При дворе Тишайшего. Авантюристка

Князь в порыве безумной страсти бросился к ней, обнял ее и стал покрывать лицо ее поцелуями. Но она с силой оттолкнула его от себя и ушла в свою комнату.

XIV

Все в доме давно уже заснуло глубоким сном. Ночь опустилась над стрешневской усадьбой, звездная ночь, одна из тех, какие бывают на юге. Полная луна скользила своими серебряными лучами по ветвям запущенного усадебного сада, и ложилась серебристой чешуйкой на поверхность светлозеленого озера, и вырывала там и сям из тьмы ночной угол скамейки или колонну пришедшего в ветхость павильона.

Заглянула она и в господский дом, по очереди во все окна.

Теперь глядела она уже несколько времени в комнату Марьи Даниловны.

Однако Марья Даниловна не спала в эту ночь.

Крупными шагами расхаживала она взад и вперед по небольшой горнице и строила планы мести и бегства.

Душа ее, оскорбленная людьми и измученная жизнью, не согретая истинной сердечной любовью, которую все требовали от нее, но никто не хотел давать взамен ей ничего, кроме благ материального существования, была наполнена льдом презрения к людям, с которыми ей приходилось сталкиваться. Те, кого она хотела бы любить, бежали от нее и отказывались с презрением от ее чувства, а кого она презирала и ненавидела — те любили ее.

Она решила теперь ускорить события и вырваться на свободу.

За дверьми послышались мягкие шаги карлицы.

Марья Даниловна тихо приотворила дверь.

— Ты, Матришка? — спросила она.

— Я, королевна моя славная! Не одна, веду тебе месяц ясный.

Она ввела в горницу цыгана и тотчас же оставила их вдвоем.

Марья Даниловна залюбовалась на его статную фигуру, на его темно-бронзовое лицо, на его иссиня-черные волосы и белые сверкающие зубы.

— Ты хотел мне сказать что-то, — проговорила она наконец. — Что именно?

Но цыган несколько мгновений молчал, не сводя с нее восторженных глаз.

— Я хотел сказать тебе, боярыня, — тихо начал он, — что я обожаю тебя… Ни одна девушка в таборе — а у нас ли нет красивых девушек — не сравнится с тобою обликом. Повели мне что сделать— все сделаю для тебя; повели умереть — умру. Ослушался я старухи-матери и пришел к тебе.

— Так что ж ты хочешь?

— Хочу, чтобы ты была счастлива. Ежели что нужно, скажи, я сделаю. Мать говорила, что ты рождена для того, чтобы жить среди богатства и знатных людей, но для того надо тебе уйти отсюда, освободиться от Стрешнева и ребенка.

Марья Даниловна зловеще засмеялась.

— Это сделать очень трудно, цыган. Но попробовать можно.

— Рассчитывай на меня. За тебя я готов хоть на плаху.

— Спасибо за это слово, цыган, только помощи твоей мне не нужно.

Но она вдруг задумалась.

Отчего не воспользоваться услугами этого обезумевшего человека?

— Впрочем, вот что. Со Стрешневым я справлюсь сама, а ежели ты хочешь помочь мне, так есть здесь теперь один мой ворог лютый, который всему оказаться помехой может. Это князь… Убери его с моей дороги…

За дверьми как раз в это время послышался шорох.

Кто-то взялся за ручку двери.

Марья Даниловна вздрогнула, быстро отвела цыгана в тень за полог кровати и шепнула ему:

— Стой, не шевелись, пока не подам знака. А ежели нужно будет — помоги.

Дверь отворилась — и вошел князь.

Марья Даниловна стояла у окна, освещенная луною, и князь смело и быстро, как будто делал правое дело, подошел к ней и страстно обнял ее.

Она не сопротивлялась, потому что план жестокой мести уже созрел в ее голове.

— Ах, это ты, князь, — сказала она засмеявшись. — Я поджидала тебя. Так и думала, что придешь. Ты смел и дерзок. Постой же, повремени малое время обнимать меня. Дай слово молвить. Люблю смелых людей. До сих пор казался ты мне маленьким трусом, и я не любила тебя…

— А теперь? — задыхаясь от восторга, проговорил князь. — Полюбила?

— Не знала я за тобой этой прыти! Скор уж ты больно. Любовь — что орлица: когда по поднебесью летает, вокруг верхушек древесных кружит, а когда и падаль на земле отыскивает. Нынче одно, завтра другое. Кто знает, может, и полюблю тебя. Но как ты попал ко мне?

— Никита Тихоныч уснул в своей опочивальне, и слышал я, как он наказывал карлице стеречь тебя. Вот я и подстерег, как она вышла из твоей горницы. Я и шасть сюда.

Показлось было мне, что ты говоришь с кем-то… Я и выжидал в сторонке у дверей.

— Это тебе померещилось со страху, князь.

— Надо быть так. А только страхом совершенно напрасно коришь меня. Когда человек любит — он ничего не боится.

— Ой ли!

— Право слово.

— Так ты любишь меня?

— Насмерть.

— Ой, князь, не говори таких слов. Все вы точно играете этим словом, а как дойдет дело… так вы и вспять.

— Испытай, красавица.

— Изволь, князь! Так ты любишь меня? Чудесно, коли так! И я полюблю тебя, ежели ты возьмешь меня в жены, — вдруг резко сказала она и смело глянула ему в глаза.

— Тебя?.. — растерянно произнес князь и отступил на шег.

— Да, меня… — вызывающе повторила она.

Князь рассмеялся. Этот смех обидел Марью Даниловну.

Кровь прилила ей в голову, и сердце сильно застучало.

— Что же? — спросила она его насмешливо. — Говоришь— любишь, ну, так и бери меня на всю жизнь, навеки.

— Шутки ты шутишь, Марья, — не зная, как отнестись к ее словам, сказал князь.

— Нимало. Почему бы тебе не взять меня в жены?

— Не можно этого, Марья.

— Не можно? — протянула она. — А почему бы это?

— А потому не можно, что князья не вольны брать себе в жены по своему сердцу.

— Да ведь ты меня любишь?

— Любить тебя завсегда можно, а взять в жены… Да к тому же я уж женат.

— А… — проговорила она, с ненавистью глядя на него. — А ежели бы был холост, взял бы меня?

— И тогда не взял бы, — неожиданно вырвалось у князя.

— Ну, Никита Тихоныч добрее тебя, он хотя и женат, а жену свою уговорил уйти в монастырь, а меня возьмет в жены. Так вот, видишь, князь, мы с тобой не пара. Пошто же я променяю Никиту на тебя, сам рассуди.

Но князь, все еще улыбаясь, сделал к ней несколько шагов и хотел обнять ее.

— Не тронь! — дрожащим голосом сказала она. — Ой, поберегись, князь! Худу не быть бы.