Преподобный Феодор Студит. Книга 3. Письма. Творения гимнографические. Эпиграммы. Слова

3. К нему же (I, 3) [119]

Прежде слов у меня льются слезы, внутренность содрогается, рука дрожит при письме. Я терзаюсь со всех сторон и не в силах переносить скорбь. О, как я стерплю твои, отец, отец, христоподобные страдания? О, как перенесу твое высокое и святое уничижение? Как стану отвечать тебе по-надлежащему? Куда обращусь и с чего начну письмо? Ко мне ли ты, отец, (12) пишешь это? Ко мне, червяку, праху и непотребному, отец произносит слова, свойственные сыну; принимаешь вид умоляющего ты, которого самого должно умолять. Что же после этого скажу я, несчастный? Какое покажу уничижение пред праведным отцом моим? Впрочем, я принял недостойными руками святое послание твое, отец, как богописанные скрижали; выслушал написанный голос твой, как иной выслушал бы голос Ангела или апостола; и сокрушило оно сердце мое, источило слезы, и я заплакал, и плакал не плачем Иеремии о бедствиях, постигших ненавидящих Бога, но некоторым особенным, в котором была и любовь к отцу, и истинная благодарность к Богу. Действительно, достойно похвалы то, что написал ты, отец праведный, достойно переписывания и служит признаком твоей всецелой преданности Богу.

119

Написано между апрелем и августом 797 г., когда император Константин VI был свергнут с престола в результате заговора и ослеплен (15 августа 797 г.). О датировке см.: Доброклонский. Ч. 2. С. 157. – Ред.

Итак, отец, ты утвердил наши умы, укрепил наши сердца; мужество твое выше надежды; дерзновение твое выше ожидания. Ты явился нам иным, нежели каким узнали тебя; ты весь изменился в Боге; слава Укрепившему тебя! Не сразил тебя страх царской власти, не ослабило тебя коварное обольщение, не избрал ты наслаждение временным удовольствием, желая впереди других подвергаться опасности за истину Божию. Добрый пастырь тот, который жизнь свою полагает за овец (Ин. 10:11), который и теперь содержится узником под стражею, как апостол Христов. О, то жилище, в котором обращаешься и содержишься ты, как сосуд честный и благопотребный Владыке Богу! О, если бы мне обнять тот помост, по которому ходят ноги господина моего и отца! О, если бы мне облобызать те ключи и замки, которые охраняют тебя как сокровище благочестия! Или лучше: я желал бы облобызать честныя уста, исповедавшие слово истины, и преподобные руки, воздеваемые в святых и благоприятных [Богу] молитвах. Где исчезло любезное мне лице? Отчего умолк спасительный голос? Вот я – сирота, жалкий и совершенно одинокий, лишенный [Col. 916] отца моего, лишенный светильника моего, врача и питателя смиренной души моей, без руководителя и защитника от нападающих на меня невидимо; бых яко вран в пустыне, яко птица на кровле (Пс. 101:7, 8). (13) Ежедневно напрягаю я зрение, взираю туда и сюда, озираюсь кругом, и нигде нет желанного лица. Вполне же я не могу изобразить моего страдания. Впрочем, благодарю, и много благодарю, что я сподобился этого за закон Божий, что я – сын такого отца; сейчас мне кажется, что сегодня я царствую через тебя, святой отец, если молитвы твои сохранят меня невредимым. Я боюсь моей греховности и непотребства, но ты прими к сведению, что святыми молитвами твоими я укрепляюсь и утверждаюсь, хотя сам я весьма немощен; и не только я, но и все мы – одно, единомысленные с тобою, единодушные, решившиеся вместе страдать до смерти, и относительно нас ты ничего не бойся. Хорошо, отец, хорошо; хорошо, доблестный кормчий, ревнитель благочестия, подражатель святым; поистине великолепно ты подвизался, мужественно сражался; я знаю, что дух твой пребывает с мучениками.

Это так, хотя не как следовало, соответственно моему желанию и твоему достоинству. Но так как ты приказываешь обстоятельно описать тебе наше путешествие и случившееся с нами во время него с того дня, как мы подверглись этой прискорбной разлуке, то, хотя я и не в состоянии [это сделать], однако незамедлительно исполню приказанное мне. Итак, в тот самый день, в который ты, отец, добровольно пошел в путь к смерти, и мы отправились в ссылку, поехав на животных, какие случились. Сначала, как не подвергавшиеся [прежде] такому [несчастному] положению, мы были несколько в унынии. Ибо, останавливаясь в некоторых селениях, мы делались предметом зрелища для людей всякого пола и возраста; оба уха наши оглашались шумом и криками, когда ведшие нас отправлялись и останавливались для приобретения необходимого; но впоследствии, привыкнув, мы гораздо легче переносили эти неприятности. Более всего нас огорчала слабость отца, господина диакона. Таким образом мы совершили путь, измученные и изнуренные.

