Преодоление. Повесть о Василии Шелгунове

Вот когда, вероятно, генерал-майор Делло горько пожалел, что не спрессовал, не утрамбовал в камерах поплотнее уголовную шпану, не поместил политических отдельно: даже кобылка заводила теперь в камерах революционные песни!

Перегруженная тюрьма стала пороховым погребом, и внутри его не тлел даже, а горел взрывной фитиль. Власти предпочли не доводить до взрыва. Уж лучше пускай политические окажутся на воле, под надзором, гласным или негласным, нежели открытый бунт в тюрьме, разнесут по кирпичикам толстые стены, голыми руками высадят решетки.

Шелгунов получил освобождение среди прочих, вышла и Адамович. Комитет РСДРП решил: оставаться в Екатеринославе при теперешних обстоятельствах Василию Андреевичу нецелесообразно, активной работы вести не сможет.

В конце июля 1902 года он уезжал в Баку.

На екатеринославском вокзале в деловитой и праздной толпе отъезжающих и провожающих, в томительной вечерней жаре, в сутолоке и с оглядкою на фланирующих по дебаркадеру полицейских Василий прощался с Женей и Аннушкой.

Когда в третий раз весело рассыпался кондукторский свист и ударил вокзальный колокол начищенной медью, Василий еще и еще неумело поцеловал Анюту, опустил ее наземь, коснулся губами Жениной руки, ощутил на лбу ответное прикосновение… И на ходу вспрыгнул на вагонную площадку.

1902 год, вторая половина. Выпущенная весною работа Владимира Ильича (подпись — Н. Ленин) «Что делать?» широко распространилась по России. Под ее непосредственным воздействием и влиянием, вслед за образованным в июне Петербургским комитетом РСДРП, «Искру» признали социал-демократы Москвы, Херсона, Харькова, Киева, Саратова; организации искровского направления созданы в Полтаве, Одессе, Томске и других городах. Возникали новые и новые комитеты РСДРП. Многие кружки, группы и организации, находившиеся в соседних друг с другом городах, объединялись.

После проведенного В. И. Лениным в Лондоне совещания с представителями социал-демократических организаций России в начале ноября во Пскове создан Организационный комитет по созыву II съезда партии, комитет немедленно арестован. Волна репрессий прокатилась по всей стране.

Стачки не прекращались. Наиболее крупной и значительной была забастовка всех предприятий Ростова-на-Дону: продолжалась свыше двадцати дней с участием тридцати тысяч рабочих, подавлена только военной силой.

Начали выходить новые социал-демократические газеты — в Тифлисе, Киеве, Николаеве.

Налажена доставка искровской литературы в Россию через Египет (Александрия — Херсон).

2 сентября арестованы работники бакинской подпольной типографии «Нина».

Глава третья

Надписал конверт из плотной блестящей бумаги, превосходные здесь канцелярские принадлежности, к ним — особое пристрастие: терпеть не может, когда перо цепляется, разбрызгивает чернила. Он пишет с такой скоростью, с какой позволяет рука, пишет почти всегда набело, тщательно все продумав заранее и корректируя в процессе письма… Откинулся в кресле.

Подошла, поцеловала в макушку, присела на подлокотник, спросила, как всегда: «Устал?» Он ответил счастливо: «И даже премного!» Оба засмеялись. «А кончил па сегодня?» — «Кажется, да. Будем пить чай с молоком, крепкий, и будем лопать. Что мы будем лопать? Наверное, как полагается добропорядочным дойчам, сосиски с капустой? Превосходно, я голоден, аки пес алчущий…» Болтал чепуху ради передышки, поглядывал на пачечку Postkarten. Поняла, что хочет еще кое-кому ответить, вышла готовить ужин.

