Престолы, Господства

— Он мне ничего не говорит. Он пойдёт к кому угодно, только не к родителям. Но будь я проклят, если позволю ему присасываться к тебе. Я подписал чек, и надеюсь, ты окажешь мне любезность и возьмёшь его. Я заставил его назвать мне сумму, хотя, похоже, он врёт.

— Нет, — сказал Питер, принимая чек. — Всё точно. Но слушай, старина, почему ты не можешь давать ему действительно подобающее пособие? Ему ничего и не остается, как пускаться во все тяжкие, когда его держат на таком коротком поводке.

— Он не умеет обращаться с деньгами.

— Если он не научится сейчас, то не научится никогда. В конце концов, он знает, что, рано или поздно, деньги перейдут к нему. И если ты не можешь доверять ему сейчас, что будет с землёй, когда тебя не станет?

— Бог знает, — уныло сказал герцог. — Ему на всё наплевать. На уме только девочки и быстрые автомобили. Теперь он говорит, что хочет летать. Я этого не потерплю и так ему и сказал. Должно же у него быть хоть какое-то чувство ответственности. Если с ним что-нибудь случится… — Он замолчал и поиграл донышком бокала, а затем сказал почти сердито: — Полагаю, ты понимаешь, что являешься следующим.

— Отлично понимаю, — сказал Питер. — Уверяю, что у меня нет никакого желания видеть, как Джерри ломает шею. Усадьбы не входят в круг моих интересов и никогда не входили.

— Но всё-таки ты управляешь своей лондонской собственностью вполне прилично.

— Да, но это — Лондон. Мне больше нравится иметь дело со зданиями и людьми. Но свинья и плуг… нет.

— Ладно, — сказал герцог, — но я всё-таки рад, что ты женат.

Глаза Питера сузились.

— Я женился не для того, чтобы основать династию.

— А я для того, — сказал герцог. Он встал и быстро подошёл к камину. — Не вини Хелен. Я столько времени валял дурака, что она от меня просто устала. Но мне жаль, что Уинифред не родилась мальчиком.

— Если рассматривать этот вопрос логически, — сказал его брат, — каждый мужчина либо производитель, либо нет. Но наше поколение не то ни сё. Ты хочешь, чтобы я обеспечил тебе подстраховку на всякий пожарный случай. Хорошо. Викторианец просто приказал бы жене исполнить свой долг. Но сейчас молодые люди просто отказываются признавать, что в этом вопросе существует хоть какие-то обязательства.

— Но я прошу тебя, Флим.

— Знаю, — сказал Питер, тронутый несмотря ни на что, услышав своё школьное прозвище. — И я понимаю твои аргументы. Но решение не в моих руках, и я не хочу, чтобы оно было в моих. Если у моей жены будут дети, то они будут для её радости, и не в качестве юридического документа, обеспечивающего безопасную передачу собственности.

— Ты обсуждал этот вопрос с Харриет?

— Она когда-то сама упоминала об этом.

Лицо герцога выразило живейшее любопытство:

— Ты имеешь в виду, что она категорически против?

— Нет. Ничего подобного. Но послушай, Денвер, я не хочу, чтобы ты говорил с ней об этом. Это было бы ужасно несправедливо по отношению к нам обоим.

— Я не собираюсь вмешиваться, — торопливо заявил герцог.

— Тогда какого дьявола ты вмешиваешься?

— Это не так. Я только спросил. Не нужно так кипятиться. — Он пожалел, что Питер оказался настолько проворен и на корню загубил его идею поговорить с Харриет и спросить её в лоб. Современная умная женщина, конечно, не должна иметь ничего против, и её поведение на обеде дало ему основание надеяться на лучшее. Но его брат, как всегда, полон странного, непостижимого упрямства. Однако, если бы дело было по какой-либо причине абсолютно невозможно, то Питер так бы и сказал. Герцог рискнул:

— Харриет одержала полную победу над Кроппингфордом. Он поведал мне, что она чертовски хорошая женщина.

— И не сказал никаких глупостей про неё! Я очень обязан Кроппингфорду.

— Ну, я считаю, что ты поступил абсолютно правильно, — сказал герцог. — Удачи вам.

— Спасибо, старина.

Герцог надеялся, что будет сказано что-то ещё, но обычно болтливый язык Питера сегодня находился в крепкой узде. Странное дело, думал герцог. Независимость. Молчание. Оговорки. Современный брак. Есть ли в нём хоть какое-то взаимное доверие? Скользкое дело, и никак его не ухватишь. По лестнице он пошёл первым, но на площадке остановился и с некоторым вызовом произнёс:

— Я посадил дубы в Булиер-Холлоу.

