Премьер. Проект 2017 – миф или реальность?
Шрифт:
Отвлекаясь от хода событий, скажу, что в те первые часы и дни после землетрясения превалировало мнение, будто именно вертолеты способны быстро и надежно растащить завалы и вызволить из-под них людей. Даже не будучи специалистом по вертолетам, я знал точно, что они здесь ничем не помогут. Но отказывать людям, которые поражены оглушающим горем, грех было. Днем позже мы пригнали в Ленинакан тяжелые милевские машины. Они пылили безжалостно, создавая над завалом просто-таки пылевую бурю. Ничего не было видно, да и никакой серьезный завал даже они растащить не могли: обрушенные блоки цеплялись друг за друга арматурой. Вертолеты в любую секунду могли упасть и разбиться. Впрочем, не пригодились для разборки завалов — пригодились для эвакуации людей. Не зря пригнали…
А идти по городу
Как невыносимо тяжко чувствовать себя беспомощным и слабым! Как ненавидишь себя за бессилие сегодня, сейчас, даже если знаешь, что завтра, послезавтра, послепослезавтра придет сила! Как барабанно пуста власть, если она не может отвести беду мгновенно! Честное слово, в те минуты я бесконечно сожалел, что я — всего лишь обыкновенный премьер-министр многострадальной страны, а не всесильный волшебник с аладдиновой лампой под мышкой…
И все же именно власть Предсовмина страны, реальная власть, а не сказочное могущество джинна из бутылки, вселяла ощущение: мы должны и можем успеть! Я шел по разрушенному Ленинакану, слушал и не слышал чьи-то слова, быть может, и важные в принципе, но совсем не важные в тот миг. Кругом слышны были рыдания, в чьи глаза ни посмотришь — в них полно слез. Да и у меня комок в горле стоял. Где тогда был велеречивый профессор Собчак, который позже назовет меня «плачущим большевиком»? Ну что бы ему раньше увидеть людские слезы — реальные, а не мифические. Ну что бы ему, несгибаемому, уразуметь, что причина человеческих слез — отнюдь не партийная принадлежность! Тогда, может быть, он не стал бы в перестроечном 88-м спешно вступать в партию, традиционно клянясь в верности идеалам коммунизма. Погодил бы совершать столь необдуманный поступок, который потом ему пришлось спешно исправлять. Но он, увы, не увидел всего этого, поскольку тогда в Армению не прилетал, — в той Армении следовало работать головой и руками, а не языком. Да я в то время и не знал о существовании этого холеного господина, как сказал один известный писатель и публицист, — недавнего провинциального стряпчего, юриста по бракоразводным делам, который приплыл к власти на волне «демократической» демагогии. А став незадачливым и бездарным мэром, попирающим элементарные нормы, законы, он до ручки довел вторую столицу. Но это лишь к слову…
Еще ни я, ни вообще кто-то не делил людей в горе на «своих» и «чужих», «наших» и «не наших». Еще Советский Союз был единой державой, что и позволило мне тем же днем сказать в интервью корреспонденту телевизионной программы «Время», что если мы хотим помочь Армении, если мы хотим спасти как можно больше людей — а это было первоочередной задачей, — то принять в этом участие должны все республики, весь Союз.
Прямо с забитой до предела площади в Кировакане я обратился к гражданам страны. Надо сейчас, не дожидаясь никаких команд сверху, руководителям предприятий, самим трудовым коллективам готовить технику — автомобили, бульдозеры, большегрузные автокраны, сварочные аппараты и, главное, людей, которые станут управлять этой техникой. Грузить ее на железнодорожные платформы для немедленной отправки в Армению. Ночью мы сообщили адреса отгрузки.
