Пресыщение

С того дня все и началось. Каждый день Мин приходила из школы вместе с Уиллом и сидела у них на кухне, а его мама учила ее натирать сыр, позволяла помогать в приготовлении бисквита или учила ее вязать. Де Бофоры были только рады тому, что нашлось бесплатное развлечение для их ребенка, которым им самим, очевидно, просто некогда было заниматься. Поэтому они в некотором роде позволяли Мин практически жить в famille Гаджет, где m`ere и p`ere [15] так любили ее, поскольку у них не было своей собственной дочери.

15

Семья, мать, отец (фр.).

Разумеется, это было не слишком красиво со стороны де Бофоров, но все же их пренебрежительное отношение к Мин нельзя объяснить бессердечностью или недостатком любви. Просто к тому времени, когда Мин появилась на свет – и откуда бы ни появилась, – они были уже пожилыми и слишком уставшими от жизни людьми, они разорились и к тому же чересчур много пили, стали рассеянными и неорганизованными; очевидно, будучи слишком эгоистичными, они оказались практически не в состоянии заботиться еще об одном ребенке. В конце концов, они вырастили четверых великолепных отпрысков, и теперь от них трудно было требовать новых жертв. Чиверли разрушалось у них на глазах, долги росли, и у них в прямом смысле не хватало средств на воспитание Мин.

Если Мин была рада стать частью семьи Гаджетов, то Уильям, наоборот, был очарован Чиверли, этим огромным каменным домом посреди живописного парка с его вечно странствующими обитателями, которые, едва прибыв из каких-либо чудесных мест, уже собирались отправиться в другие, еще более замечательные. Было что-то ужасно привлекательное в царившем там беспорядке, где можно делать что хочется, не опасаясь, что мать в переднике заставит собрать разбросанные на полу носки. Как хаос в имении де Бофоров нравился Уиллу, так Мин полюбила дом Гаджетов за царивший в нем порядок.

Каковы бы ни были обстоятельства рождения Мин, одно вскоре прояснилось. Когда ей исполнилось одиннадцать лет, кто-то умер, оставив ей в наследство приличную сумму денег. Хотя она страстно желала учиться в местной средней школе в компании Уилла, ее отправили в очень дорогой закрытый пансион в окрестностях Парижа. Пока она была там, Амброз умер от сердечного приступа; злые языки утверждали, что приступ случился с ним после того, как он нашел в кустах парка некий ужасно грязный предмет женского белья. Все де Бофоры (конечно, за исключением Мин) собрались на семейный совет и постановили, что теперь единственно правильным решением будет продать Чиверли. к тому времени уже порядком одряхлевший и зловонный старый дом, где в каждой комнате скопилось по куче пустых бутылок. Сильвия так пристрастилась к алкоголю, что всюду ходила нетвердой походкой с привязанной на шее детской бутылочкой, полной джина, чтобы постоянно иметь спиртное под рукой. В результате она попала в специализированную клинику, где и осталась до конца жизни, впрочем не слишком долгой. Ей и там все время казалось, что она в гостях на пьяной вечеринке. Мин, забота о которой была возложена на парижских де Бофоров, так больше и не повидалась с ней.

Представители парижской ветви клана всячески старались превратить Мин в утонченную, сдержанную, хорошо воспитанную француженку. И потерпели полный провал. Когда Уилл наконец встретился с ней, она была одета в поношенные вещи, словно вытащенные прямо из кучи на благотворительной распродаже, у нее не было гроша за душой; полуголодная, она жила с парнем, которого можно было с полным основанием назвать «неподходящим», по крайней мере, в том, что касалось его происхождения.

Глава третья

Проведя в разлуке долгие годы отрочества, когда оба весьма страдали из-за собственного неумения приспособиться к перипетиям подростковой жизни, Уилл и Мин неожиданно встретились вновь. Уилл стал первым счастливым представителем своего семейства, отправившимся в университет, и в величественных стенах этого учреждения он выбрал специальность, благодаря которой их с Мин жизненным путям суждено было пересечься. Он стал изучать французский язык и философию, что весьма озаботило его прагматичного отца.

