Прерывистые линии

5

Я вернулся в Квинто в конце июня. Стояли лучшие летние дни; в густом вечернем воздухе было все, что нужно для счастья – запахи олеандров, магнолий и акаций, шум невидимых волн, пение цикад, аромат крепкого кофе, далекие аккорды фортепиано, звуки песен на чужом языке; в некоторых магазинчиках на набережной можно было купить заполненные этим воздухом консервные банки, которые запаивали прямо при вас; утреннее небо было безоблачным, море – безупречно гладким, и мир достигал совершенства. В такие минуты время превращалось в пространство. Впитывая в себя проходящие дни, высокое небо Италии становилось бесконечным; квазары, пульсары и диски горячего газа, стремительно вращающегося вокруг черных дыр, можно было увидеть невооруженным глазом; бесконечно далекие нейтронные звезды оказывались рядом с медленно перемещающимися над головой метеорологическими спутниками. Утекающее в пространство время почти останавливалось; секунды оказывались часами, минуты превращались в дни, и солнце подолгу висело прямо над нами, не давая уснуть по ночам.

Наверное, мы начали ссориться именно из-за солнца. Мы никогда не ссорились так бурно, как тем летом; я хорошо помню, когда после очередной нашей ссоры ты хлопнула дверью и вышла в город в этих облегающих джинсах с двумя широкими вырезами на месте задних карманов, которые до того надевала только для меня, когда мы оставались дома вдвоем; твои круглые белые ягодицы подрагивали в такт шагам, выдавливаемые наружу плотно прилегающей тканью, и у всех останавливающихся проводить тебя взглядом мужчин перехватывало дыхание и становилось тесно в брюках, потому что никто из них в своей жизни никогда не видел ничего подобного. Ты шла по середине улицы, гордо подняв голову, как будто ничего не случилось, твои распущенные волосы неслись за тобой, развеваемые западным ветром, твои прелести колыхались над мостовой, и у тебя в глазах было такое, что самые отчаянные повесы не решались заговорить с тобой. Ты спустилась на пляж, прошла к воде, стянула с себя рубашку и брюки, швырнула на песок лифчик, прыгнула в воду и поплыла к горизонту. Когда ты вышла из воды, уже было темно, но на пляже тебя ждали несколько человек с фотокамерами; назавтра в местных газетах появились несколько возмущенных статей о нарушении общественной нравственности дерзкими иностранцами; правда, статьи не были проиллюстрированы фотографиями; этим дело и обошлось, но я еще долго замечал, что некоторые мужчины как-то особенно смотрят на тебя во время наших вечерних прогулок.

6

Очевидно, Алька появился у тебя внутри в Лидо ди Венеция вскоре после этой истории; мы остановились в уютной гостинице на морской стороне и занимались любовью по три раза в день, не особенно предохраняясь; октябрь только начинался, на солнце было тепло, и я плавал недалеко от берега в прохладной осенней воде, а ты лежала на песке с закрытыми глазами, а потом задумчиво любила меня в еще не закрытых на зиму домиках прямо на пляже. Плотно сбитые деревянные стены хорошо защищали от ветра, на закрытой с трех сторон веранде было жарко, и я лежал на теплом деревянном полу, щурясь от солнца, а ты ритмично поднималась и опускалась надо мной, постанывая от удовольствия и притягивая любопытные взгляды пожилых пар, неспешно прогуливающихся по песку возле воды. Невидимый Титан сиял прямо над нами в соединении с Солнцем, и холодные молнии пронизывали его оранжевые облака, ударяя в ледяные вулканы.

