Преступный человек (сборник)
Шрифт:
Бывают случаи, что страсть к рисованию вызывается не фантазией, а простым автоматизмом, развивающимся с особенной силой именно тогда, когда всякие другие проявления психической деятельности начинают слабеть. Нечто подобное мы видим в детях, которые автоматически рисуют и пишут разные каракули.
Что в известной степени тут имеет влияние атавизм, доказывается также и страстью сумасшедших к музыке. Вопрос этот был весьма обстоятельно разработан известным алиенистом и знатоком музыки Винья (Vigna) в его сочинении «Intorno all’influenza della musica» («По поводу влияния музыки»), изданном в Милане в 1878 году.
Музыкальные дарования, подобно способности к живописи, и даже в еще большей степени, слабеют у тех душевнобольных, которые до заболевания слишком страстно занимались музыкой. Адриани заметил, что музыканты, лечившиеся у него от умопомешательства, почти совершенно теряли свои музыкальные способности, и если иногда
Но это нисколько не противоречит высказанному мной положению, что умопомешательство пробуждает художественные способности у субъектов, не имевших их раньше. Напротив, это только доказывает, как мы это уже видели относительно живописцев, в какой ничтожной степени сохраняется у музыкантов прежняя любовь к искусству, злоупотребление которым, может быть, и сделалось причиной их сумасшествия.
Впрочем, Мазон Кокс, заметивший, что многие виртуозы вместе с потерей рассудка теряли и музыкальные способности, наблюдал также несколько случаев, когда под влиянием психоза эти способности усиливались. Несомненно, однако, что музыкальный талант появляется, иногда почти внезапно, чаще всего у меланхоликов, затем у маньяков и даже у безумных. Я помню одного больного, совершенно потерявшего дар слова, но постоянно игравшего a livre ouvert самые трудные пьесы, и одного очень даровитого математика, который страдал меланхолией: совершенно не зная ни музыки, ни контрапункта, он импровизировал на фортепиано арии, достойные великого композитора. Другой субъект, впавший в безумие вследствие мономании, в молодости учился музыке и во время болезни постоянно играл или импровизировал до самой своей смерти, наступившей от паралича.
Тамбурини лечил одну женщину, сифилитичку, страдавшую мегаломанией; во время припадков возбуждения она садилась за фортепиано и пела прекрасные арии, но вместо того, чтобы аккомпанировать себе, импровизировала два различных мотива, не имевших никакого соотношения ни между собой, ни с арией, которую она пела при этом.
Один юноша, лечившийся у меня в клинике от миланской проказы, сочинял новые и прелестные песенки.
Раджи писал мне об одной лечившейся у него даме, страдавшей меланхолией, что во время припадка она играла нехотя и кое-как, но по окончании его проводила целые дни за роялем и с чисто артистическим увлечением исполняла труднейшие вещи. Тот же врач наблюдал необыкновенное развитие музыкальных способностей у другой больной, у которой было острое горделивое помешательство: она постоянно пела арии Беллини, хотя и фальшивила при этом.
В музыкальном искусстве перевес тоже оказывается, по-видимому, на стороне мегаломаньяков и паралитиков по той же самой причине, как и в живописи, а именно вследствие сильнейшего психического возбуждения. Так, у одного из паралитиков на протяжении всей его болезни бывали настоящие музыкальные пароксизмы, во время которых он подражал всевозможным инструментам и при исполнении тихих мест (piano) выказывал неописуемое увлечение. Другая паралитичка, воображавшая себя французской императрицей, губами и прищелкиванием пальцев исполняла марши для своего войска и пела в такт этим звукам. Еще один больной паралитик, считавший себя генерал-адмиралом, тоже нередко пел какие-то монотонные мелодии. Оригинальный поэт и живописец мегаломаньяк М., писавший то прелестные, то нелепые стихотворения, приведенные нами раньше, тоже писал или, скорее, кропал какие-то музыкальные пьесы по новой, им самим изобретенной, системе, ни для кого, впрочем, не понятной.
Маньяки всегда предпочитают быстрые темпы на высоких нотах, особенно при веселом настроении, и любят повторять припевы (Раджи). Впрочем, и вообще все больные, хоть ненадолго попадающие в дома умалишенных, обнаруживают большую склонность к пению, крикам и к другим способам выражения своих чувств посредством звуков, причем всегда заметны известный размер и ритм. Причина этого явления, точно так же, как и обилия поэтов среди сумасшедших, будет нам вполне понятна, если мы вспомним мнение Спенсера и Ардиго, доказывающих, что закон ритма есть наиболее распространенная форма проявления энергии, присущей всему в природе, начиная от звезд, кристаллов и кончая животными организмами. Инстинктивно подчиняясь этому закону природы, человек стремится выразить его всеми способами и тем с большей напряженностью, чем слабее у него рассудок. Потому-то первобытные народы всегда до страсти любят музыку. Спенсер слышал от одного миссионера, что для обучения дикарей он поет им псалмы и на другой день почти все они уже знают их на память.
