Прежде чем я упаду

Это Линдси в пятом классе во время похода герлскаутов обнаружила, что Джулиет описалась в спальный мешок; это Линдси наградила ее кличкой Мышка-мокрушка. Джулиет дразнили так целую вечность — до конца девятого класса, хотите — верьте, хотите — нет, — и сторонились, потому что от нее якобы пахло мочой.

В окно я вижу, как волосы Джулиет вспыхивают на солнце, будто охваченные пламенем. На горизонте клубится тьма, смазанное пятно, где зреет метель. До меня впервые доходит, что я толком не знаю, почему Линдси возненавидела Джулиет и когда именно это произошло. Я открываю рот, собираясь спросить, но подруги уже сменили тему беседы.

— …бои в грязи, — заканчивает Элоди, и Элли хихикает.

— Ой, как мне страшно, — саркастически произносит Линдси.

Очевидно, я что-то пропустила, а потому спрашиваю:

— О чем это вы?

Элоди поворачивается ко мне.

— Сара Грундель всем рассказывает, что Линдси сломала ей жизнь. — Элоди ловко закидывает картошку в рот, и мне приходится подождать. — Она пролетела мимо четвертьфиналов, а тебе же известно, как для нее важно это дерьмо. Помнишь, как она забыла снять плавательные очки после утренней тренировки и разгуливала в них до второго урока?

— У нее, наверное, вся стена увешана наградными ленточками, — вставляет Элли.

— Как у Сэм когда-то. Правда, Сэм? — усмехается Линдси, пихая меня локтем в бок. — Голубыми ленточками за игры с лошадками.

— Так что за беда-то?

Я всплескиваю руками, поскольку хочу и историю услышать, и отвлечь внимание от себя и того факта, что когда-то я была лохушкой. В пятом классе я проводила больше времени с лошадьми, чем с представителями своего биологического вида.

— Вы можете объяснить, почему Сара злится на Линдси?

Элоди закатывает глаза, будто мне самое место за столом для умственно отсталых.

— Сару оставили после уроков. Вроде она опоздала в пятый раз за две недели.

Но я все равно не понимаю, и подруга тяжело вздыхает и поясняет:

— Она опоздала потому, что ей пришлось поставить машину на верхней парковке и топать…

— Двадцать две сотых мили! — хором выпаливаем мы и хохочем как умалишенные.

— Не переживай, Линдз, — успокаиваю я. — Если вы подеретесь, я обязательно поставлю на тебя.

— Да, мы прикроем тебе спину, — подхватывает Элоди.

— Разве не странно, как одно вытекает из другого? — робко замечает Элли, как всегда, когда пытается рассуждать. — Словно раскручивается по спирали. Если бы Линдси не украла место Сары на парковке…

— Я не крала его. Оно досталось мне по справедливости, — протестует Линдси и для пущей выразительности хлопает ладонью по столу.

Диетическая кола Элоди выплескивается из стакана прямо на картошку. Мы снова смеемся.

— Я серьезно! — Элли пытается перекричать нас. — Это как паутина, понимаете? Все связано.

— Ты снова залезла в папину нычку, Эл? — спрашивает Элоди.

От хохота мы чуть не валимся под стол. Это наша старая шутка. Папа Элли работает в музыкальном бизнесе. Он юрист, а не продюсер, менеджер или музыкант и повсюду ходит в костюме (даже в бассейн летом), но Линдси уверяет, что он тайный хиппи-анашист.

Мы сгибаемся пополам от смеха, и Элли краснеет.

— Вечно вы не слушаете меня, — жалуется она, пытаясь скрыть улыбку, и швыряет картошкой в Элоди. — Однажды я читала, что, если в Таиланде взлетит стайка бабочек, в Нью-Йорке случится гроза.

— Ага, а если ты пукнешь, во всей Португалии отключат электричество, — ухмыляется Элоди, бросая картошку обратно.

— Твое несвежее дыхание запросто вызовет паническое бегство животных в Африке. — Элли наклоняется вперед. — И я не пукаю.

