При блеске дня

— А Бриджит теперь какая?

Я рассказал про Бриджит и добавил:

— Мы стали совсем чужие… и не очень-то понравились друг другу. Глупая была затея. Хорошо, что не моя и не ее. Нашу встречу устроил другой человек.

Лаура кивнула и, к моему облегчению, не стала расспрашивать об этом человеке. Только заметила:

— А мне кажется, что затея была не так уж глупа.

Думаю, мы смотрели друг на друга примерно одинаково: с улыбкой, с любопытством. Она хотела что-то сказать, но промолчала. Я вопросительно приподнял брови. Она улыбнулась и покачала головой. В камине тихо шипело пламя. За стеной гремело радио. Чувство тягостного ожидания, словно все происходит в замедленной съемке, охватило нас обоих.

— Что ж, Лаура, — произнес я, разрушая чары, — объясните, почему вы заговорили про Элингтонов. На то должна быть особая причина, верно?

— Мне сейчас за сорок, — сказала она, — а тогда было всего десять. Не верится, что это по-прежнему может иметь какое-то значение. Дело, должно быть, в том, что я очень долго не будила воспоминания о том дне, закупорила их в бутылку и спрятала подальше.

— Вы имеете в виду пикник на утесе?

— Да. Я никогда и никому об этом не рассказывала. Но раз уж вы вспомнили ту пору и к тому же были так добры ко мне, пытались утешить, теперь я вам все расскажу.

А потом я увидел нечто необычайное: мне показалось, что я снова сижу в том поезде и растерянно смотрю на безмолвное перепуганное дитя. Выпущенный на свободу и давно погребенный в подсознании ужас словно бы стер на время все минувшие годы, и на лице Лауры появилась печать детского страха. Сердце защемило от боли за эту девочку.

— Видите ли, после того несчастья никто не задавал мне вопросов. А я была слишком потрясена, чтобы признаться самой. Помните, я тогда ушла от вас с Бриджит? Я почувствовала, что мешаю, и пошла дальше по ручью. Вскоре я заметила наверху, на том самом уступе, Еву и Джоан. Я слышала их голоса, но слов было не разобрать. Они начали ссориться. Ева влепила Джоан пощечину, та набросилась на сестру и… О, столько лет я убеждала себя, что ничего не видела, что мне показалось… Но нет. Джоан столкнула Еву с уступа.

— Так вот как все было!..

— Да.

Слезы покатились по ее щекам, и она с досадой вытерла их рукой. Маленькая Лаура, которая не пролила ни единой слезы за всю дорогу — и расплакалась лишь возле самого дома, когда вспомнила про забытый на утесе рюкзак, — на миг вернулась, чтобы наконец выпустить на волю затаенный ужас.

— Простите. Веду себя как дура. Ничего не могу поделать.

— Ах да к черту Элингтонов! — воскликнул я, вставая и не зная, как ее утешить. — Джоан всегда была немного с приветом. Теперь вы все мне рассказали и можете спокойно забыть. Покончим с этим, Лаура, и пойдем дальше!

Она на мгновение опустила глаза, а потом встала и улыбнулась. Я сделал шаг назад, и мы посмотрели друг на друга.

— Я ведь только что говорила вам то же самое, — пробормотала она.

— Так уж оно устроено. Люди иногда должны говорить друг другу разумные вещи. Сперва вы, потом я. — Я замолчал, надеясь на ответ, но Лаура ничего не сказала и лишь с надеждой смотрела на меня.

Я широко улыбнулся:

— Даже мой давний коллега, Малькольм Никси — а ныне лорд Харндин, — не зря коптит небо.

Она рассмеялась, и я сразу понял, что мы с ней примерно одного мнения о его светлости.

— Что вы хотите этим сказать?

— Когда-нибудь объясню. Недавно я обнаружил себя припертым к высокой черной стене. Ладно, допустим, я сам годами ее строил, потихоньку замуровывал себя, но лишь после случайной встречи с Малькольмом Никси в Корнуолле я принялся носиться туда-сюда в темноте и нашел эту стену. А сегодня вечером я осознал, что в этой стене нет ни единого глазка или щербинки, и тут же появился Харндин, рассказал мне про вас и дал мне карточку с вашим телефоном.

Я посмотрел на огонь, гадая, не слишком ли я заговорился. Но Лаура что-то прошептала, и я принял это за просьбу не останавливаться.

— Ваша карточка и стала первой трещиной в стене, — продолжал я распаляясь. — Последние два часа эта трещина растет, сквозь нее проникает все больше света, и теперь я точно знаю, что за стеной есть целый мир. Пусть не такой уютный и безопасный, каким я его запомнил, — ему здорово досталось в войну, он оголодал и обозлился, — но, если я смогу жить и работать в этом мире, однажды, быть может, он начнет приносить мне столько же радости.

Лаура нахмурилась. Я понял, что мои слова пришлись ей не по душе.

— Я говорю серьезно. Вы уж простите мне высокопарные речи, я так привык писать дешевые киношные…

— Так перестаньте! — вспыхнула она. — Чего я терпеть не могу, так это людей, которые сознательно и добровольно выполняют хорошо оплачиваемую и престижную работу, а потом в личных беседах язвительно отзываются о ней, показывая свое благородство и превосходство. Социалисты, пишущие колонки для тори… Вожди пролетариата, вспоминающие о своем происхождении только после вечернего стаканчика виски… Сентиментальные тетки, ведущие бухгалтерию для аферистов. Писатели…

— Хорошо, я вас понял, Лаура, — решительно перебил ее я. — Ваши чувства мне понятны, но не все так просто. Тут больше привычки, чем сознательного желания.

— Возможно, — ответила она. — Вы мне объясните и это, хорошо? Только не сегодня, — быстро добавила она.

— Верно. Я пошел. Вы устали. Но как же мне было приятно увидеть эту чудесную акварель старика Мервина… Кстати, где вы ее взяли?

— Мне подарила ее миссис Мервин. Я часто проводила у них летние каникулы, когда училась в университете. А что такое?

— Когда мы шли с ним по полю в то воскресное утро, он дал мне совет. Если я почувствую, что внутри что-то бьется и донимает меня целыми днями и ночами, надо все бросить и попытаться это выпустить. А если не выпущу, мне будет очень плохо. После войны я решил, что опыта и мудрости мне и самому хватает, не хватало еще слушать советы стариков с йоркширским выговором. Я думал, что уже все знаю об этой жизни.

Лаура кивнула:

— Простите, что не сдержалась, Грегори. Просто ваша метафора со стеной, трещиной и льющимся светом немного меня смутила. Я привыкла мыслить просто и буквально. — Она помолчала. — Вы будете с нами работать?

— Да, если я вам нужен.

— Очень. — Тут Лаура не сдержалась и зевнула. — Простите. Вы действительно очень нам нужны!

— Тогда нас ждет большое дело. Завтра я переговорю с Хинчклифом. У меня есть несколько идей, о которых сегодня упоминать не имело смысла. Надеюсь, вы согласитесь завтра со мной поужинать, Лаура?

— У меня собрание, но я постараюсь с него удрать. Дадите ваш телефон? Я не нашла его в справочнике.

Через две минуты я уже был на Ганновер-сквер. Стояла приятная ночь, сквозь тонкий зыбкий занавес облаков мерцали звезды. Спать не хотелось. У меня в голове, в ярком свете рамп и софитов, скакали и резвились на сцене идеи; в темном зале, откуда смотрели вечные зрители, стояла атмосфера священной и нежной любви к жизни. Этого чувства — радости созидания — я не испытывал уже много лет. Как знать, быть может, из него выйдет что-то хорошее.