Превед победителю (сборник)

Бурков назвал свое детище «Зверюга».

Через неделю его телефон разрывался от предложений. У него хотели покупать права, экранизировать, предлагали контракт на серию, собирались переводить на другие языки.

Через месяц Бурков выдал «Зверюгу-2», дальше стало легче. Он составлял для себя нечто вроде таблицы романа и спокойно катал по тридцать страниц в день. Жена и дочка старались не мешать.

Он приобрел подержанный, но красивый «форд», еду жена покупала в первом перестроечном супермаркете под названием «Хороший», каждый вечер было баночное пиво, о котором основная масса быдла тогда слыхом не слыхивала, и водка «Абсолют».

В нулевые годы Бурков вошел преуспевающим писателем. «Зверюги» лежали на всех лотках, во всевозможных обложках, и к ним добавились «Кличка — Бешеный Пес» (1, 2, 3, 4… 20) и «Тля».

Татьяна была его редактором. Все началось с тортиков, сладкого вина — Бурков приходил в издательство «Ниоба», смотрел обложки, читал верстку. К своему, пускай и поставленному на поток, творчеству он относился серьезно.

Таня — Бурков интимно звал ее Таньчик — с самого начала сразила его своим четким, мужским каким-то умом, точностью формулировок, блестящими и оригинальными суждениями по любым литературным вопросам.

Высокая, под 180, худощавая, стильно постриженная и подкрашенная, она почти не пила и подарила писателю Буркову незнакомое ему раньше ощущение соратничества. Единственным, что портило Таню, был низкий, хриплый голос, особенно неприятно он звучал по телефону. Звоня ей, Бурков привычно морщился, как будто вынужден был лепетать любовные пошлости в адрес волосатого, пожившего мужика.

Они встречались у Тани уже шестой год. В обставленной с неким изысканным холодком однокомнатной квартире недалеко от станции метро «Ботанический сад».

С тех пор как Анжела вышла замуж, а Бурков напополам с зятем приобрел отдельную квартиру на Можайском Валу, он все чаще задумывался о разводе. Дома его ничего не держало, у него не было там ничего своего, кроме антикварного письменного стола. Этот стол жене чрезвычайно не нравился, якобы он не вписывался в ее сраные интерьеры. Бурков представил, как после его ухода эта бешеная сука выбросит стол, а то и разрубит топором, как-нибудь изгадит. Ему было жалко.

«Уйду со столом и зубной щеткой», — решил он.

Буркову было пятьдесят два года. Он порядочно устал от жизни. Последние двадцать лет он только зарабатывал и зарабатывал деньги, которые жена и дочь тут же тратили и требовали еще. Анжела, уже замужняя, продолжала обходиться ему в две тысячи долларов в месяц — таков был лимит на ее карточке. Во сколько обходится жена, с которой они даже спали давно в разных комнатах, которая только пила и бегала по салонам красоты, в промышленных количествах закупая косметику, Бурков не хотел думать.

Вчера по дороге домой гибэдэдэшная мразь сорвала с Буркова за какое-то мелкое (вполне возможно, несуществующее) нарушение двести баксов. Бурков был зол, он относился к заработанным деньгам с уважением.

Дома не было никакой еды, кроме йогуртов и закисшей квашеной капусты. В бешенстве Бурков захлопнул холодильник и пошел в спальню. Жена разлеглась там с какой-то белой дрянью на лице и колесиками огурцов на веках. Комната сотрясалась пением Юрия Антонова. На прикроватной тумбочке стоял пустой стакан, на полу валялись бутылки.

Бурков подскочил к жене и принялся трясти ее за плечи. Огурцы упали на свежее белье.

— Ты почему, сука, не убираешь за собой?! — орал он. — Ты почему такая сука? Мать твою, почему?!!

Она, казалось, не слишком удивилась и определенно не испугалась. Мерзкая белая морда скривилась в ухмылке:

— А чего это я буду корячиться, когда у меня домработница есть?

Этот вопрос окончательно вывел Буркова из себя.

— У тебя, сука, домработница?! Домработница, говоришь! А хули ж я работаю на твою домработницу? Кто тебе, сука, сказал, что ты будешь только бухать и ни хрена не делать, а?!

Бурков легонько стукнул ее по щеке.

Измазался.

— Ты руки-то не распускай, — сказала жена, — расслабиться хочешь? Ну, пойди сними шлюху, а от меня отъебись-ка.

Бурков оторопел.

— С меня хватит, Оля, — тихо произнес он, спустя минуту, — я ухожу, завтра вечером заеду за чемоданами, скажи домработнице, чтобы собрала мои вещи.

Тут уж настал ее черед орать и биться.

Бурков с жалостью и каким-то изумлением смотрел на искаженное, в засохшей белой пене лицо жены.

Как это, оказывается, просто.

4

«Я трахал ее всего восемь раз в жизни», — подумал Кульберг за завтраком. Его жена, похожая на маленького безрадостного аиста, пила зеленый чай.

Кульберг нервно воспроизводил в памяти последнюю встречу с Анжелой, у него дома. Жена уезжала на выходные к матери, в Старицу.

Они встретились у метро, утром. В 11:30. Анжелка зачесала волосы назад и выглядела по-новому — юной и беззащитной.

— Еле вырвалась, привет, — бросила она, целуя Колю в щеку, — веди.

Дома у Коли Анжела попросила пить. Он принес ей стакан томатного сока. Она выпила залпом, сходила в ванную, вернулась в одних трусах.

Кульберг быстро разделся и, отодвинув ее трусы в сторону, стал лизать, погружаясь в нее языком. Она пахла ландышевым мылом, которое лежало в ванной.

Когда он лизал быстрее, она всхрапывала, как сильная молодая лошадь. Что-то шептала, перекатывалась головой по подушке. Кончала Анжела всегда как-то внезапно, сжимая его голову напряженными ляжками, и Кульберг ложился на нее, обхватывал ладонями ее безумное в такие моменты лицо, и бился в ней, пока не кончал сам. С ней это у него быстро получалось.

— А я так не хочу умирать, — вдруг сказала Анжела, словно бы продолжая давно начатый разговор.

Кульберг все еще лежал на ней, сладостно опадая.

— Почему? — спросил он.

— Мне страшно это представить — ничего. Лучше бы, как у индусов, переродиться. Хочу быть зверем, тигром или львом, а ты?

— Я в это не верю, — сказал Кульберг.

— Ну и дурак. — Анжела поцеловала его в подбородок.

Кульберг подумал о предстоящей, сегодняшней их встрече. Придется трахаться стоя, в ресторанном сортире. Ему бы это и в голову не пришло, но Анжела спокойно проделывала такие вещи. Из восьми раз пять случились в заведениях общепита, еще два раза — у Кульберга дома и один — у Анжелиной распущенной подруги, Даши.