Прерванная жизнь

– Спасибо тебе, Валери. Очень мило с твоей стороны, – сказала я, только ведь я имела в виду вовсе не зуб. – Мне хочется знать, сколько времени это заняло, – продолжила я. – Видишь ли, Валери, я потеряла какой-то кусок времени, и мне нужно узнать, сколько, мне это обязательно нужно узнать.

И я заплакала. Мне страшно не хотелось, но удержаться не смогла.

«КАЛЕ» ВЫРЕЗАНО НА СЕРДЦЕ МОЕМ

На информационной доске появилось новое имя: Элис Кале.

– Интересно, кто это, – размышляла Джорджина.

– Еще одна шизичка, – ответила ей Лиза.

– А когда приезжает? – спросила я у Валери.

Та без слова махнула рукой в глубину коридора. И вот там стояла как раз она: Элис Кале.

Девчонка была молодая, как все мы, и вовсе не выглядела шизанутой. Мы поднялись с пола, чтобы приветствовать ее.

– Меня зовут Элис Кале, – представилась та, только фамилию свою выговорила как-то странно: каллус.

– Кал-ле? – спросила Джорджина.

Элис Кале-Каллус искоса глянула на нас.

– Хммм?

– Произносится как каллус, – объяснила я Джорджине.

Мне показалось, что это совершенно невежливо дать Элис понять, будто она и сама толком не знает, как следует произносить ее фамилию.

– Кал-ле? – вновь спросила Джорджина.

В этот миг подошла Валери и провела Элис в ее палату.

– Это точно так же, как и с Вермонтом, – начала объяснять я Джорджине. Мы же не говорим вермон как французы, а вермонт.

– Фонетика, – коротко заявила Лиза.

Элис Кале-Каллус была очень робкой, но нас полюбила. Довольно часто она присаживалась рядом и прислушивалась. Лиза утверждала, что Элис нудная словно овощное рагу на постном масле. Джордижина пыталась втянуть новенькую в беседу.

– А ты знаешь, что по-французски кале это имя собственное, – сказала она ей.

– Каллус, – поправила ее Элис. – Правда?

– Ну да. Такой город во Франции, очень знаменитый.

– А чем знаменитый?

– Когда-то он принадлежал Англии, – рассказывала Джорджина. – Англии когда-то принадлежал приличный шмат Франции. Только англичане все потеряли во время столетней войны, и Кале был последним городом, который они потеряли.

– Столетней! – Глаза Элис расширились.

Ее было очень легко удивить. Собственно говоря, она ни о чем не имела ни малейшего понятия. Лиза предположила, что Элис весьма отстала в своем развитии.

Как-то утром мы сидели на кухне и лопали гренки с медом.

– Что это такое? – спросила Элис.

– Гренки с медом.

– Никогда не ела меда, – заявила нам Элис.

Вот это было здорово. Ведь никто же представить не может, что жизнь может быть настолько ограниченной, чтобы в ней отсутствовал мед.

– Никогда? – переспросила я.

Джорджина подала ей гренку с медом. Мы все глядели, как она сует ее в рот.

– По вкусу похоже на пчел, – сказала она.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, он такой мягкий, пушистый и немного щиплющий, словно пчелы.

Я откусила кусок собственной гренки. Мед был на вкус как самый обыкновенный мед, точно такой же, каким был кучу лет назад, когда я попробовала его впервые.

Когда к полудню того же самого дня Элис пошла на тесты Роршаха, я задала всем нашим вопрос:

– Как может случиться такое, что у никогда не пробовавшей меда девки имеется семья, которая способна заплатить за помещение ее в такой больнице?

– Скорее всего, это уже какая-то совершенно шизанутая и совершенно необыкновенная шизичка, раз ее приняли за меньшие бабки, – предположила Джорджина.

– Сомневаюсь, однако, – сказала Лиза.

В течение нескольких последующих недель Элис Кале-Каллус не давала никаких поводов предполагать, будто она и вправду весьма интересная или совсем уж шизанутая шизичка. Даже Джорджина от нее устала.

– Она ведь совершенно ничего не знает, – заявила она как-то. – Как будто всю жизнь провела закрытой в гардеробе.

– Так оно, видно, и было, – сказала Лиза. – Сидела, закрытая на ключ, в гардеробе и жрала овсяные хлопья.

– На ключ? Ты думаешь, что ее закрыли там родители? – спросила я.

– А почему бы и нет, – ответила на это Лиза. – Ведь, в конце концов, семейка называется Каллус [4] , разве нет?

Это было наилучшим из всех возможных объяснений где-то через месяц, когда Элис неожиданно взорвалась.

– В ней немало энергии, – заметила Джорджина.

Из конца коридора, где находился изолятор, до нас доходили приглушенные визги и отзвуки ударов в дверь.

Когда на следующий день мы сидели на полу под черной информационной доской, Элис провели мимо нас в эскорте двух медсестер. Ее переводили в отделение максимальной безопасности. Лицо Элис было опухшим от плача и ударов головой об стенку и двери. На нас она не глядела, поскольку была занята собственными, перепутавшимися мыслями – это можно было понять по тому, как кривит и закусывает губы.

4

В английском языке слово Callous обозначает «бесчувственный, толстокожий». Фамилия же Элис – Calais.

Ее фамилия довольно-таки скоро исчезла с доски объявлений.

– Похоже, что она засела там надолго, – сообщила нам Лиза.

– Надо будет сходить к ней в гости, – согласилась с ней Джорджина.

Медсестры посчитали, что с нашей стороны это будет весьма мило. Они даже согласились на то, чтобы с нами пошла Лиза. По-видимому, они посчитали, что в отделении максимальной безопасности Лиза никак не сможет доставить неприятностей.

Снаружи здание ничем особым не отличалось. В нем даже не было дополнительных дверей. Зато внутри все было совершенно другое. Окна защищали плетенные металлические сетки, точно такие же, как и в нашем отделении, вот только перед ними находились еще и решетки. Небольшие, тонкие прутья, установленные на расстоянии десять или пятнадцать сантиметров… но все же решетки. В ванной не было дверей, а в туалетах не было унитазов.

– А почему нет унитазов? – спросила Лиза.

– Не знаю, может кто-то мог бы сорвать седалище и стукнуть кого-то другого по башке, – размышляла я вслух.

Над стойкой в дежурке медсестер не было открытого пространства, как это было у нас в отделении – здесь дежурка отделялась от коридора стенкой из толстого армированного стекла. То есть, медсестры находились либо внутри, либо снаружи. В отделении максимальной безопасности не было и речи, чтобы опереться локтями на стоечку в нижней части двери и болтать с пациентками.