Прекрасные незнакомки

Собственно, он приехал в Париж, надеясь позабыть о своих бедах и немного развлечься. Но не только. Дела были для него всегда на первом месте, и он хотел получить в Париже заказы для армии по части шорных изделий и повозок. Дела были улажены, но Мишель не повеселел, и на балу в Опере, куда его привел приятель, сидел в сторонке и грустно наблюдал за танцующими.

Народу было много, все танцевали и веселились, а брюсселец чувствовал себя чужаком и сожалел, что согласился прийти. Сожалел до такой степени, что собрался уже уходить, но его нагнал приятель, решив во что бы то ни стало развеять грусть Мишеля, такую неуместную среди всеобщей радости.

– Да здесь собрались главные красавицы Парижа! И уверяю вас, они вовсе не жестоки! Выбор за вами! Посмотрите, вот прекрасная госпожа Тальен, которую прозвали Божья Матерь термидора! Не правда ли, она соблазнительна?

По залу шествовала великолепная женщина, покачивая страусовыми перьями, в струящемся и весьма откровенном наряде султанши, который она надела в честь турецкого посла, еще одного неожиданного гостя бала.

Симон отрицательно помотал головой:

– Нет, она мне не нравится. В ней слишком много дерзости, она слишком самоуверенна. Она не умеет любить.

– Ну, тогда посмотри в другую сторону и увидишь чудо из чудес!

Молодой человек перевел взгляд и буквально остолбенел, пожирая глазами только что вошедшую молодую женщину. Это была Элизабет Ланж, и в этот вечер красота ее ослепляла.

Она пренебрегла обычаем рядиться в маскарадные костюмы, в которых щеголяли все остальные женщины, и была в простом платье из белого муслина, настолько прозрачном, что оно не скрывало ее прелести. Простоту платья подчеркивал сияющий каскад бриллиантов, наследие Борегара, взглянув на которые госпожа Тальен скрипнула зубами. Изящная, уверенная в себе мадемуазель Ланж шла по освещенному залу. Все мужчины с восхищением смотрели ей вслед. Все женщины мысленно убивали ее.

Турецкий посол Эфенди Паша, большой любитель женщин, был восхищен не меньше других. Взяв за рукав Барраса, который стоял возле него, он спросил:

– Кто такая?

– Кто именно? Ах, эта? – небрежно отозвался Баррас. – Это Ланж.

– Какой красавец! – воскликнул турок, отдавая дань восхищения женщине, но не грамматике.

И, не теряя ни минуты, прытко кинулся вслед за очаровательной дамой, вынудив Барраса последовать за собой.

Мишель Симон тоже приготовился выразить свое восхищение прелестному видению, но, увидев Эффенди Пашу возле мадемуазель Ланж, вздохнул так, что едва не обрушил стены.

– Слишком поздно, – произнес он с искренним отчаянием. – Турок опередил меня. А мне так хотелось с ней познакомиться. Она так хороша! Смотрите-ка, – прибавил он, снова беря приятеля под руку. – Смотрите, она ему улыбается… Она ему поклонилась… Приняла его руку. Она идет рядом с ним! Но она же с ним не уедет? Нет, нет! Он же не увезет ее!

Приятель пожал плечами и улыбнулся.

– Симон, голубчик, не стоит так огорчаться! Спору нет, мадемуазель Ланж прекрасна, но она похожа на блуждающую комету. Сегодня турок удостоился ее милости – сыграло роль обаяние экзотики или просто женское любопытство, – а завтра кто-то еще. И что для вас не случилось сегодня, может случиться завтра. Не спорю, сегодня турок перебежал вам дорогу, но у вас вся жизнь впереди. И если будете умницей, я завтра вас с ней познакомлю.

– Неужели?! Так вы ее знаете?

– Я знаю всех. Но должен предупредить: если вы хотите завоевать красавицу Ланж, не жалейте денег.

– С такими глазами, как у нее, невозможно быть продажной, – с жаром запротестовал молодой человек.

– Так говорили все, кого она разорила, – отвечал приятель. – Вы готовы рискнуть?

– Я готов! Я богат, и мое состояние в ее распоряжении, если она того захочет.