Дубы! Питер твёрдо выдержал взгляд брата и сказал без всяких эмоций:

— Там им будет хорошо.

У двери дома их ожидал «даймлер». Питер сказал:

— Ты не слишком против, если я дойду до дома пешком? Мне хотелось бы подышать.

— Не против, а можно мне с тобой?

— Не замёрзнешь?

— Это в норковой-то накидке невесты? Не думаю.

Питер взмахом руки отпустил автомобиль и подал руку Харриет. Они поднялись по ступенькам к колонне герцога Йоркского, [34] и при слабом искусственном освещении увидели множество людей, идущих по Мэлл. [35] Не проронив ни слова, они вновь спустились и присоединились к потоку людей, текущему ко Дворцу. Харриет была рада, что надела накидку, поскольку дул свежий ветер при ясном небе, было сухо и морозно. Вдоль Мэлл стояли припаркованные автомобили. Памятник королеве Виктории [36] был окружён стоящими людьми; другие толпились перед оградой Дворца; некоторые взбирались наверх, держась за прутья. Толпа волновалась, перемещаясь мимо доски объявлений, висящей на воротах.

34

Колонна герцога Йоркского на площади Ватерлоо — почти копия колонны Нельсона, высящейся на Трафальгарской площади всего в ста метрах восточнее. Посвящена принцу Фредерику, герцогу Йоркскому и Олбани (англ. Frederick Duke of York and Albany; 1763–1827) — второму сыну английского короля Георга III, фельдмаршалу британской армии.

35

Мэлл — улица в центральной части Лондона; ведёт от Трафальгарской площади к Букингемскому дворцу.

36

Памятник королеве Виктории (1819–1901) расположен перед Букингемским дворцом. Установлен в 1911 г.

Питер сказал:

— Постой здесь, Харриет, под этим фонарным столбом, а я попытаюсь протиснуться и прочитать.

Харриет прислонилась к столбу. Толпа вокруг неё состояла из всевозможных людей: мужчин и женщин, некоторые в вечерних туалетах, некоторые плохо одетые и дрожащие на ветру. Они переговаривались друг с другом необычно приглушёнными голосами и с почтительным волнением. Мимо группы прошли несколько мужчин, разговаривающих по-немецки. Затем, окружённый толпой, мимо Харриет проплыл полицейский.

— Каков последний бюллетень? — спросила она.

— Ещё не выносили, — сказал он и направился дальше.

В толпе рядом со Дворцом началось движение. Вернулся Питер:

— Там сказано: «Жизнь Его Величества приближается к мирному завершению».

— Хочешь остаться и следить? — спросила она.

— Нет необходимости, — сказал он и, вновь предложив руку, увёл её. Они молча шли вверх по Сент-Джеймс-стрит, переходя от островка к островку искусственного света, пересекли Пиккадилли и вошли в квартал Мейфэр. Когда они поворачивали на Одли-Сквер, он сказал:

— Странно, как все эти люди выходят на улицы, как собираются в одном месте.

— Как хор в греческой трагедии, — сказала она. — Возможно, именно поэтому хор кажется нам совершенно естественным — люди всегда собираются…

— Когда времена меняются, — сказал он, поворачивая ключ в замке.

Извлечение из дневника Гонории Лукасты, вдовствующей герцогини Денверской:

21 января

Допоздна слушала радионовости о бедном дорогом короле. Никаких изменений в бюллетенях, но Франклина вернулась после выходного и сказала, что улица полна людей, просто слоняющихся. Позже проснулась от криков на улице. На небольших переносных часах около кровати три утра. Разносчик газет громко кричал: «Король умирает! Читайте подробности — король умер!» Открыла окно, чтобы попросить газету, но лишь увидела Франклину в халате, бегущую за ним с этой же целью. Мы вместе пили какао и читали сообщение на первой странице — в чёрной рамке. Очень хорошо помню его маленьким мальчиком в матроске в Виндзоре, когда меня привезли туда поиграть с ним. Помню, как трудно было сделать так, чтобы он победил в бадминтон. Кажется, это было только вчера. Немного поплакала, возвратившись в кровать, но не о величавом старом короле, а о том маленьком мальчике. Как глупо. Часто просто не можешь сдержаться и не быть глупой…