Мы с Линдси хохочем, пока Элоди и Элли кидают друг в друга картошкой. Линдси пытается сказать, что они понапрасну тратят вкуснейший жир, но от смеха не может вымолвить ни слова. Наконец она вдыхает побольше воздуха и выкашливает:

— А знаете, что мне известно? Если хорошенько чихнуть, можно вызвать торнадо в Айове.

Тут даже Элли сдается, и мы начинаем вызывать торнадо, чихая и фыркая одновременно. На нас все таращатся, но нам плевать.

Примерно через миллион чихов Линдси откидывается на спинку стула, обхватив руками живот и задыхаясь.

— Тридцать погибших в торнадо в Айове, — выдавливает она, — и еще пятьдесят пропавших. И мы снова хохочем.

Мы с Линдси решаем прогулять седьмой урок и сходить в «Ти-си-би-уай» [4] . У Линдси седьмым уроком французский, который она не переваривает, а у меня английский. Мы часто прогуливаем вместе. Мы выпускницы, на дворе второй семестр, а значит, никто и не ждет, что мы появимся в классе. К тому же я ненавижу свою учительницу английского, миссис Харбор. Она вечно уводит в какие-то дебри. Иногда я отвлекаюсь всего на пару минут, и вот она уже вещает о нижнем белье в восемнадцатом веке, или тирании в Африке, или красоте рассвета над Большим каньоном. Наверное, ей и шестидесяти нет, но я совершенно уверена, что она уже начала слетать с катушек. С моей бабушкой было так же: мысли крутились, вертелись и сталкивались друг с другом, следствия опережали причины, точка А менялась местами с точкой Б. Когда бабушка была жива, мы навещали ее, и хотя мне было всего шесть лет, я помню, как надеялась умереть молодой.

4

TCBY — сеть по продаже замороженного йогурта, название которой расшифровывается как «Лучший деревенский йогурт».

Вот вам пример иронии, миссис Харбор. Или предвидения?

Чтобы во время учебного дня покинуть кампус, нужен специальный пропуск, подписанный родителями и администрацией. Так было не всегда. Довольно долго у выпускников имелась привилегия оставлять территорию в любое время, если в расписании стояло «окно». Однако с тех пор минуло двадцать лет, и «Томас Джефферсон» успел завоевать репутацию школы с одним из самых высоких процентов подростковых самоубийств по стране. Как-то раз в Интернете мы наткнулись на статью, в которой «Коннектикут пост» назвал нас «школой самоубийц».

В один прекрасный день компания ребят выехала из кампуса и сбросилась с моста. По-видимому, групповое самоубийство. После этого нам запретили покидать школу во время учебного дня без специального разрешения. Довольно глупо, по-моему. Как если бы обнаружили, что ученики в бутылках из-под воды проносят в школу водку, и запретили пить воду.

К счастью, есть другой способ сбежать: через дыру в заборе за спортивным залом, рядом с теннисным кортом, который мы называем Курительным салоном, потому что там тусуются курильщики. Однако когда мы с Линдси выбираемся из кампуса и направляемся в лес, никого поблизости нет. Вскоре мы выходим на Сто двадцатое шоссе. Вокруг тишина и мороз. Ветки и черные листья хрустят под ногами; дыхание вырывается клубами плотного белого пара.

«Томас Джефферсон» находится в трех милях от центра Риджвью — если это можно назвать центром, — но всего в полумиле от кучки убогих магазинов, которые мы называем Рядом. Здесь есть бензоколонка, «Ти-си-би-уай», китайский ресторан — однажды пообедав там, Элоди болела два дня — и случайно затесавшийся магазинчик «Холлмарк», где продаются розовые в блестках фигурки балерин, стеклянные шары со «снегом» и прочее дерьмо. Туда-то мы и направляемся. И выглядим на редкость по-дурацки, рассекая вдоль шоссе в юбках, колготках и куртках нараспашку, из-под которых торчат топики с мехом.