Преступление победителя

Арин был в кабинете отца, который он, возможно, никогда не сможет считать своим, как бы далеко в прошлое ни ушли призраки его семьи. Стоял ясный день. Из окна кабинета открывался хороший вид на город с оставшимися после восстания разрушениями. Залив неясно мерцал в бледном свете зимнего солнца.

Арин не думал о ней. Не думал. Он размышлял о том, как медленно отстраиваются городские стены. О том, что скоро на юге полуострова поспеет печной орех, оживляя торговлю и обеспечивая Геран столь необходимыми поставками провизии. Он не думал о Кестрел или о том, что не думает о ней, вот уже месяц и одну неделю. Но не думать было так же сложно, как и поднимать каменные глыбы. Арин был настолько поглощен усилиями, что не услышал, как в комнату вошла Сарсин, и не заметил кузину, пока та не протянула ему распечатанное письмо.

На сломанной печати были изображены два скрещенных меча. Письмо было от валорианского императора. По лицу Сарсин Арин понял, что ему не понравится содержание послания.

— Что там? — спросил он. — Очередной налог? — Он потер глаза. — Император должен знать, что мы не сможем заплатить так скоро после предыдущего сбора. Страна разорена.

— Что ж, теперь мы понимаем, почему император был так щедр и вернул Геран геранцам.

Они уже обсуждали это и решили, что их предположение — единственное объяснение столь неожиданному решению. Раньше доходы Герана шли в карман валорианских аристократов-колонистов. Затем случилось Первозимнее восстание, и император издал свой указ, приказывая аристократам вернуться в столицу. Потеря ими земель была названа военным ущербом. Теперь император получил возможность истощить Геран налогами, воспротивиться которым народ не мог. Богатства полуострова направлялись прямиком в императорскую казну.

Это был хитрый ход. Но все же Арина не оставляло мучительное ощущение, будто он что-то пропустил. В тот день, когда Кестрел явилась к нему с предложением и требованиями императора, было сложно думать. Было сложно заметить хоть что-нибудь, кроме золотой полосы у нее на лбу.

— Просто скажи мне, во сколько нам это обойдется на этот раз, — сказал он Сарсин.

Та поджала губы.

— Это не налог, а приглашение, — ответила она и покинула комнату.

Арин развернул лист бумаги. Его руки замерли.

Как губернатор Герана, Арин был приглашен посетить бал в валорианской столице. «Бал в честь помолвки леди Кестрел и наследного принца Верекса», — говорилось в письме.

Сарсин назвала это приглашением, но Арин увидел другое: приказ, не подчиниться которому он не мог, хотя, казалось бы, больше не был рабом.

Арин оторвал взгляд от страницы письма и стал всматриваться в гавань. Когда он работал на верфи, там был один раб, которого называли Хранителем Услуг.

У рабов не могло быть личных вещей или даже того, что валорианские завоеватели посчитали бы таковыми. Если бы Арин и имел что-то своё, у него не было даже карманов, чтобы хранить это. Одежду с карманами носили только домашние рабы. Это была своеобразная мера жизни под властью валорианцев: геранцы знали своё место благодаря наличию карманов и иллюзии того, что они могут иметь что-то личное.

В то же время у рабов была своя система торговли. Они продавали и покупали услуги. Лишнюю еду. Кровати помягче. Роскошь краткого отдыха во время работы. Если рабу с верфи было что-то нужно, он обращался к Хранителю Услуг, старейшему геранцу среди них.

У Хранителя Услуг был моток ниток разных цветов — по цвету на каждого раба. Если бы у Арина появилась просьба, то его нить сплелась бы с чьей-нибудь еще, обвивая ее — например, желтая, которая, в свою очередь, соединилась бы с зеленой в зависимости от того, кто кому сделал одолжение. В узле Хранителя Услуг заключались они все.

Но у Арина не было своей нити. Он ни о чем не просил. И ничего не давал. Будучи тогда уже юношей, он презирал мысль о том, чтобы быть у кого-то в долгу.