Приятель ограничился безмолвным вздохом. Он уже сожалел, что показал этому молодому и славному человеку опасную пожирательницу сердец. Но отступать было поздно. Мишель Симон не допустил бы этого. В конце концов, и Мишель очень хорош собой. Будет забавно, если Ланж полюбит его просто так…

Смех императора

На следующий день после бала в Опере верный своим обещаниям друг ввел Мишеля Симона, бледного от волнения, в гостиную той, что не дала ему уснуть после бала до утра. Он успел забыть все, что говорил ему друг о возможности купить ласки прекрасной Ланж за деньги, о его осторожных предупреждениях относительно корыстности прекрасной Ланж и даже ее поведение с Эфенди Пашой, турецким послом, которое говорило само за себя. Скромный наивный Мишель мечтал лишь о том, чтобы обожать богиню, о ее благосклонном взгляде, о возможности находиться рядом с ней, созерцая сияние ее несказанной красоты.

И надо сказать, что искренние сердца обладают своим особым оружием, о котором не подозревают сами. Обладают, быть может, волшебной палочкой, способной творить чудеса преображения. Прекрасная Ланж, женщина, которая разорила стольких мужчин, беззастенчивая куртизанка, чье сердце всегда было холодно как лед, полюбила застенчивого голубоглазого брюссельца, смотревшего на нее с неподдельным обожанием. Когда он поцеловал кончики ее пальцев, его била такая дрожь, что мадемуазель Ланж не удержалась и сказала ему:

– Неужели вы так меня боитесь? А ведь, глядя на вас, не скажешь, что вы не отличаетесь смелостью.

– Я и в самом деле никогда ничего и никого не боялся, мадемуазель. Но перед вами… Перед вами я беззащитен, даже если вы захотите заставить меня страдать.

– Заставить вас страдать? Что за странная мысль!

– Это не ваша вина, вы даже не подозреваете, что ваша несказанная красота опасна. Она способна ранить и причинять боль.

– Если я вас правильно поняла, то вам пойдет на благо, если я смогу умерить воздействие на вас моей опасной красоты, – улыбнулась Ланж.

И, взяв его за руку, провела по обширной зале, представляя своим гостям. В конце вечера она пригласила его навещать ее дом.

Мишель Симон, конечно же, стал бывать у мадемуазель Ланж, и чем дальше, тем все чаще и чаще. Он сидел в ложе во время спектаклей, водил ее ужинать в «Роше де Канкаль», «Вери» или в «Три брата провансальца». Он нес ее шаль, ее букеты, засыпал цветами и нежными записочками, исполнял ее поручения – словом, вел себя как безупречный верный рыцарь.

Париж поначалу посмеивался над такой невинной идиллией, но потом заинтересовался ею. Трудно было поверить, что молодой бельгиец, став любовником продажной комедиантки, может быть так простодушно ей предан и так в нее влюблен. Стали поговаривать, что они еще не стали любовниками. И это было правдой. Мишель не осмеливался попросить у своего божества той милости, которой она готова была его одарить. Но его скромность была не единственной причиной. Стремительная Элизабет впервые в жизни влюбилась, как молоденькая гризетка. До сих пор она распоряжалась своим телом как выгодным товаром, но теперь перед этим искренним мужчиной, который ее полюбил, она стала стыдливой девушкой. Впервые ее испугало собственное прошлое. И теперь она не знала, как дать понять любимому, до какой степени она его любит и как хочет принадлежать ему целиком и полностью.

На эту волнующую тему Элизабет и говорила январским утром 1797 года с верной Жанетт, горничной и наперсницей. Всему Парижу Жанетт была известна как цербер, ревниво охраняющий двери Ланж. Этого цербера можно было умилостивить только золотом, и в этом смысле она была требовательнее своего античного собрата, который соглашался на мед. О Жанетт говорили, что «ей нужна не жизнь, а только кошелек» и что она весьма разборчива по части претендентов на альков хозяйки, не допускает прощелыг с тощим бумажником. Неоспоримо было и другое: Жанетт любила Элизабет как родную дочь. Но сейчас она никак не могла взять в толк, что ей говорит хозяйка.