Преторианец
Шрифт:
— Не знаю, верить ли тебе, — сказал он.
— Господи, какой же ты ублюдок!
— Сцилла, если бы я получил то письмо, я бы тебе ответил.
— Я писала, как я рада, что ты видел меня в постели с Клайдом — мне хотелось показать тебе мои маленькие груди. Я воображала себя такой опытной из-за тех мужчину которых тогда тебе говорила, а когда я встретила тебя, стала снова ребенком. Я так старалась тебе понравиться. Все это было в письме, Роджер. Можешь мне поверить. И я перечисляла все, что ты можешь сделать со мной, все самое тайное, что только могла придумать. —
Лицо ее покрылось испариной, глаза смотрели в пустоту, казалось, она сейчас упадет в обморок.
— Но ты так и не ответил мне, а Макс дождался, пока я стану взрослой. Макс поехал за мной, и навещал меня в школе, и угощал чаем с пирожными и обедами в гостиничных ресторанах, и приносил подарки, которыми можно было похвастаться перед девочками, и поддерживал меня, и в конце концов я вышла за него, потому что никто другой не заботился обо мне так долго. Ох, я вышла за Макса, к добру или к худу, и для него это стало мучением. Как ты думаешь, Роджер, ты смог бы меня поцеловать?
— Ради прошлого?
— Ради меня, милая моя скотина!
И она склонилась к нему и взяла его лицо в ладони и надолго прижалась губами к его губам. Оторвалась, только когда совсем задохнулась. Губы у нее блестели.
— Неужто это было так страшно?
— Сцилла, попробуй быть благоразумной…
— Ты еще не понял? Ни при чем тут благоразумие! Нет и не было у меня никакого благоразумия!
— Ты — чужая жена. Память тебя обманывает. Ты вовсе не любила меня в Париже. Ты просто испытывала свою новую власть над мужчинами. Власть секса. Я чувствовал ее, трепетал перед ней, как и все мы… Она висела в воздухе, как запах, ты была такой зрелой, такой талантливой, яркой — и такой юной…
— Я последние годы стала весьма неуравновешенной. — Она вскинула голову в готовности защищаться от обвинений. — Тут ты прав. Совсем было рехнулась… Ну, до Бедлама не дошло, но в санаторий попала. Меня лечил врач из Вены.
— От чего? Ты жевала коврик для ног и лаяла?
Она не слушала.
— Тебе обо мне рассказывали?
— Что?
— Не надо вилять, Роджер. Если еще не рассказывали, так расскажут. А если ты уже слышал, так вполне можешь верить.
Она распахнула глаза. Они, казалось, плескались, как море, грозя поглотить его. Такие огромные глаза, и цвет незабываемый. Сейчас в них стояла мольба невинного ребенка.
— Бедный Макс, он хранил мне верность в самых мерзких ситуациях. Наверно, я должна была предвидеть… Начало было довольно скандальным, правда?
— По меньшей мере вызывающим.
— Тебе очень повезло, что ты не получил моего письма и не вернулся ко мне, Роджер. Я бы устроила тебе ужасную гонку. — Она вздернула подбородок. — А может, еще и устрою.
— Никак нельзя. Ты жена Макса Худа.
— Увидим. Мне совсем скоро надо уходить, так что нельзя ли попросить тебя еще об одном одолжении?
— О каком?
— Поцелуй меня еще раз. Только теперь сам. Всего раз. Я не кусаюсь.
Он взял ее за плечи, поцеловал твердо, но в поцелуе
было больше любопытства, чем страсти. Он понимал, что делает ошибку. Правда была проста: она жена Макса Худа.— Ты меня боишься, да, Роджер? Думаешь, стоит только поддаться, и ты пропал. Честно говоря, мне кажется, ты тут почти наверняка прав. Мне говорили, что если я как следует возьмусь, устоять практически невозможно.
— Ни на минуту не сомневаюсь.
— Ты меня любишь? Хоть немножко любишь?
— Сцилла, что за вопрос, черт возьми! Я не видал тебя тринадцать лет, а тогда ты была ребенком.
— Я не собираюсь спорить, Роджер. Я просто задала вопрос.
— Не знаю… Как я могу тебя любить? Боюсь, я не совсем тебя понимаю. Ты красива, ты желанна… ты замужем, и не за кем-нибудь, за Максом Худом! Чего ты от меня ждешь?
— В общем-то, я просто надеялась, что ты признаешься. Но это еще не конец…
— Конец. Ты можешь изменять Максу… Ты и изменяешь ему каждым намеком или двусмысленностью, но будь я проклят, если его предам я.
— Но ведь, Роджер, здоровенный ты осел, ты и его не видал тринадцать лет. — В ее голосе звучало торжество. — Почему же ты ему более верен, чем мне?
— Ты, конечно, сама видишь, что это совсем другое.
— Ты думал обо мне эти тринадцать лет?
Она снова встала, ей не сиделось на месте. Бедра ее стали шире, чем помнилось ему по Парижу. В ее талии и бедрах чувствовалась сила, и он не мог оторвать от нее глаз.
— Подолгу не вспоминал.
— Лжец! У тебя было много женщин?
— Тысячи. И все и каждая гораздо красивее тебя.
— Какой ты ужасный лжец.
Она отошла к окну, встала к нему спиной. Когда же повернулась лицом, блуза у нее оказалась расстегнутой. Она смотрела ему в глаза серьезно и безмятежно.
— Как же мне добиться твоего внимания? — тихо проговорила она. — Вот вопрос… ну…
Комбинация соскользнула с плеч, открыв маленькие округлые груди с очень большими, темными, напряженными сосками.
— Сцилла, ради бога…
Она подошла к нему, взяла его руки, подняла к лицу и прижала кончики пальцев к губам. Осторожно приложила смоченные языком пальцы к своей груди.
— Пойми наконец, что я уже не ребенок. Ты должен обратить на меня внимание. Должен меня слушать и принимать всерьез. Ты на это способен? — Она крепко защемила свои груди между его пальцами. — Сможешь?
— Сцилла, ты не понимаешь, что делаешь.
— Очень даже понимаю, Роджер, в том-то все и дело. Я так долго думала о тебе. Я не обманываю.
Она притянула его голову вниз, и он не противился. Один сосок она вложила ему в рот.
— Соси меня, — сказала она. — Почувствуй мой вкус. Соси, я хочу почувствовать на себе твои зубы. Ненавижу тебя. Как ты смел обо мне не думать! Столько лет не думать обо мне! Я думала о тебе каждый день. Никогда тебе этого не прощу, что ты не пришел за мной. Я так старалась для тебя, что ты не смел меня бросить.
Она тихо вскрикнула, и он оторвался от ее груди.
— Ты меня укусил. Видишь, следы зубов. — Она легонько шлепнула его. — Больно.