Сейчас он изучал письмо валорианского императора. Прекрасный почерк изгибался в искусно составленные фразы. Все это идеально сочеталось с местом, где находился Арин, — с напоминающей водную гладь лаковой поверхностью письменного стола его отца и витражными стеклами в оконных рамах, пропускающих в кабинет зимний свет.

При естественном освещении читать слова императора было слишком легко. Арин смял письмо и крепко сжал его в кулаке. Он жалел, что в его распоряжении нет Хранителя Услуг. Он бы отказался от своей гордости и стал простой нитью, лишь бы добиться желаемого.

Арин бы обменял свое сердце на смятый моток ниток, лишь бы ему больше никогда не пришлось встречаться с Кестрел.

* * *

Он посоветовался с Тенсеном. Пожилой мужчина изучил смятое и затем разглаженное приглашение. Его бледно-зеленые глаза сверкнули. Он положил плотную сморщенную страницу на стол Арина и коснулся своим сухощавым пальцем первой строки письма.

— Это, — произнес он, — прекрасная возможность.

— Значит, ты поедешь, — сказал Арин.

— Разумеется.

— Без меня.

Тенсен поджал губы и одарил Арина тем самым строгим взглядом, которым пользовался в свою бытность учителем валорианских детей.

— Арин. Давай не будем проявлять излишнюю гордость.

— Это не гордость. Я слишком занят. На балу Геран будешь представлять ты.

— Не думаю, что император будет доволен присутствием простого министра земледелия.

— Мне все равно, будет он доволен или нет.

— Если ты пошлешь меня одного, то либо оскорбишь императора, либо дашь ему знать, что я нечто большее, чем кажусь. — Оценивающе глядя на Арина, Тенсен потер свой подбородок с седой щетиной. — Ты должен поехать. Ты должен сыграть эту роль. Ты хороший актер.

Арин покачал головой.

Взгляд Тенсена потемнел.

— Я был там в тот день.

В тот день прошлым летом, когда Кестрел купила его.

Арин все еще помнил, как по его спине стекала струйка пота, пока он ждал в загоне возле арены, на которой проводились торги. Строение имело крышу, не позволяющую Арину видеть толпу валорианцев, собравшихся у края ямы. В поле его зрения попадал лишь Плут, стоявший посреди арены.

Арин ощущал запах собственной кожи, чувствовал гравий под босыми ступнями. У него все болело. Слушая, как поднимается и опускается голос Плута, который, как опытный распорядитель торгов, пел свои хвалебные песни, Арин осторожно прижал пальцы к синяку на щеке. Его лицо напоминало гниющий фрукт.

Плут очень разозлился на него сегодня утром.

— Два дня, — прорычал он. — Я отдаю тебя в наем всего на два дня, и ты возвращаешься в таком виде. Почему тебе так сложно просто укладывать мостовую и держать рот на замке?

Ожидая в загоне и особенно не прислушиваясь к ходу торгов, Арин не хотел думать об избиении или о том, что к нему привело.

Говоря по правде, синяки ничего не меняли. Арин не мог заставить себя поверить, что Плут когда-либо сможет продать его в валорианскую семью. Валорианцы обращали немало внимания на то, как выглядели их домашние рабы, а Арин не подходил для этой роли даже тогда, когда его лицо не было наполовину скрыто всеми оттенками фиолетового. Он выглядел рабочим, которым и являлся. Рабочих не впускали в дома, а именно в дома Плуту нужно было поместить рабов, преданных делу восстания.

Сражаясь с приступом отчаяния, Арин прислонился затылком к грубой деревянной стене загона.

На арену опустилось долгое молчание. Это временное затишье означало, что Плут заключил сделку и вернулся в дом торгов, чтобы сделать перерыв.

А затем толпа застрекотала, будто полчище саранчи. Плут снова вышел на арену и подошел к помосту, на который должен был встать следующий раб.

Обращаясь к публике, Плут произнес:

— У меня для вас есть кое-что особенное.

Все рабы в загоне выпрямились. Полуденное оцепенение как рукой сняло. Даже старик, которого, как Арин должен был узнать позже, звали Тенсен, внезапно подобрался.