Трудный был год. Завершал работу над «Что делать?», возлагая на брошюру большие надежды. Вместе с Плехановым составлял проект программы РСДРП. Писал и редактировал для «Искры». Вычитывал корректуру. Радовался, получив авторские оттиски «Что делать?». Писал Ивану Радченко, брату Степана, что весьма интересуется, как рабочие отнесутся к этой брошюре, — упорно книгу называл брошюрой, боялся громких оценок и определений. Редко говорил в открытую о судьбе написанного им, но тут случай особый: книга задумана как предсъездовская, программная…

Она помнила текст почти наизусть, повторяла, пробовала как бы на вкус афористические строки: «Роль передового борца может выполнить только партия, руководимая передовой теорией». Книга поражала глубиной, отточенностью мысли, особым изяществом слога, она гордилась им, радовалась и жалела, видя, как он измаялся… А тут еще стало ясно, что надо улепетывать из Мюнхена: интерес полиции становился непомерно пристальным, недолго до провала, это в канун съезда-то. Решили — Лондон! За ними следом переселились члены редакции Юлии Мартов и Вера Ивановна Засулич, встретились с Полей Якубовой, Константином Тахтаревым, другими эмигрантами… С первых же дней Володя — в Британский музей, затем, после обеда всякий раз — переписка, редактирование, корректура, и еще ухитрялись выкроить время дли изучения английского. И еще в редкие свободные часы — ну, сколько можно изводить себя, родной мой! — ходили в Гайд-парк, в музеи, заглядывали в народные ресторанчики, в открытые читальни, в церкви, — там, в церквах, на удивление, устраивались и доклады, и диспуты… Пешком и в омнибусах — по рабочим кварталам. Поклонились могиле Маркса… Слава богу, в июне, после долгой переписки, приехали в Бретань Мария Александровна и Анюта, иначе Володю не оторвать от работы, свалился бы, головные боли непрестанные и бессонница… Из Бретани вернулся освеженный, рассказывал очень ласково о маме и сестре, и лишь ночью, сидя на краю постели, вдруг поведал о том, что рассказала теперь Аня.

Оказывается, когда он томился в предварилке и мама хлопотала за него, директор департамента полиции, скот, сволочь, да, именно так, архисволочь, наискотейший скот, кинул маме: «Одного сына повесили, по другому плачет веревка!»

«И что ж мама?» — «А мама: да, ваше превосходительство, я горжусь детьми и своей судьбой». Тут Надя заплакала, а он забегал по тесной спаленке, твердил: «Сволочь, сволочь, сволочь…»

Сняла со спиртовки чайник, расстелила салфетку, сдвинув на край стола груду писем к «Искре», приоткрыла дверь в кабннетик — тесная квартира, зато удобно, рядом с библиотекой Британского музея, — увидела: сидит, откинувшись в плетеном кресле. «А, да-да, Надюша, да, милая, конечно, пойдем пить чай, пойдем ужинать. Сосисками? Ах да, мы теперь не дойчи, мы дети Альбиона…» Господи, когда это кончится, эти скитания, эти перемены фамилий, стран, адресов…

1

Дом на Охте — обыкновенный питерский дом, с двором-колодцем, лишенным растительности, а сейчас, зимой, особенно гулким, холодным. На двери, у почтового ящика, приколота визитка: «Страховой агент общества „Саламандра“ Шубенко Григорий Иванович». В неверном свете электрической лампочки, да еще сквозь синие очки, разобрал с трудом. Огляделся привычно, вслушался — хвоста нет. Нажал кнопку.

«Поздненько припожаловали, господин хороший, но — милости просим, раздевайтесь, позвольте, помогу…» Вот оно как… Правильно, где узнать его теперь, синие очки, палка, нужная для ощупывания дороги, но с палкой невольно горбишься, и длинная бородища отросла, не клином, как бывало, а деревенская, лопатой. Не знамо как выглядишь теперь. Хорошо, что хоть одежка пристойная… Молча поклонилась, выйдя, хозяйка, страховой агент Шубенко привычно распахнул дверь, придержал под локоток, милости просим, пожалуйте… Обучился, дьявол, новой профессии… Хозяйка же вглядывалась пристально, мало бывает у них посетителей, что ли… Кинулась, заплакав. «Ва-ася, Ва-асенька!»