Целый месяц о появлении Альки не знал никто, кроме него самого; он регулярно отправлялся с тобой в госпиталь по утрам и так же регулярно по вечерам возвращался обратно, а по выходным ходил с нами за покупками, валялся на пляже и купался у самого берега; потом об этом узнала ты, забежав на несколько минут к своему врачу по дороге домой с работы, а еще через несколько минут и я, подняв трубку телефона в своем кабинете. Ты носила Альку с собой всю зиму, весну и половину лета; он участвовал в совещаниях по обсуждению состояния особо тяжелых больных, вникал в детали новых методов борьбы с последствиями инсультов, прогуливался по набережной в солнечные дни, прислушивался к шуму прибоя, ходил в кино по выходным, ездил на выставки в Милан, Рим и Флоренцию, танцевал на джазовых концертах, сидел в приморских кафе, раскачивался на балконе в плетеном кресле, а последние два месяца неподвижно лежал на широкой постели, осторожно спускался по лестнице и долго отдыхал на скамейке в саду. Первое время он вел себя тихо; наверное, ему еще нечего было сказать, но по мере того как он рос, у него постепенно складывались свои мнения, которые он проявлял, постукивая по тебе изнутри. К августу он стал настолько независим, что перестал нуждаться в тебе; машина скорой помощи повезла тебя через спящий город, бесшумно сверкая синими лампами, и его самостоятельная жизнь началась. Тогда он еще не знал, что это произойдет с ним еще раз примерно через восемнадцать лет.

Мы расписались, когда Альке исполнилось четыре года. Ты непременно хотела венчаться в церкви; роскошное белое платье, шляпка, вуаль, гости в строгих костюмах, низкий голос священника, звуки органа, блики солнца в витражах. Мы выбрали Hochzeitskirche [8] на берегу Альстера в Гамбурге; когда-то там венчались твои бабушка с дедушкой. Собрались друзья, твои родители приехали из Голландии, отец с мамой прилетели поздравить нас из Одессы. Когда мы вошли в церковь, орган уже звучал, заполняя собой все пространство. Тяжелые низкие звуки медленно поднимались вверх, собираясь в массивные колонны; плавные арпеджио висели над ними, складываясь в потолок; замысловатые соло расписывали купол причудливыми узорами красок; вибрирующие аккорды вставали по бокам гулкими выемками капелл; быстрые всплески стаккато дрожали горящими в полутьме свечами; высокие ноты поднимались вверх невидимыми в темноте стенами; звучащий в вечернем воздухе собор возвышался перед нами, поражая идеальными пропорциями и удивляя слух; одетый в темное органист кланялся, привстав со своего места, и когда гости наконец вставали и, зашумев, начинали идти к выходу, немыслимо расписанный потолок внезапно тускнел, свечи гасли в апсидах и казавшиеся незыблемыми стены неслышно обрушивались по краям, оставляя нас наедине друг с другом, тебя со мной и меня с тобой.

8

Свадебная церковь (нем).

7

Вскоре после того, как Алька пошел в школу, тебя назначили руководителем исследований; в твоем подчинении оказались три лаборатории, и ты часто работала допоздна. Ваши работы по активатору плазминогена привлекли внимание; постинсультное восстановление улучшилось почти вдвое, тебя начали приглашать с докладами на конференции и конгрессы, ты часто уезжала, и мы с Алькой подолгу оставались вдвоем. В такие дни наши с ним жизни вращались вокруг общего центра тяжести; мы вставали рано, я отвозил его в школу и ехал в университет; днем мы встречались дома, чтобы пообедать, он возвращался из школы на автобусе, а я приезжал на полчаса из университета; обычно я работал до шести, а потом бежал за покупками, готовил ужин, делал с Алькой уроки и, когда он уже засыпал, писал при неярком свете настольной лампы или читал Павича, Уэльбека или Мураками. В выходные мы ходили на пляж, гуляли, играли в настольный теннис, смотрели телевизор, иногда выбирались в кино; я покупал газеты в киоске на углу, Die Zeit, Le Monde, The Guardian, иногда Corriere della sera и просматривал их за завтраком, Алька разглядывал заинтересовавшие его фотографии, и мы обсуждали последние новости – войну в Ираке, расширение EU, землетрясение в Калифорнии, исчезновение английских нефтяников. В нашей системе двойной звезды моя жизнь, все еще быстро вращающаяся, но уже начинающая стареть, уравновешивалась его жизнью, пока еще медленно поворачивающейся и очень молодой, но уже начинающей неуклонно ускорять свое вращение. Соблюдение этого равновесия требовало аккуратности от нас обоих, иначе излучаемый нами свет превращался в беспорядочный поток не зависящих друг от друга квантов; такая несогласованность вызывала дискомфорт у окружающих, и нам приходилось сосредоточиваться друг на друге, чтобы вернуть нашу жизнь в устойчивое состояние. Все менялось, когда ты возвращалась домой; нас становилось трое, и равновесие нужно было искать заново. На это требовалось время, с каждым разом все больше, поскольку твои отлучки становились все длиннее; наши жизни вращались без остановок, и мы отлаживали систему на ходу, постоянно ощущая взаимные притяжения и отталкивания; мы не были стары, у нас хватало времени и сил, и в конце концов нам удавалось добиться своего; наша система тройной звезды начинала испускать сильный, ритмично меняющийся, золотисто-оранжевый свет, хорошо заметный издалека и привлекающий знакомых и незнакомых.

