Преступления страсти. Коварство (новеллы)
Шрифт:
«Я нахожусь сейчас в великом смятении: «Газетт дю Пьемон» столь уверенно сообщила о смерти императора Наполеона, что почти невозможно в этом сомневаться. Признаюсь, известие потрясло меня до глубины души. Хотя я никогда не испытывала к нему сильного чувства, я не могу забыть, что он – отец моего сына и что он обращался со мною вовсе не так дурно, как говорят об этом в свете. Напротив, он проявлял ко мне большое уважение, был безупречно внимателен, а это единственное, что можно пожелать в браке, совершенном в интересах политики. Видит Бог, я скорблю о его смерти, и хотя мы все должны быть счастливы, что он закончил свое злосчастное существование вполне по-христиански, я бы тем не менее пожелала ему еще долгих лет счастья и полноценной жизни, лишь бы только эта жизнь протекала вдали от меня.
Здесь множество комаров. Я ими так сильно искусана, что похожа на какое-то чудовище, так что очень рада, что
На следующий день герцогине Пармской вручили официальное извещение о смерти Наполеона. Мария-Луиза тотчас же решила, что герцогский двор будет носить траур в течение трех месяцев, и принялась вместе с Нейппергом составлять ноту-некролог, предназначенную для опубликования в прессе. Современник писал:
«С первых же строчек перед ними возникла проблема: как именовать покойного? Наполеон? Это значило бы признать, что он был государем. Бонапарт? Это слишком напоминало бы о кровавых днях Революции. Император? Об этом не могло быть и речи. Бывший император? Это значило бы допустить, что он был им. Тогда как?
Нейпперг нашел выход из положения. С нескрываемым удовольствием он написал следующее: «Вследствие кончины светлейшего супруга нашей августейшей государыни…»
«Светлейший супруг» значило «принц-консорт»…
И это все, чем Мария-Луиза могла почтить человека, который держал в руках великую империю.
А вот выдержка из других мемуаров, автор которых некая мадам де Ту:
«Наконец она получила возможность связать себя священными узами брака с г-ном Нейппергом, обладавшим столь выдающимися мужскими способностями. Действительно, вот уже шесть лет бедняжка дрожала при одной лишь мысли о том, что этот человек, природой предназначенный для того, чтобы доставлять наслаждение, мог из-за внезапного, необдуманного порыва уйти от нее и проявлять свои таланты где-нибудь в другом месте. Она решила сочетаться с ним браком, даже не дожидаясь окончания официального траура».
Таким образом, 8 августа был совершен тайный обряд бракосочетания в дворцовой часовне, а на другой день Мария-Луиза родила сына.
Сын Нейпперга от первого брака так описывал жизнь супругов:
«Невозможно представить себе более благополучного союза, более нежной любви к детям, более счастливого супружества. Мой отец каждый день, едва проснувшись и еще не встав с постели, писал несколько строк ее величеству. Ответ никогда не заставлял себя долго ждать. Записка ее величества часто приходила первой, и в некоторые дни обмен посланиями был более чем оживленным».
Эта идиллия была нарушена в октябре 1821 года, когда доктор Антоммарки, приехавший с о. Святой Елены, явился в герцогский дворец. Мария-Луиза отказалась принять и посланца, и исполнить последнюю волю покойного: принять его сердце. То есть она могла бы потребовать его у правительства острова, но… нет.
Все, что мог Антоммарки сделать, это передать для Марии-Луизы посмертную маску Наполеона.
И жизнь господина и госпожи Нейпперг пошла своим чередом. Уже ничто не напоминало о тех днях, когда герцогиня Пармская была супругой одного из удивительных людей своего времени. А как-то раз семейный врач, доктор Герман Роллет, застал детей интенданта Марии-Луизы «за игрой с каким-то предметом из гипса, к которому они привязали веревку и таскали по комнатам, воображая, что это карета».
Роллет наклонился и с изумлением узнал в предмете… посмертную маску императора.
Преданного и забытого.
Любящие братцы
(Мария-Антуанетта, Франция)
2
Жанна де Полиньяк – фаворитка королевы Марии-Антуанетты; молва приписывала им противоестественную связь.