Остановки мы имели следующие: от Кафар [120] до Ливиан [121] ; потом в Левки [122] ; затем в Фирей, где случилось с нами нечто прискорбное, о чем следует рассказать. Ибо неожиданно как-то появились девять (14) первенствующих братий, рассеянные, как овцы, и они окружили нас со слезами, сокрушая наше сердце, но ведший нас не позволил нам разговаривать с ними; поэтому, жалобно посмотрев – мы на них, а они на нас – и сказав друг другу приветствия, наконец мы со слезами были разлучены. Далее, быв приведены в Павлу, мы нашли достопочтенную сестру твою [123] с господином Саввою [124] и, тайно повидавшись с ними, целую ночь пробыв вместе, поговорив о необходимом [Col. 917] и приветствовав друг друга, как приговоренных к смерти, расстались со стонами и воплями. Там можно было видеть, как терзаются и трепещут внутренности, когда природа бывает побеждаема священными чувствованиями.

120

Речь идет о монастыре, сохранившем лояльность императору Константину VI; назывался монастырь Кафара или Кафары. Точное место его нахождения в настоящее время не определено, но наиболее вероятное – у Никомедийского залива (см.: Fatouros. Pars I. Prolegomena. S. 143, anm. 10; Доброклонский. Ч. I. С. 318, примеч. 7). Согласно преданию, основан евнухом Нарсесом в царствование Юстина II (565–578 гг.), однако в действительности этот монастырь был основан монофизитами в конце V в. – Ред.

121

Ливианы – монастырь, находившийся предположительно на северном склоне вифинской горы Олимп. Таким образом, выйдя в начале февраля из Саккудионского монастыря, преп. Феодор вместе с товарищами по ссылке останавливался в монастырях по дороге из Никомедии в Никею (см.: Fatouros. Pars I. Prolegomena. S. 144, anm. 11). – Ред.

122

Левки – небольшое поселение недалеко от Никеи, откуда ссыльные направились к Пруссе, возле которой должен был располагаться Фирей (см.: Fatouros. Pars I. Prolegomena. S. 144, anm. 12). – Ред.

123

Нам известно имя одной из сестер Платона – Феоктисты, но идет ли здесь речь о ней или о другой сестре, имя которой неизвестно, неясно. – Ред.

124

Савва – игумен Студийский, бывший вместе с Платоном на VII Вселенском Соборе.

[Отправившись] оттуда, мы остановились в Лупадии [125] , встретив дружеское сочувствие со стороны принимающего странников, сделали [там] и омовение по причине ран, ибо у некоторых были трудноизлечимые раны от путешествия. Итак, нас привели в Тилис. Там встретил нас авва Захария с Пионием, которые от пламенного расположения к нам плакали и хотели идти вместе с нами, но это им не было дозволено. Оттуда в Алкеризу, а отсюда в Анаграммены, потом в Перперину [126] , оттуда в Парий [127] ; вступали в общение с епископами и, кроме того, со смирением напоминали им о клятве. Потом в Орк [128] , оттуда в Лампсак, в котором, найдя ираклиотов [129] , пробыли три дня, не имея возможности отплыть. Затем, отправившись, приплыли в Абидос [130] , милостиво принятые тамошним начальником. Прожив там восемь дней до субботы, поплыли в Елеунт [131] , где пробыли неделю времени, ввиду затруднительности плавания; потом, когда подул попутный ветер, прибыли на Лемнос, в течение девяти часов. Здесь останавливает мою речь благочестие тамошнего епископа, который так благосклонно, как никто другой, принял нас, утешил и снабдил на дорогу.

125

Лупадион – небольшое поселение примерно в 50 км от Пруссы, расположенное на реке Риндак (см.: Fatouros. Pars I. Prolegomena. S. 144, anm. 15). – Ред.

126

Местонахождение Алкеризы, Анаграммен и Перперины не установлено. – Ред.

127

Город Парий упомянут у Геродота (История. V, 117). Возможно, отсюда ссыльные продолжили путь уже морем (см.: Fatouros. Pars I. Prolegomena. S. 144). – Ред.