Пожалуй, это были наши самые счастливые дни. Мы жили втроем на виа Джанелли, а когда становилось жарко, уезжали на дачу в Стрезу. Осенью и весной мы гуляли по набережной, иногда купались и играли в футбол на песке; зимой открывали окна в теплые дни и разжигали камин в непогоду; летом катались по озеру в лодках, загорали и плавали наперегонки целыми днями; по вечерам ты обычно шла в дом, а я оставался в саду и при свете керосиновой лампы читал «Три счастья дона Диего». Любитель астрономии, дон Диего считал, что жизнь имеет интуитивное измерение, уходящее бесконечно далеко вверх, что человечество накрепко связано со вселенной и что счастье возможно только очень высоко над землей. «Чем дальше отрываешься от земли, тем глубже погружаешься во вселенную», любил повторять он; впервые прочитав эту фразу, я положил ее в карман и носил с собой несколько дней, изредка притрагиваясь к ней пальцами; карман заметно провис, и друзья спрашивали, что это я ношу с собой все время, не револьвер ли и не опасаюсь ли я кого-т; на четвертый день, когда ткань начала расходиться, я спустился на пляж, встал лицом к морю, опустил руку в карман и аккуратно вытащил фразу наружу. Гладкая и тяжелая, она неподвижно лежала на моей ладони, тускло поблескивая на солнце; я крепко зажал ее между большим и указательным пальцами и изо всех сил запустил вверх, стараясь запомнить ощущение, с которым она выскользнет из руки, а потом повернулся и пошел назад к набережной; я не услышал всплеска, а это означало, что дон Диего был прав и что его фраза утонула там, откуда она пришла к нему в его первое счастье.

