Преступления и призраки (сборник)

– Что произошло? – спросил я.

– Не знаю, – ответил посыльный. – Месье Талейран потребовал, чтобы я гнал так быстро, как не ездил никогда прежде, и передал письмо месье Отто из рук в руки. Еще вчера, в полдень, я был в Париже.

И вот тут – моя вина, месье, но удержаться было трудно – я все же заглянул в письмо, взяв его из мертво неподвижной руки месье Отто. Господи всемогущий! Меня словно молнией ударило. Нет, в обморок я не упал, но опустился на диван рядом с месье Отто и разрыдался. Всего лишь несколько слов, но из них мне стало ясно, что Египет был оставлен нашими войсками в прошлом месяце. Все результаты нашего труда, наш договор, уничтожались этими словами, поскольку оттого-то наши противники и согласились на выгодные для нас условия, что египетская территория принадлежала именно нам. Приди эта депеша двенадцать часов спустя, какое нам было бы до нее дело? Но сейчас договор еще не подписан. Мыс Доброй Надежды, Мальта – все это будет потеряно, ведь теперь нам нечего предложить в обмен.

Но над нами, французами, не так-то легко одержать победу. Вы, англичане, нас часто недооцениваете, поскольку вам кажется, что если мы охотно демонстрируем свои эмоции, в противоположность вашей сдержанности, то отсюда следует, будто натура наша женственна и хрупка. В истории есть немало случаев, это опровергающих.

Месье Отто очнулся наконец, и между нами начался разговор, как теперь быть.

– Все бессмысленно, Альфонс, – проговорил месье Отто. – Если я предложу англичанам подписать договор теперь, они, увы, лишь посмеются надо мной.

– Мужайтесь! – вскричал я. И тут в голове у меня возникла отличная мысль: – Есть ли у вас основания считать, что англичанам эта новость известна? Может статься, они подпишут договор прежде, чем узнают о ней!

Месье Отто вскочил с дивана, радостно простерши руки, чтобы меня обнять.

– Вы меня буквально спасаете, Альфонс! – воскликнул он. – И вправду, им неоткуда знать об этом. Новость нам была передана из Тулона в Париж, затем в Лондон; к ним она прибудет морским путем через Гибралтар. Едва ли кто-то сейчас в Париже знает о ней, кроме Талейрана и первого консула. Если сохраним эту новость в тайне, будет шанс подписать наш договор.

Ну а теперь, месье, вообразите себе ужаснейшее беспокойство, переживаемое нами на протяжении того дня. Никогда, никогда я не смогу забыть бесконечно длящиеся часы, когда мы сидели, прислушиваясь к любому отдаленному крику: не признак ли это радости, вызванной в Лондоне новостью? Месье Отто состарился за день; я же, находя, что легче выйти и встретить опасность лицом к лицу, чем, пребывая в бездействии, ждать ее приближения, вечером принялся блуждать по городу. В фехтовальном зале месье Анджело, и в боксерском салоне месье Джексона, и в клубе Брукса [26] , и в кулуарах палаты общин – всюду, куда я ни заходил, не было сказано ни слова о тревожащей нас новости. Но что если милорд Хауксбери получил это известие, подобно нам, из рук посыльного?

26

Один из самых элитных лондонских клубов, где в описываемую эпоху собирались представители высших кругов общества. Несмотря на аристократичность, в этом клубе были приняты непринужденные манеры общения, так что там вполне можно было мимоходом разузнать важные новости.

Сегодня вечером, ровно в восемь, нам предстояла встреча с милордом на Харли-стрит, у него дома, и встреча эта была посвящена не чему иному, как окончательному заключению мирного договора. Перед выходом из посольства я упросил месье Отто выпить два бокала бургундского, чтобы тревога на его лице и трясущиеся руки не вызвали подозрения у господина министра иностранных дел.

Около половины восьмого мы сели в карету. Войдя к милорду и обменявшись с ним парой фраз, месье Отто под предлогом, будто забыл свой портфель, вышел наружу – специально для того, чтобы уведомить меня, что переговоры идут отлично. Лицо его буквально расцвело: не от бургундского, а от радости.

– Он ничего не знает, – прошептал месье Отто. – Ах, если б только удалось все завершить в ближайшие полчаса!

– Дайте мне знать немедленно, сразу, как только все закончится благополучно, – сказал я.

– Для чего же?

– Чтобы до той поры ни один курьер не проник в здание. Я, Альфонс Лакур, даю вам слово, что этого не случится.

Он обеими руками потряс мою ладонь.

– Я переставлю поближе к окну одну из свечей, которые находятся на столе – вон за тем окном, взгляните. Это будет наш знак, – сказал он и поспешил внутрь дома, оставив меня в карете одного.

