Премьер. Проект 2017 – миф или реальность?
Шрифт:
«Своя команда» собиралась им заново, из самых разных мест. Я — с Урала, Лигачев — из Сибири, Воротников — из Воронежа, Горбачев, правда, — давно уже из… ЦК, но в брежневском ЦК он, коли честно, был в какой-то мере чужаком. Далекая от центрально-столичной компании, команда Андропова умела и любила учиться.
В 83-м он начал особенно интересоваться внешнеэкономическими вопросами. Сегодня кажется, что он предвидел самый конец восьмидесятых.
— Узнайте и подробно изложите мне механизм работы концессий, совместных предприятий, — просил он меня.
Это оказалось совсем не просто. В те годы ничего, по сути, серьезного, подробно растолковывающего эти вопросы в отечественной
Андропов внимательно вглядывался во взаимоотношения СССР со странами СЭВ. Говорил о взаимовыгодной интеграции, но постоянно предупреждал: надо бы поменьше дипломатических политесов, нам следует в первую очередь блюсти свои интересы, именно свои. Помню, встретил его в коридоре после разговора с Чаушеску: шел злой, дерганый, на себя не похожий. Объяснил свое состояние:
— Терпеть не могу, когда мне диктуют, что делать. Это никакое не содружество, а вульгарный грабеж… Я был свидетелем, когда он в узком кругу не раз сетовал на то, что мы неоправданно отвлекаем ресурсы из нашей экономики для стран, заявляющих о своей социалистической ориентации.
— Что мы забыли в Анголе, Мозамбике, Эфиопии и других подобных странах? Какой там у нас интерес? Надо ли в ущерб жизни своего народа идти на это?
У него было твердое убеждение, что постепенно следует уменьшать масштабы так называемой помощи другим странам. По его мнению, СССР, являясь сверхдержавой, своей государственной мощью, сильной экономикой исторически обязан противостоять противникам, сохранять равновесие и стабильность в мире. Но и для выполнения этой задачи надо в первую очередь заниматься внутренними делами страны.
Он дьявольски многого не успел. Из пятнадцати месяцев жизни, отпущенных ему судьбой после избрания Генсеком, как я уже говорил, он всерьез проработал меньше года.
Остальные — больница. Чем он болел, нам знать не полагалось. Я, например, не знал. Наверное, только мой инфаркт в 90-м и стал первой гласной болезнью одного из высших руководителей государства, о которой в центральных газетах давались краткие сообщения. А до того — молчок. Члены Политбюро если не бессмертны, то уж никаким хворям не подвержены. Я, да и многие другие хотели узнать, что гнуло к земле Андропова, да ведь в цековском «монастыре» тайн больше, чем при мадридском дворе: разве у кого спросишь?..
Я только что сказал о первой гласной болезни. Но так и напрашивается реплика — и последней. Сколько сейчас идет разговоров о здоровье первого лица государства. Его исчезновение на несколько дней дикторши телевидения со скорбным выражением объясняют насморком, а его личный комментатор объявляет на весь мир, что он даже видел у своего шефа в руках носовой платок. А народ в это время гадает, выискивает истинные причины. Ничему нас не учит жизнь! Ведь это все было. Американцы знают о здоровье Президента страны больше, чем о своем. И это политически правильно. Легенды, домыслы и сплетни всегда являются продуктом отсутствия или скудности информации.
В последний раз я встретился с Юрием Владимировичем как раз в больнице — за три недели до его смерти. Точно помню дату: 18 января 1984 года. Я только вернулся из Вены, куда ездил представителем КПСС на съезд австрийских коммунистов. По установившимся правилам я должен был написать отчет о поездке и кому-то его представить. Не помню уж у кого спросил: кому? И этот «кто-то» всерьез посоветовал: а ты позвони Андропову в больницу, тем более он о тебе спрашивал, ему и расскажешь…
Не без некоторого сомнения я позвонил. И услышал знакомое:— Чем вы сейчас заняты? Приезжайте к пяти, поговорим.
Вопреки моим ожиданиям, он не лежал, сидел у письменного стола в глубоком кресле, плотно укрытый пледом. Поразило, как быстро он поседел, стал совсем белым.
Я чувствовал себя не слишком ловко, попытался что-то рассказать об Австрии, он перебил, перевел разговор на экономику, снова бил вопросами — самыми разными, заставил на минуты забыть, что мы не в его кабинете на Старой площади, а в Кунцевской больнице. Когда вспомнил, спохватился, глянул на часы — час пролетел. Встал.
— Извините, Юрий Владимирович, не буду вас мучить проблемами, выздоравливайте. Вдруг он поманил пальцем:
— Наклонитесь.
Я наклонился. Он, не вставая, прижал мою голову к груди, неловко чмокнул в щеку, отпустил. Сказал:
— Идите-идите. Все.
Шесть лет спустя, в мае 90-го, ранним утром ехал я с дачи в Кремль по хорошо знакомому Успенскому шоссе, ехал на могучем ЗИЛе-«членовозе», и незадолго до кольцевой встречный автобус неожиданно выскочил на нашу полосу движения. Потом оказалось, что солдатик за рулем не справился с управлением. Тогда же было не до выяснения причин, мой шофер успел лишь вывернуть руль влево, врезался правым крылом в зеленый борт автобуса. Машина даже подпрыгнула на шоссе от мощного удара и громыхнулась тяжелым багажником на капот машины сопровождения, не успевшей затормозить или свернуть.
Два ЗИЛа пошли на списание. Очевидцы потом говорили мне: трудно было даже представить в этой каше из исковерканных машин, что кто-то остался в живых. Несколько газет поместили скупую информацию, а одна по этому поводу даже поерничала.
Впрочем, и противоположная реакция не заставила себя ждать. «Я был потрясен сообщением о дорожно-транспортном происшествии. Прошу Ваше Превосходительство принять мои искренние пожелания скорейшего и полного выздоровления». Это слова канцлера Австрии Франца Враницкого. Подобные телеграммы пришли от Маргарет Тэтчер и многих других глав правительств разных стран — за исключением отечественных лидеров, кстати. С искренним теплом вспоминаю эти послания, как и письма, телеграммы наших простых людей — у них больше чуткости и душевности, чем у политиканствующей публики.
Итак, страху было много, убитых и покалеченных, к счастью, не оказалось. Меня же немедленно погрузили в первую попавшуюся «Волгу» и отвезли в больницу в Кунцево, а там сразу же поместили в палату. И когда я остался один, огляделся, постепенно приходя в себя после аварии, то вдруг почувствовал: я ведь был здесь уже. Вот этот стол так же стоял. Вот это кресло — здесь, да, здесь… Вот эта картина на стене — тот же пейзаж, я его помню…
Спросил вошедшую медсестру:
— Андропов здесь… был… в последний раз? — язык не повернулся сказать: умирал.
Она кивнула: да, здесь.
За шесть лет я как-то стал забывать больничную палату
Юрия Владимировича, последний, прощальный визит к нему. И вот столько лет спустя я вновь сижу на жестком стуле перед знакомым глубоким креслом. Только теперь пустым.
Что я тогда не успел спросить у Андропова? Что-то важное, наверняка. Засуетился, заторопился, ушел. Навсегда. Он сам сказал: идите.
8 февраля 1984 года вечером мы с женой прилетели в родной Свердловск. Людмила Сергеевна — с оказией: навестить маму, сестер и брата, живущих там. Я — по делу. Надвигались выборы в Верховный Совет СССР, еще те выборы, когда все было расписано заранее: кто и куда. Меня выдвигали кандидатом в депутаты в четырех рабочих районах города.