8

Следующее лето выдалось очень жарким. Беспрерывно жужжащий кондиционер, минеральная вода со льдом, необычная тишина в полдень, работа до одиннадцати и после пяти. Я сижу за своим столом; окно распахнуто в горячую южную ночь, еле слышно шумит вентилятор компьютера, на дисплее ползут разноцветные линии последних спектральных данных со спускаемого аппарата «Kuiper». Одна из линий постепенно отклоняется вверх; это не совсем то, что мы ожидали, и я открываю файл с результатами моделирования, чтобы понять, в чем здесь дело; пока я просматриваю таблицы, линия отклоняется еще дальше; звонит телефон, это Аризона, они тоже удивлены; наверное, это атмосферный азот, и я увеличиваю его начальную концентрацию и пересчитываю модель, но это ничего не меняет; я звоню в Лейден и после короткой дискуссии изменяю несколько констант, но расчетные кривые все равно не совпадают с тем, что передает «Kuiper». Тогда я надеваю сандалии, спускаюсь вниз, прохожу к пляжу, складываю на песок рубашку и шорты и ныряю в теплую черную воду; я открываю глаза и вижу, что мои руки светятся слабым серебристым сиянием; я плыву под водой насколько хватает дыхания, не отрывая взгляда от сверкающих огоньков прямо перед глазами, наконец выныриваю в темноту под яркими звездами и внезапно вижу, как, неизвестно когда и где, бесконечно слабый свет струится сквозь дымящиеся углеводородные океаны. В нашей модели свет присутствует только в атмосфере, и я мгновенно выскакиваю на берег, взлетаю к себе по всем лестницам, прыгаю в кресло перед компьютером, добавляю несколько уравнений, сверяю константы со справочниками и снова запускаю модель. Я иду в кухню и завариваю кофе, а когда возвращаюсь, рассчитанные кривые уже лежат поверх передаваемых за миллионы километров; совпадение оказывается поразительным, и я замираю на несколько секунд, всматриваясь в экран, а потом выпрыгиваю вверх так высоко, как только могу, словно это я, а не Хорхе Бурручага только что забил решающий гол в финале чемпионата мира против Германии. Кофе разливается на пол, но мне уже нет до него никакого дела; я быстро рассчитываю формулу продукта реакции, и у меня получается аминокислота. Которая является основной структурной единицей белков, бормочу я себе под нос, перехожу в гостиную, наливаю полный бокал «Бароло», включаю диск Люсьенн Делиль, которая поет «Моп amant de Saint-Jean» [9] , выхожу на балкон и вальсирую с бокалом в руке, то и дело отпивая. Саг Гоп croit toujours [10] , поет Люсьенн из 1942 года, и оранжевые облака Титана кружатся над ее золотистыми волосами.

9

«Мой возлюбленный из Сен-Жана» (франц).

10

Потому что в это веришь всегда (франц).

Я ложусь спать, когда уже рассветает; я долго не могу заснуть, а когда все же засыпаю, ко мне сразу приходит дон Диего. Он долго смотрит на меня, а потом быстрым жестом вытаскивает из кармана свою утонувшую во вселенной фразу и дает ее мне. Я тут же узнаю ее, она оказывается тяжелой и слегка поблескивает в лунном свете, но когда дон Диего еще раз внимательно смотрит на меня и уходит, так ничего и не сказав, я обнаруживаю, что получил от него что-то совсем другое: «Если благодаря тебе где-то обнаруживается жизнь, это вовсе не значит, что ты ее создаешь. Ты только способствуешь тому, что она перетекает откуда-то куда-то, из неподвижных углеводородных озер в колышущиеся мышечные стенки и обратно».

9

Этим же летом Альке исполнилось восемнадцать; он окончил школу и в сентябре уехал изучать современную литературу в Бостон. Наша просторная квартира тут же наполнилась равнодушной космической пустотой, в которой не было ничего, кроме холодного реликтового излучения. Пустота была везде, в щелчке отпирающего дверь ключа, в тишине безукоризненно чистого коридора, в полутьме комнат за закрытыми шторами; пустота заполняла все, она покачивалась бесформенными студенистыми массами в углах, выплескивалась из заварочного чайника во время завтрака, нависала прямо над постелью по ночам; пустота постепенно вытесняла из квартиры воздух, нам было все труднее дышать, и мы не знали, чем можно было ее заполнить. Я попробовал завести собаку, мы долго обсуждали, какую породу предпочесть, и в конце концов остановились на джек-расселе; он был очаровательно-серьезен и сразу очень привязался к нам, но ты уезжала еще чаще, чем раньше, я подолгу засиживался в университете, и в конце концов нам пришлось его отдать; я навсегда запомнил, какие у него были глаза, когда обернулся посмотреть на него в последний раз, спускаясь по узкой деревянной лестнице, а его новый хозяин держал его на поводке в приоткрытой двери его новой квартиры; древнее микроволновое излучение безразлично пронизывало пространство, детей у тебя уже быть не могло, и нам пришлось с этим смириться; я закрыл Алькину комнату на ключ, и мы почти перестала бывать дома.

Конец ознакомительного фрагмента.