Это мое обращение вышло в эфир вечером 8-го. Оно возымело свое действие, поскольку уже утром 9-го мы знали, телефонная связь с Ереваном работала безотказно, где и сколько техники подготовлено для отправки в зону бедствия. А до того мы побывали в абсолютно разрушенном Спитаке, в городе, который за 20 секунд первого подземного удара полностью исчез с лица земли, превратился в горы развалин. Здесь четко руководил спасательными работами мужественный человек — Норик Григорьевич Мурадян. Глаза у него были красные, воспаленные — стихия унесла 11 его
родственников. Кстати, он был назначен первым секретарем райкома партии за 15 минут до землетрясения.Из Ленинакана в Спитак, расположенных друг от друга в 30–40 километрах, пробирались на своем «Икарусе» несколько часов. Здесь был эпицентр землетрясения. Дорога вздыбилась, гигантские зияющие трещины, как змеи, шли по земле, казалось, горы сошлись друг с другом. На дорогах лежали многотонные валуны, сброшенные стихией с вершин. Железнодорожные рельсы скручены в огромные спирали. Вагоны шедшего в те секунды состава валялись вверх колесами, тепловозы — на боку…
Автобус не проходит среди завалов — и все во главе с премьер-министром толкают его плечами. Пролеты моста, сошедшие со своих опор, держатся на честном слове. Приходится идти пешком — если уж погибать, то одному водителю-смертнику. А впереди все это время шел самосвал, в кузове которого на каких-то подстилках лежали перебинтованные два человека. Ни разу они не поднялись…
Сколько я тогда узнал незаметных и нешумных самоотверженных людей! В те дни никто не думал о наградах, поощрениях. До этого ли было? Все кругом стонало — люди, душа, природа. Через несколько месяцев я попросил как-то отметить своих помощников, но замотали и это. Хотя, как мне стало известно потом, охрана Горбачева за два дня своего пребывания в Армении получила и досрочные воинские звания, и еще что-то. Купил я десяток карманных часов, попросил выгравировать: «В благодарность за Армению — Н. Рыжков». И вручил своим ребятам, верой и правдой прошедшим через всю армянскую трагедию.
Мы успели дотемна посетить Кировакан и вернуться в Ереван, где сразу, с колес, подвели итоги увиденного и наметили основные направления работы. Первое, как уже сказано, — это расчистка завалов и спасение людей. Второе — медицинская помощь раненым. Третье — создание хотя бы элементарных условий для жизни, установка палаток, строительных вагончиков. Четвертое — эвакуация женщин и детей. Пятое — обеспечение оставшихся в зоне питанием, водой, теплой одеждой (зима на дворе, люди остались на улице практически без ничего). Опять-таки забегая вперед во времени, скажу, что до 5 января все жители городов зоны бедствия обеспечивались бесплатным питанием.
Вечером же 8-го из Нью-Йорка позвонил Горбачев. Я ему рассказал обо всем увиденном, сообщил, что решил остаться в Армении до того, как будет налажена четкая работа по спасению людей. В то время он уже не очень-то и советовался со мной, не принимал многих моих советов и поэтому не ждал их, а тут спросил:
— Как ты думаешь, ехать мне на Кубу и в Англию или все-таки вернуться? Я ответил, не задумываясь:
— Вернуться. И как можно скорее. Вам следует прилететь сюда, в Армению…
Если честно, мой совет был нужен ему для проформы: он, пожалуй, и сам понимал, что оставаться вне страны в эти тяжелейшие дни ее руководитель не имеет права. В тот же день он официально прервал визит, и следующий его звонок мне состоялся уже с борта самолета утром 9-го.
Мог ли он прилететь сразу в Армению, минуя Москву? И тогда считал, и сегодня мнения не поменял: не только мог — должен был. Опять вспоминаю Маргарет Тэтчер. Рад, что имел возможность лично встречаться с ней, беседовать, даже провожал ее в Шереметьево сразу после знаменитой телевизионной пресс-конференции с тремя нашими, казалось бы, зубрами «доперестроечной» журналистики, которые бездарно и тщетно пытались загнать ее в угол. К слову, она тогда не без легкого торжества поведала мне по дороге в аэропорт, что легко «посадила» наших самоуверенных журналистов…
Так вот, она всегда, не дожидаясь особых приглашений, мчалась на любую беду, коли таковая настигала ее соотечественников. Но наш Генеральный никогда не спешил в опасные для него места. Я уже писал об этом в главе о Чернобыле, вновь повторю и здесь. Горбачев предпочитал стиль газетных и телевизионных официальных соболезнований: они не требуют чрезмерных нравственных и физических сил.
Он появился в Армении утром 10-го, это была суббота, прибыл вместе с женой, которая всегда и повсюду сопровождала его. Накануне он позвонил из Москвы и поинтересовался: куда лучше лететь?