Преступники и преступления. Женщины-убийцы. Воровки. Налетчицы
Шрифт:
Судьбы женщин из хозобслуги — это яркая иллюстрация печальной поговорки «От сумы и от тюрьмы не зарекайся». Вот история 62-летней бухгалтерши Нины Семеновны, всю жизнь безупречно проработавшей на заводе. Соседский озорник из пьющей семьи выбил стекло в её спальне, хозяйка в сердцах швырнула в прореху пудреницей и… угодила подростку в глаз. Глаз вытек, а пенсионерке дали шесть лет.
Другая старушка заступилась за дочь и так поддала пьяному зятю, что тот врезался виском в косяк и, должно быть, в отместку испустил дух. А волоокая цыганка со скромным именем Русалка мотает срок за супруга, известного сбытчика наркотиков. Неверный женился заново, исчерпав свою благодарность несколькими передачками с копченой колбасой.
ПЕТУХ КОБЛУ НЕ ТОВАРИЩ
Самый тяжелый контингент в СИЗО — наркоманки. То у них ломка, то депрессия, то попытки суицида.
Самый легкий — мошенницы. Вот уж милейшие женщины,
— Я дурила лишь тех, кто этого хотел. Еду, к примеру, в автобусе, напротив — мужичок разговорчивый. А что это вы в сумке везете? — спрашивает. У меня там порошок, но я ляпаю первое попавшееся: сахар. Завезли на работу, дескать, по бросовой цене, теперь не знают, куда девать. Ой, суетится мужичок, а мне не достанете? Ну почему же нет — отвечаю, — только деньги вперед. И он, представьте, тут же отстегивает карбованцы.
Дурила Лера народ, «продавая» и мебель, и квартиры, и машины. Но жалеет сейчас об одном: что работала по мелочам. А сколько по-настоящему богатеньких буратин смогли бы стать ее клиентами!
Кстати, и тут, в СИЗО, она не потеряла форму. Один рецидивист, тронутый ее любовными стишками, уходя по этапу, оставил Лере кожаную куртку. И, заботливая жена, она передала ее мужу-шахтеру. Boт такие СИЗО-крылые.
Все самое великое в этой жизни и все самое чудовищное женщина делает во имя любви. Даже вконец деградировавшие алкашки, ворующие маленьких девочек для своих опустившихся любовников, даже жестокие и коварные волчицы, орудующие в бандах в роли невинных живцов, а потом убивающие жертву с не меньшим, чем мужчины, сладострастием, даже грязные потаскушки, привыкшие к побоям и замученные вензаболеваниями, готовы горы свернуть или кинуться в омут ада, если их поманит мужчина. Разумеется, не любовь в высшем ее проявлении движет этими отступницами, а неудовлетворенная потребность в ней. Алчные и завистливые мстят более удачным, компенсируя женскую несостоятельность жестокой силой и независимостью. Воровки и мошенницы стяжают с единственной целью: прихорошиться, стать более привлекательными. Даже скроенные топором мужеподобные бандитки, орудующие ножом и удавкой наравне с мужиками, удовлетворяют, по большому счету, не свою ненасытную алчность или врожденный садизм, а подсознательно выслуживаются перед самцом. Не удивительно, что в изоляции, где отпадает необходимость завоевывать мужчину, в самых заблудших вдруг просыпаются женские качества, на присутствие которых раньше не было и намека.
Женские колонии блещут чистотой и милым уютом. Бараки украшены вышитыми салфетками и полотенцами, на которых улыбаются котики, пестреют цветочки и стрелы, как шампура, пронизывают одинокие сердца. В одежде бабоньки тоже соревнуются в выпендреже. Тут вам и мини-юбки с разрезами (пошитые из старья), и кофточки с замысловатым декольте, и эротическое белье, и вязаные бантики па голове. А уж о косметике и говорить не приходится. Так, как красятся в зоне, постеснялись бы мазаться даже дешевые проститутки. Женское «я», изолированное от мужчины, бунтует, бьется в истерике, ищет любого выхода, как перебродившее вино. И в результате находит. Молодые женщины в зонах редко существуют без пары. Вдвоем легче противостоять местным суровым нравам, кормиться, да и просто не осатанеть в замкнутом пространстве, где концентрация злой энергии так высока, что в любой момент грозит взрывом. Женские пары бывают двух категорий — лесбийские (где подружки равны и занимаются любовью, чтобы скрасить одиночество и облегчить томленье молодой плоти), и супружеские (где одна из дам выступает в роли мужчины). Зоновского «мужика», которого здесь называют «кобел» (в противовес «козлам», оставшимся на воле), узнать легко. У него короткая стрижка, ленивая, вразвалочку, походка, грубый голос, мужские манеры. Среди зечек — это первые люди.