Дикари даже и в разговорной форме употребляют нечто вроде монотонного пения, напоминающего наши речитативы, а само слово песня выражало в древнее время и понятие о поэзии, откуда произошло название поэта – певец. Таинственные магические формулы и заклинания
древних всегда имели песенный размер, да и в настоящее время в деревнях разговорная речь обилием модуляции голоса напоминает простые музыкальные арии. Наконец, импровизаторы произносят свои стихи не иначе как нараспев и жестикулируют при этом всеми пальцами.Спенсер в своем сочинении «Опыты моральные и эстетические» (Paris, 1879) прекрасно объясняет это тем, что пение придает особую силу естественному выражению чувств и состоит в систематическом комбинировании голосовых средств, смотря по тому, вызываются ли они радостью или печалью. «Всякое умственное возбуждение, – говорит он, – переходит в мускульное, и между ними существует неразрывная связь. Ребенок прыгает и скачет при виде чего-нибудь блестящего. Взрослый начинает жестикулировать под влиянием ощущений или сильного волнения, и чем оно сильнее, тем больше раздражается мускульная система. Легкая боль вызывает стон, острая – крик: слабый – если страдание мимолетно, высокий или низкий – если оно продолжительно, а в случае нестерпимых страданий звук голоса повышается на квинту, на октаву и даже больше. В пении же душевное волнение также проявляется дрожанием мускульных связок, отчего происходит так называемое тремоло».
Весьма естественно поэтому, что в тех случаях, когда возбуждение особенно сильно, так что нередко даже сопровождается явлением атавизма, как при сумасшествии, склонность к музыке оказывается преобладающим выражением духовной жизни человека.
Тот же самый факт служит, в свою очередь, объяснением, почему среди гениальных безумцев так много музыкальных знаменитостей, каковы, например, Моцарт, Латтре, Шуман, Бетховен, Доницетти, Перголези, Феничиа, Риччи, Рокки, Россо, Гендель, Дюссек, Гофман, Глюк и др.. [149] Кроме того, не следует забывать, что музыкальные композиции принадлежат к числу самых субъективных произведений человеческого гения – они теснее всего связаны с аффектами и менее всего с внешними формами проявления мысли, вследствие чего для создания их необходимо вдохновение самое пламенное, жгучее, наиболее губительно действующее на организм.
149
На огромное количество сумасшедших среди композиторов уже много лет тому назад мне указал молодой артист Арнальдо Баргони, а в последнее время много фактов в подтверждение этого сообщил Мастриани в своей прекрасной статье о моей книге «Гениальность и помешательство», изданной в 1881 году.
Исследование характера художественных наклонностей у сумасшедших, может быть, принесет пользу не только для изучения их болезней, в которых еще столько темного, необъяснимого, но также и для самой эстетики или, по крайней мере, для эстетической критики, доказав ей, что злоупотребление символами, изобилие мелочных подробностей, хотя и совершенно точно отражающих действительность, цветистость слога, противоестественное преобладание одного какого-нибудь цвета (недостаток, свойственный многим нашим художникам), циничность сюжетов и слишком преувеличенная оригинальность принадлежат уже к патологическим явлениям в области искусства.
IX. Маттоиды-графоманы или психопаты
Маттоидами-графоманами я предложил бы назвать разновидность не вполне нормальных индивидов, составляющую промежуточное звено, переходную ступень между гениальными безумцами, которых все же нельзя назвать больными людьми, и помешанными в прямом смысле.
Разновидность эта представляет в печальной области психиатрии совершенно особый тип индивидов, на которых впервые указал Маудсли под именем «людей с темпераментом помешанных» и которых потом Морель, Легранд Ле Соль и Шюле назвали страдающими наследственным неврозом, [150] Баллинский и др. – психопатами, а Раджи – невропатами.
150
«Это дети или племянники сумасшедших, – говорит Шюле в своем сочинении «Geisteskrankheit», – нередко с аномалиями в строении черепа, неба, языка, склонные к умопомешательству, в особенности периодическому, и к ипохондрии, которой они подвергаются при малейшем поводе, в периоде зрелости и беременности. Они с детства проявляют недостаток энергии, бывают склонны к бессоннице, сомнамбулизму, конвульсиям и отличаются необыкновенной раздражительностью. Позднее у них проявляются припадки лихорадочной деятельности, сменяющиеся полной инерцией, отсутствие дисциплины, жестокость, преждевременные половые инстинкты и наклонности к самоубийству; они вечно находятся в тревоге и ничем не могут удовлетвориться; едва лишь достигнув цели и успокоившись, они снова начинают волноваться; в своей профессии они обнаруживают иногда деловитость, но в практической жизни вечно остаются детьми».
Эта характеристика применима вполне и к маттоидам, только у них я редко находил органические аномалии и наследственную склонность к умопомешательству; напротив, многие из них состоят в родстве с великими, гениальными людьми, о чем я скажу в свое время.