– И какая в том может быть польза? – спрашивал Фил сына, все еще надеясь, что в голове Уилла наступит просветление и он выберет профессию инженера-электрика. – Ну чем ты станешь заниматься с таким образованием?

– Я найду работу, – отвечал сын.

– И кем ты будешь, интересно?

– Философом.

Уилл провел удивительно беззаботный год в приветливом загородном университете, где за это время научился многим полезным вещам: например, как закатить классную вечеринку, как скатать косяк с марихуаной и как со знанием дела лгать женщине, чтобы соблазнить ее. Изучение поэзии быстро отбило у него всякий интерес к ней, а его склонность к философствованию еще более укрепилась, когда факультет философии был закрыт из-за недостатка финансирования, а, как ни печально, вовсе не из-за того, что философы преуспели в доказательстве тщетности собственного существования. Таким образом, от Уилла требовалось не слишком много, и его учебный труд скорее напоминал упражнение свободной воли (хочу ли я писать этот очерк?), чем осознание детерминизма (вас выгонят, если вы не напишете).

Курс французского потребовал от него несколько больших усилий, так что даже пришлось пересечь Ла-Манш. Уилл отправился на несколько месяцев в Париж, чтобы пройти курс в Сорбонне. Это звучало чрезвычайно романтично, но на деле превратилось в дорогостоящее испытание одиночеством. На скудный студенческий грант он мог позволить себе лишь что-то вроде chambre de bonne [16] на одиннадцатом этаже, с общей душевой в конце коридора. Он проводил одинокие парижские вечера в этом гнезде, потягивая красное вино – напиток местных бродяг – из четырехугольной пластиковой бутылки. По выходным питаясь батоном с сыром, в будни он мог за три франка пообедать в университетской столовой.

16

Комнаты для прислуги (фр.).

Дневной бюджет Уилла составлял десять франков (исключая сигареты). Он перепрыгивал через Турникеты в метро, чтобы не покупать билет, и пользовался прачечной только тогда, когда его вещи от грязи уже самостоятельно стояли в углу; наконец, он дошел до того, что был способен есть и пить то, что оставляли другие. К его просьбе прислать денег родители отнеслись без обычной снисходительности. Мать не желала, чтобы у него были излишки, поскольку считала, что в Париже слишком много наркопритонов, а отец решил, что сыну следует прекратить легкомысленно относиться к жизни и пора познакомиться с суровой реальностью мира. Он счел, что с него достаточно высокомерия и манерничанья Уильяма. а потому сыну пойдет на пользу сбросить с глаз розовые очки и понять, что деньги не растут на деревьях, и нечего полагаться на рассуждения типа «если бы да кабы да во рту росли б грибы».

До этих пор Уилл действительно не понимал, что значит быть бедным, теперь же сознание своей нищеты расстраивало его больше голода и холода. Он шагу не мог ступить без денег. Уилл пришел к справедливому заключению, что даже прогулка добавляет расходов, потому что после нее еще сильнее хочется есть, на что опять же нужны деньги. Ему не удалось обрести друзей, с которыми он смог бы разделить нужду – хотя в Сорбонне многие тысячи студентов, там вовсе не так легко завести близкую дружбу, так что обычно он коротал время, уединяясь в своей тесной мансарде.

Среди потрясающих красот Парижа одиночество ощущается еще острее. Однажды субботним утром, подумав о перспективе вочередной раз провести одинокий уикенд, Уилл решил спуститься в метро и отправиться на блошиный рынок. Его взгляд привлекла девушка за одним из прилавков. На голове у нее красовался многоцветный вязаный берет, из-под него выбивалась масса темных кудрей, и она так заразительно смеялась, что трудно было пройти мимо. В руке, затянутой в перчатку, она держала сигарету. Она отчаянно жестикулировала, на беглом гортанном французском рассказывая какую-то историю. Овчинный полушубок расползался по швам, а расклешенные брюки смотрелись нелепо. Уиллу девушка показалась прекрасной, очаровательной и очень-очень знакомой.