Вот такую милую песенку распевали на улицах Парижа в смутные дни и ночи 1789-1793 годов, до тех пор, пока «красный революционный повар» не наточил-таки свой нож… вернее, пока знаменитый парижский палач Самсон не опустил лезвие гильотины на нежную белую шею французской королевы Марии-Антуанетты. Она была приговорена к смерти Трибуналом, который называл себя олицетворением народа.
Народ ненавидел королеву-австриячку, как ее прозвали презрительно. Однако возникла эта ненависть не сама по себе. Королева была не зла – она была неразумна и легкомысленна, не более того. И ненависти не заслуживала. Ненавидеть ее научили народ два человека… О нет, вовсе не какие-нибудь замученные непосильным трудом ремесленники или крестьяне – два преуспевающих аристократа, проведшие жизнь в роскоши и безделье. Они носили высокие титулы. Один был кузеном короля, другой – его родным братом. Можно сказать, родственники королевы.
И вот такую родственную услугу они ей однажды оказали – предали ее на расправу черни, а заодно предали свой класс, свою страну… да и самих себя.
Как это произошло? С чего и когда началось?
Да с того самого дня 16 мая 1770 года, когда французский дофин, то есть наследный принц, Людовик, сын короля Людовика XV, взял в жены принцессу Марию-Антуанетту, дочь австрийской императрицы Марии-Терезии.
Принцесса была обворожительна. Голубые глаза, пепельные волосы, роскошный бюст (несмотря на юный возраст, ведь ей всего пятнадцать, а что дальше-то будет!), тонкая талия, легкая походка, а главное – сияющее, радостное выражение готовности к счастью на лице. Именно оно очаровывало куда больше, чем даже красота.
Принцесса всем полюбилась сразу. В Страсбурге глава магистрата из любезности обратился к ней по-немецки, но она прервала его:
– Не говорите больше по-немецки, мсье. С сегодняшнего дня я понимаю лишь по-французски.
Этими словами она покорила народ Франции. Ну да, тот самый народ, который через двадцать лет…
А впрочем, не будем забегать вперед.
Итак, Мария-Антуанетта, словно райская птица, спорхнула на плечо (выражаясь фигурально) французского принца – долговязого и сутулого, с приятным, но несколько унылым, хотя и, безусловно, аристократическим лицом, и, полное ощущение, начисто лишенного темперамента. В том, что молодожены – небо и земля, можно было убедиться при их первом поцелуе, происшедшем публично, когда красотка Туанетта только ступила из своей кареты на французскую землю. Встречавший ее дофин приблизился, они поцеловались. Причем принцесса покраснела, а он – побледнел.
Люди, знающие толк в любовных делах, обменялись понимающими взглядами. Ведь известно: если мужчина бледнеет при первом поцелуе с женщиной, толку от него в постели нет и не будет.
Впрочем, не требовалось быть знатоком любовной психологии и таинственных примет, чтобы угадать: избытком темперамента Людовик не отличается. Ведь у шестнадцатилетнего наследного принца еще не было ни одной любовницы! Какой кошмар! И даже на попытки придворных дам заняться его фривольным образованием (дело, кстати, при французском дворе обычное, да и не только при французском) он всегда отвечал не вежливым отказом (отказ был бы еще понятен, дама, скажем, не нравится, потому что у нее, к примеру, слишком духи резкие, талия не очень тонкая, а бюст не столь пышный, как хотелось бы, а цвет платья вызывает раздражение… да мало ли причин!), а полным непониманием того, что от него хотят.
– Принц безнадежен! – решили декольтированные педагогессы и отстали от него.
А между прочим, привить некоторый опыт юноше до того, как он взойдет на ложе к жене, совсем даже неплохо. Ведь иначе ей придется быть объектом его неумелых ласк, и кто знает, не отобьют ли они у нее вообще охоту заниматься любовью.
– Держу пари, наш Луи крошке Туанетте не понравится, – ухмыльнулся один из блестящих молодых господ, принимавших участие в венчальном обряде.
Стоявший рядом с ним кавалер облизнулся.