Итак, нам следовало обеспечить себе свободных полчаса, всего только полчаса, чтобы игра была окончательно выиграна. Едва только я начал обдумывать, как этого добиться, – и тут со стороны Оксфорд-стрит показались огни быстро приближающейся кареты. Неужели в этой карете сидит курьер? Что же я могу предпринять в этом случае?! Я был готов даже к тому, чтобы убить его, этого курьера – да, убить, но только бы не позволить зачеркнуть результаты нашего труда. Тысячи людей на войне жертвуют своей жизнью во имя победы, так почему бы не пожертвовать жизнью ради удачных условий мира, а не ради войны? Взойти на эшафот – что ж, пусть так: ради блага страны не жалко и собственной жизни.

Я уже нащупал рукоять кривого турецкого кинжала, висевшего у меня на поясе, – однако карета, столь меня встревожившая, благополучно прогрохотала мимо.

Впрочем, если гонец не прибыл сейчас, это может произойти через несколько минут. Но теперь у меня, по крайней мере, есть возможность подготовиться. Прежде всего необходимо предусмотреть, чтобы никакое подозрение не пало на наше посольство.

В этот момент я увидел то, что у вас в Лондоне называется «хокни»: запряженный парой наемный экипаж для богатых клиентов, можно сказать, настоящую карету – на шесть мест, с мягкими сидениями внутри и, главное, с полностью закрытым кузовом. Приказав нашему кучеру подъехать вплотную к дому, где мы расстались с месье Отто, я вышел на улицу и заговорил с возницей «хокни». Экипаж оказался свободен. Я заплатил вознице целую гинею вперед – и он после этого слушал меня очень внимательно, сразу поняв, что заказ предстоит во всех смыслах необычный, но ничуть против этого не возражая.

– Это задаток, – предупредил я. – Если в точности выполнишь все мои инструкции – получишь еще столько же.

– Хорошо, хозяин, – сказал кучер, уставив на меня совершенно непроницаемый взгляд, в котором если что и читалось, то лишь абсолютная решимость не проявить даже малейших признаков тревоги или любопытства.

– Через некоторое время я сяду в твой экипаж с еще одним джентльменом. После этого двинешься прямо по Харли-стрит. Никаких других пассажиров не брать. Когда доедешь до конца улицы – разворачивайся и езжай обратно. Так и будешь возить нас по Харли-стрит, пока я не выйду. После этого доставишь второго пассажира в клуб Уайтье на Бартон-стрит [27] .

27

Рассказчик приводит такое название, которое заставляет думать, что в его сознании «совместились» знаменитые лондонские клубы Уайта и Ватье (подробнее о них см. в послесловии к повести «Конец Дьявола Хоукера»). Адрес тоже указан неточно: «рядом» с клубом Ватье (который к тому же был учрежден шесть лет спустя после описываемых событий), но на несколько километров в сторону. Английский читатель, дойдя до этой фразы, немедленно переставал сомневаться, что месье Лакур в своем рассказе допускает, мягко говоря, серьезные неточности.

– Хорошо, хозяин, – повторил кучер тем же тоном.

Итак, я остался под окнами дома милорда Хауксбери, и вы можете легко представить себе, месье, сколь часто взгляд мой возвращался к тому самому окну, ловя мерцание свечи – которое, как я надеялся, вот-вот должно было стать ярче. Одна минута… вторая… пятая. И еще пять минут. О, как долго тянется время! Ночь – одна из обычных октябрьских ночей: холодная, промозглая; белесый туман, простершийся над мокро блестящими камнями мостовой; и сквозь этот туман проглядывают, едва видимые, тусклые пятна масляных фонарей. В пятидесяти шагах все терялось, и оставалось лишь пытаться, прислушиваясь, улавливать стук копыт, грохот колес по мостовой… Мрачное это место, месье, – Харли-стрит, даже в солнечный день, а не то что туманным, дождливым вечером, когда окрестности озаряет лишь тусклый свет масляных фонарей. Может быть, и респектабельное, но уж больно унылое. Французу никогда не оценить вашу лондонскую респектабельность…

Особенно же мрачной она мне представлялась в тот вечер, когда беспокойство буквально изглодало всю мою душу. О, право слово, место это казалось самым унылым, самым безрадостным на всей необъятной земле!

Я ходил туда-сюда, временами с силой хлопая себя по рукам, чтобы они не замерзали, и по-прежнему напрягая слух. Как вдруг сквозь однообразно-монотонные звуки колес и копыт, доносящиеся с Оксфорд-стрит, я услышал более громкий, приближающийся, становящийся все более и более явственным звук. Вскоре передо мной, рассекши туман, возникли два огня – и легкий кабриолет подкатил к дому министра иностранных дел. Прежде чем экипаж успел остановиться, его пассажир, невысокий молодой человек, соскочил на мостовую и поспешил к дверям. Кучер повернул лошадь, и кабриолет вновь растаял в тумане.