последний осколок цветаевской семьи) в комнатушке у Инессы и Тани. Секретарши переводческой и детской секций московского отделения Союза писателей, прелестные Таня и Инесса, сидели друг против друга в одной тесной комнатке.

Марина выросла женщиной до крайности беспокойной, влюбчивой, темпераментной, нетерпимой, так что, вероятно, ее побеги с однообразного семейного ложа в поиске новых поклонников и лиц, достойных поклонения, начались вскоре после замужества, рождения первой дочери, а потом и второй, которую она назвала Ириной. Не будем слишком уж обременять читателя перечнем ее «супружеских измен», списком этих ставших заметными в литературе фамилий, однако остановимся все же на одном из первых ее серьезных увлечений, которое оставило в ее душе серьезный след – на любви Марины к Софье Парнок. Знакомство их произошло в 1914 году и открыло перед Мариной новые любовные горизонты. Душа и тело Цветаевой находились в неустанном, ожесточенном поиске новой любви. Любовные переживания питали творчество, без которого она не мыслила себе жизни. Любовь могла быть платонической, так сказать, «виртуальной», но, если предоставлялась возможность, оказывалась и вполне плотской, даже ненасытно чувственной. Никаких моральных ограничений на этом пути Марина не признавала. Тем более что состояние такой любви питало (или «подпитывало») ее творчество. По поводу того, могут ли нужды творчества оправдать любые отклонения от «норм человеческого поведения», – на этот счет возможны несогласия даже среди самых горячих поклонников ее литературного творчества.

Стихотворения молодой Цветаевой, написанные в пору ее первого лесбийского романа, помогают читателю представить себе и самих героинь романа и развитие их отношений. Стихи эти были напечатаны лишь через тридцать с лишним лет после их создания: отчасти из-за традиционной стыдливости русских издателей, отчасти по вине жизненных обстоятельств Марины. Сегодня они доступны, и я не откажу себе в удовольствии украсить ими свою книжку. Начну с тех, где проступили черты внешности и характера возлюбленной Марины поэтессы Софьи Парнок. Собственно, Парнок в ту пору была более известна в Москве как откровенная, дерзкая лесбианка, чем как поэтесса (это роман с Цветаевой продвинул ее творчество, что и завершилось изданием первой книги стихов Парнок).

Вот стихотворение Марины «Подруга», написанное вскоре после знакомства с Парнок, в октябре 1914 года:

Вы счастливы? – Не скажете? Едва ли?И лучше – пусть!Вы слишком многих, мнится, целовали,Отсюда грусть.Всех героинь шекспировских трагедийЯ вижу в Вас.Вас, юная трагическая леди,Никто не спас!Вы так устали повторять любовныйРечитатив!Чугунный обод на руке бескровной —Красноречив!Я Вас люблю. Как грозовая тучаНад Вами – грех —За то, что вы язвительны и жгучиИ лучше всех,За то, что мы, что наши жизни – разныВо тьме дорог.За Ваши вдохновенные соблазныИ темный рок,За то, что Вам, мой демон крутолобый,Скажу прости.За то, что Вас – хоть разорвись над гробом! —Уж не спасти!За эту дрожь, за то – что – неужелиМне снится сон? —За эту ироническую прелесть,Что Вы – не он.

Как видите, в отличие от других русских поэтесс того времени, писавших лесбийские любовные стихи, где пол адресата был замаскирован грамматической заменой женского пола на мужской, Цветаева с дерзостью (возможно, почерпнутой у Софьи Парнок и отнимающей всякую надежду на разночтение) заявляет: «Вы – не он». Что ж, новизна новизной, дерзость дерзостью, но любой знаток тончайших примет, а также сторонник лесбианского равноправия, может, даже его первородства (вроде американской славистки Дианы Бургин), отметил бы тут отзвуки «декадентских», «символистских» и «модернистских» представлений о лесбианстве: тот же разговор о трагизме связи, о необходимости спасения, о грехе и «темном роке». «Как, а разве лесбианство не высшая из природных радостей жизни, не вершина их реализации?» – с укором спросят нынешние проповедницы лесбийской любви.