128

Город Орк находился примерно на половине пути между Парием и Лампсаком. – Ред.

129

Т. е. монахов Ираклиотского монастыря. – Ред.

130

Древний город на азиатском побережье Геллеспонта (пролив Дарданеллы), откуда вели морские пути в Европу. – Ред.

131

Город на европейском побережье Геллеспонта, на южной оконечности Херсонеса Фракийского (Галлипольский полуостров). – Ред.

(15) Отплыв оттуда со страхом из-за соседнего народа, мы переплыли при сильном северном ветре море в сто пятьдесят миль и пристали у Канастра [132] в пределах Фессалоники; потом в Паллену, в местность, лежащую близ залива; затем в Эмбол [133] ; оттуда, снова севши на животных, вошли в город [134] в субботу, в день праздника Благовещения, часу в третьем. И какой вход! Нельзя и этого пройти молчанием. Один из сановников, наперед посланный от префекта с воинами, ожидал у восточных ворот, и они [наше] приближение встретили, стоя в молчании; а после того как мы вошли, затворив ворота, повели нас через площадь торжественно перед глазами собравшихся на это зрелище и таким образом привели к начальнику. Это прекрасный человек: явившись с благосклонным лицом, он после поклона кротко разговаривал с нами и послал нас к архиепископу; мы же наперед помолились в храме Святой Софии. Святейший, окончив молитву в своей церкви, принял и приветствовал нас, побеседовал с нами о необходимом и, тогда же удержав нас, доставил нам отдых омовением и пищею.

132

Канастр – южная оконечность Паллены, одного из полуостровов Халкидики. – Ред.

133

Западный мыс Халкидики, непосредственно перед заливом Фессалоники. – Ред.

134

Т. е. в Фессалонику.

На второй день рано утром взяли нас и, по просьбе нашей дозволив помолиться в храме святого Димитрия, разлучили друг с другом всех нас, после того как мы высказали благословения и приветствия друг другу. Нас, двоих братьев, отвели в то место, в котором я нахожусь теперь, и разлучили после того, как мы со слезами простились друг с другом, так что и некоторые из зрителей [Col. 920] тронулись от жалости.

В таком состоянии, отец, наши дела; и теперь влачу я, смиренный, здесь жизнь прискорбную и многоплачевную. Знаки благословения от святой руки твоей мы приняли как имеющие силу Святой Троицы, и храним их как сокровище, и кладем их (16) пред глазами своими, как бы лобызая твою десницу. Опять слезы, опять содрогается моя внутренность, ибо хочу окончить речь. О, отец, для чего Ты Меня оставил? (Мф. 27:46). Но ты не оставил. Как ты удалился от меня? Но ты пребываешь во мне. Где же еще увижу тебя? Как взгляну на тебя? Где услышу сладчайший и спасительный голос твой? Когда буду разделять с тобою трапезу? Где буду наслаждаться твоим святым [135] присутствием? Или когда буду читать вслух тебе, или петь пред лицем твоим, или получать вразумления, или епитимии, или напоминания, совершая по обычаю угодное тебе угощение, пищу, питие, беседу, стояние, сидение, возлежание? Что случилось со мною? Призываю людей в свидетели, призываю и Небесные Силы в защиту мою: закон Божий отлучил меня от тебя, одна вечная заповедь. Да услышит поднебесная! Поэтому я радуюсь и возношу глас хвалы Богу; переношу все более, чем с избытком; восхищаюсь; не буду более сиротствовать, не буду сетовать, не буду говорить что-нибудь непристойное. Прими, отец, и вышесказанное как благочестное ( ), ибо это – знаки любви к тебе. Однако я опять буду плакать, но [уже] от радости.

135

B V, Sirm. и ТФС отсутствует. – Ред.

А ты, преблаженный отец, радуйся и веселись: тебе назначены награды, уготовано место покоя. Ревность твоя подобна ревности отцов твоих; заключение под стражею провозглашает истину. Связан праведник как непреклонный; благочестивые благодарны, соревнующие делаются более пламенными, видя прекрасное начало. Гонители внешне сплетают речи и злословят, особенно некоторые из монахов, а внутри терзаются мыслями, имея жестокого обличителя в собственной совести; притом и удивляются, ибо, как говорит великий Григорий [Богослов]: «Великим подвигам [человека] умеют дивиться и враги, когда пройдет гнев и дело оправдает само себя» [136] . Тебя Ангелы воспевают, люди ублажают, Христос принял и отверз тебе врата Царства Небесного навеки. Аминь.