Кобел, как правило, не работает, не стирает, не убирает барак. Он сам распоряжается передачками своей возлюбленной и если та ему чем-то не угодит, проявляет грубую мужскую силу. «Супруга» же никогда не шумит на козла, даже если он изменит ей с другой. Свою досаду и ревность она вымещает лишь на сопернице, и не дай Бог проиграть ей в жестоком бою — кобел, с удовольствием наблюдая за дракой, нередко выбирает сильнейшую. Выполнять функции мужчины дано не каждой. И дело тут отнюдь не в сексуальной ориентации. Как правило, выйдя на волю, зоновский казанова тут же перестает гарцевать, а самые долговечные и нежные союзы лопаются, как мыльные пузыри. Дело в особенностях внешности: если у женщины сухопарая фигура, волосатые ноги, маленький
бюст, грубые черты лица, можно считать, что ей повезло. Если не коньюнктурные соображения, то кокетливые взгляды товарок толкнут ее на перевоплощение.В Харьковском центре реабилитации, созданном по инициативе УИН в стенах разрушенной церкви и задуманном как временная перевалочная база для только что освободившихся зеков, утративших на воле социальные связи, проживала одна такая пара. Нина — полная, большегрудая, рыжеволосая женщина — отсидела 7 лет за растрату. За это время муж женился на другой, а ребенку, с трех лет оставшемуся без матери, внушили, что она умерла. В центре реабилитации Нина набиралась душевных сил перед решительной поездкой в родной колхоз, где когда-то работала бухгалтером, а теперь собиралась отстаивать права на дочку. Ее зоновский супруг тоже был занят мыслями о ребенке. Женька (вот уж подфартило с именем), в отличие от «коллег», заделалась мужиком не ради выгоды. Она решила вытравить в себе женщину после того кошмарного утра, когда нанесла сожителю 15 смертельных ударов ножом.
Судьба изначально записала ее в изгои. Благополучная, не знающая недостатка в родительской любви, она осиротела в 12 лет. Осиротела при живых родителях. Мать, воспитатель детского сада, поехав впервые в жизни подлечиться в санаторий, завела интрижку с отдыхающим там полковником и потеряла голову. У офицера не хватило трезвости ума и чувства ответственности, чтобы вовремя оставить наивную простушку, и он поманил ее в Днепропетровск, где вполне благополучно проживал с семьей. Целый месяц несчастная жила на квартире, довольствуясь краткими встречами и жаркими обещаниями. Потом стала в тягость полковнику, и он дал ей от ворот поворот. Вернуться в родной Луганск женщина побаивалась и начала стремительно спиваться. Между тем та же участь постигла и ее оскорбленного мужа, который за год из передового шахтера превратился в подзаборного пьяницу. Заброшенного ребенка отдали в интернат, откуда Женька сбежала в 15 лет и зайцем отправилась в Днепропетровск в поисках матери. Мать она разыскала, но дорогой ценой — на вокзале ее изнасиловали и принудили работать проституткой. Там-то под грязными лохмотьями и немытыми волосами и разглядела она свою несчастную мать.
И все-таки Женька вырвалась. Она устроилась няней в роддом, получила койку в подсобке с пеленками, а через год сама родила от сына местной прачки, освободившегося из колонии. Когда дочке исполнился год, а Женьке стукнуло 18, она опять вернулась на работу, на время дежурств оставляя малышку с отцом. Тем ранним весенним утром она отпросилась с дежурства раньше и со всех ног побежала домой — сердце почуяло неладное. Предчувствие не обмануло. Ее ребенок, утопая в крови, лежал без сознания в кровати, а насильник — родной отец — спал на полу мертвецким сном. Вот такого, бесчувственного, и приговорила Женька к смертной казни, приведя ее в исполнение недрогнувшей рукой. Потом вызвала «скорую» и милицию, а себе у зеркала только откромсала волосы.
Девочка выжила, но осталась инвалидом по женской линии. Уже в зоне Женька узнала, что ее удочерила медсестра из киевской клиники, где дитя проходило лечение. И тогда она поклялась, что навсегда убьет в себе женщину, потому что глупое бабье сердце, падкое на фальшивую ласку, готово быть подстилкой для самого ничтожного самца даже в ущерб своему ребенку. Так предала ее мать, так она предала свою дочку, доверившись бывшему зеку только за жадность губ и наглость рук. Из простыни, сложенной вдвое, она пошила себе крепкий бинт и до боли стянула грудь. Через полгода повязка была снята, а от женского бюста осталась лишь сухая сморщенная кожица.
Работая в зоне коблом, Женька расчетливо брала с любовниц деньги и отсылала их инкогнито дочке. В отличие от подобных себе, она работала не только в постели, стараясь накопить на хибару в деревне, куда можно забрать малышку. Но 6 тысяч, которые она отложила за последние годы советской власти, проглотила перестройка. На волю Женька снова вышла банкротом.
Но вернемся опять в колонию. Многие из ее обитательниц лишь здесь впервые испытали, что такое материнский инстинкт. Ребенок, бывший обузой на воле, становится вдруг единственной ниточкой, связывающей женщину с отторгнувшим ее миром, смыслом жизни, последней возможностью выторговать у режима хоть какие-то льготы и послабления. Особенно благосклонно государство к преступницам, имеющим малолетних детей. Их направляют в специальные колонии, при которых имеются круглосуточные детские сады. Воспитывают детей обычные вольнонаемные воспитатели, а мамы навещают, гуляют, читают книжки. Наиболее популярна среди зечек такая зона в Одессе, которую они прозвали «колония-мама». Не удивительно, что, зная об этом оазисе в системе УИНа, преступницы, попав за решетку, всеми силами стремятся забеременеть.