Презумпция любви
Шрифт:
— Вообще-то под цыпленка положено вино красное, но если вы принесли «Гжелку»… Какие будут предложения?
— Мы будем пить водку, а ребенок вино, — распорядилась Воронина.
— Диктаторша, — сказала Светлана.
— Мама права, Света.
— А что пьет твой сын, Володя?
— Ничего, — ответила за Малышева Светлана. — Саня пьет только соки и йогурт.
— Он спортсмен, ему нужно держать себя в форме, — пояснил Малышев.
Они говорили о нем так, будто тот работал в своем магазине и утром должен был вернуться домой, отметила
— За возвращение! — провозгласил он.
Воронина хотела спросить: за возвращение его сына или за возвращение ее самой к нормальной жизни? Не спросила, и за то, и за другое стоило выпить, что она и сделала. А каким вкусным оказался чесночный цыпленок, Господи, давно такого не пробовала! И салат… Это ж надо, какой мужик — и картошка тут вареная, значит, сварил ее сам и нарезал, и мясо, и колбаса, соленые и свежие огурцы, яйца, мелко покрошенные, зелени много, ну просто объедение получилось!
Когда-то давно, муж был еще жив, устраивали что-то похожее, может, и не такое вкусное, но все же ничего. Игорь управлял кулинарным процессом, шашлыки получались замечательными. А она делала салат из овощей… Все-таки мужики лучше умеют готовить, чем бабы, это она давно знала. Не все, правда, и не всегда, но Володя просто молодец.
Они выпили еще по рюмке водки, а Светлана смаковала свое вино. Воронина быстро управилась со своим салатом, положила себе еще и с упоением доедала цыпленка. Хоть и была у нее двойная порция, но исчезала она быстрее, чем у других, — вкусно!
— Мама сказала, Саню скоро освободят. Нужно бы навестить его, Владимир Сергеевич.
— Не нужно, — резко сказала Воронина. — Ты учись и жди. Завтра поедем с Володей в колонию, сама посмотрю, что там и как. Проконтролирую его отправку в Москву на процесс.
— Я тоже хочу!
— Учись, дочка. У тебя главное сейчас — учеба. Лишние сантименты там ни к чему. Вернется домой, все и решите. Мы едем заниматься делом.
— Я полагаюсь на тебя, Люба, — сказал Малышев.
Светлана доела то, что было на тарелке, допила вино и встала из-за стола.
— Пойду, спасибо, Владимир Сергеевич, все было очень вкусно, просто обалденно.
— Я тогда тоже, — сказала Воронина.
— Мам, ну перестань ты демонстрировать свои пещерные инстинкты. У вас получается чудесный ужин, куда ты намылилась?
— Я намылилась? Хорошо сказано… Я куда? Я никуда…
— Я провожу Свету, — сказал Малышев.
— Спасибо, Владимир Сергеевич, сама доберусь. Я вам позвоню, когда приду домой, договорились?
— Непременно позвони! — приказала Воронина.
Они проводили Светлану до лифта и вернулись в квартиру. Остановились в прихожей, Малышев обнял Любу за плечи, она потянулась к нему губами.
— Ох, Володя, от меня ведь чесноком несет…
— От меня тоже.
После долгого, страстного поцелуя она спросила:
— Я сегодня показалась тебе красивой,
а раньше? Ты врал мне, да?— Нет. Ты для меня всегда красивая, а когда и для всего мира красивая, я могу только радоваться этому. Понимаешь?
— Ни черта я не понимаю… Свяжись с вами, журналистами, задурят голову…
Он подхватил Воронину на руки и понес в свою комнату. Именно этого она и хотела.
Глава 26
Бромчик вошел в кабинет, остановился у стола, растерянно моргая белесыми ресницами.
— Ну вы даете, Любовь Георгиевна… — пробормотал он.
— Что вы хотите этим сказать, Павел Григорьевич?
Бромчик растерянно пожал плечами:
— А что тут скажешь? Вы прямо как… кинозвезда. Совсем другой стали, Любовь Георгиевна.
— В чем? — спросила она, делая вид, будто не понимает подчиненного.
— Да во всем. Хотите честно?
— Хочу.
— Были начальником, а теперь просто очень красивая женщина. Конечно, и начальник, но совсем другой. Такому подчиняться — одно удовольствие. Приятно даже.
— А раньше, выходит, было неприятно?
— Нет, раньше подчинялся как начальнику, ну, вы понимаете, а теперь совсем другой компот.
— То есть раньше вы меня женщиной не считали, так следует понимать? — допытывалась Воронина.
После недолгой паузы Бромчик осторожно сказал:
— Так вы же сами этого хотели.
— Спасибо за откровенность, Павел Григорьевич. А теперь к делу. Пожалуйста, оформите мне документы на инспекционную поездку в Дорохинскую колонию. Это раз. Проследите, чтобы документы на препровождение осужденного Малышева были доставлены в колонию вовремя. Я хочу проследить за этапированием его в Москву, завтра будет рассмотрена апелляция адвоката.
— Парня освободят?
— Я надеюсь.
— Любовь Георгиевна, у меня есть предложение по этому поводу. Парнишке предстоит служить в армии, а что, если взять его в наш спецназ? До сих пор не могу забыть морды двух телохранителей, которых он отделал. Такой кадр погоды не испортит.
— Подумаем, Павел Григорьевич, у нас впереди еще суд. Вам там выступать обвинителем.
Бромчик недовольно поморщился.
— Ведите себя естественно, как совесть подсказывает. И все будет нормально.
— Понял, Любовь Георгиевна.
— Свободны, Павел Григорьевич. О документах позаботьтесь немедленно.
Через час Воронина позвонила Малышеву:
— Володя, ты еще дрыхнешь?
— После такой ночи… А что, Люба?
— Сорок минут тебе на сборы, я заеду, двинем во Владимир. И не болтай по телефону лишнего, понял?
— Так точно, товарищ генерал!
Она положила трубку, довольно усмехнулась. Какая это была ночь, Господи! Что они только не вытворяли на его диване, потом в ванной, потом опять на диване! Часа в три только уснули, обнимая друг друга, а утром Володя даже глаза едва открыл, когда она вскочила с дивана.