136

Свт. Григорий Богослов. Слово 16, 11 // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 1. С. 215. – Ред.

4. К игумену Никифору (I, 4) [137]

(17) Когда нам передан был твой ответ через господина диакона, то мы хотели тотчас писать к тебе, истинный [138] и многолюбезный брат мой; но так как было зимнее время и нерешительность ( ) останавливала, то мы почли за благо не скоро отвечать. Когда же вместе с [Col. 921] устным вопросом и письмо потребовало того же самого, то для чего еще рассуждать и не высказать того, что приходит на мысль? Во-первых, скажу это – и ты, почтеннейший, пойми меня, – что я, как и сам ты знаешь, для многих представлял своею жизнью пример великой греховности, и почти нельзя назвать греха, к которому бы и сам я не был причастен, и другим не подавал повода. Но зная, что человеколюбие Божие спасает и погрязшего в бездне зла и подает руку помощи к покаянию, я избегнул отчаяния и, по-видимому, несколько утвердился на пути правом.

137

Это письмо и следующее (5) написаны немного раньше отправления преп. Феодора в первую ссылку по поводу того, что некоторые убеждали его не восставать против незаконного брака императора. Как показывает А. П. Доброклонский (Ч. 2. С. 158), письмо должно быть датировано концом зимы 795–796 гг. или началом весны 796 г. В это время император Константин VI пытался при помощи посредников успокоить возмутившихся монахов Саккудионского монастыря. – Ред.

138

Т. е. родной, поскольку игумен Никифор приходился преп. Феодору двоюродным братом. – Ред.

Поэтому, как ведает Бог, знающий тайное (ср. Мф. 6:4), я уклонился даже от сношения с родственниками своими и обращения с друзьями моими по плоти и от всех других при помощи одной силы Божией, укрепляющей немощь мою во всем. То, о чем ты спрашивал меня, несведущего, и теперь находится в таком состоянии, как сказал тебе господин диакон. И это мы высказывали и представляли не без рассуждения, но основываясь и утверждаясь на исследовании и изучении Богодухновенного Писания, равно как и расспрашивая тех, кого следует. Подлинно, это истина, потому что Божественный закон ясно гласит так не только чрез святого Павла (ср. Гал. 1:8), но и чрез других богословствующих отцов, которые то же самое определяют и доказывают и излагают согласно с апостольской заповедью. Как же я смогу впредь оставаться неразумно безразличным? И не лучше ли мне уклониться и устранить себя от вредящих несчастной душе моей? И как это [безразличие] было бы опасно, когда верховнейший из отцов [139] взывает и говорит, что отнюдь не должно принимать ничего, что противно заповеди, или извращать заповедь, хотя бы [за то] обещали жизнь, хотя бы (18) угрожали смертью. Не стану говорить, сколько есть других изречений, не позволяющих нам даже малейшего отступления от заповеди, особенно когда мы притом имеем повеление Василия Великого, что «неопустительно должно соблюдать всё, преданное Господом в Евангелии и чрез апостолов» [140] .

139

См.: Свт. Василий Великий. Правила, кратко изложенные, 303 // Свт. Василий Великий. Творения. Т. 2. С. 316. – Ред.

140

Свт. Василий Великий. Нравственные правила, 12 // Свт. Василий Великий. Творения. Т. 2. С. 31. – Ред.

Это я осмелился открыть тебе, как отцу и любезному другу, между тем как мы – сердцеведец Бог свидетель! – не проповедуем этого, ибо не имеем преимущества, и не питаем ненависти, но и к самодержцу и благочестивейшему императору сохраняем любовь в сердце, и ко всем сродникам моим питаем благорасположенность, и поминаем его на Божественной литургии и молимся о нем наедине и общенародно. Также и с Церковью мы находимся в общении, и да не будет, чтобы мы когда-нибудь отделились от нее! Простите меня, который один только грешен; я предпочел оплакивать свои грехи [Col. 924] в этом углу и не вмешиваться в дела мирские. Какое в этом преступление? Позволь мне, любезнейший брат (ибо я знаю, что ты можешь это), и оставаться в покое здесь, и быть вдали от всех людей, сколько возможно, а ты мудрым умом своим сделай стропотное ровным и острое гладким (Ис. 40:4) и будь для нас виновником мира и споспешником покоя, чтобы, если случится что-нибудь полезное для нас, устроять это справедливо и разумно.