Причалы любви. Книга вторая

– Сашенька! – радостно воскликнула Эльза Карловна. – Вы все-таки пришли? – она протянула руку, и новый гость очень изящно ее поцеловал. – А это, знакомьтесь, Елена Леонидовна, супруга Бориса Сергеевича.

– Очень приятно, – вежливо пожал ее руку Сашенька и слегка наклонился, чтобы лучше разглядеть лицо новой гостьи. – Александр Станцев.

Его окликнул профессор, и он поспешно направился к хозяину дома, на ходу пожимая руки налево и направо. Цивильный костюм, модная прическа – все это никак не гармонировало с окружающей обстановкой и невольно заинтриговало Лену.

– Кто это? – с любопытством спросила она Эльзу Карловну.

– Молодой, но чрезвычайно талантливый поэт. Вы еще услышите его стихи, и берегитесь: Сашенька Станцев любит красивых женщин, – Эльза Карловна впервые улыбнулась.

– Спасибо, что предупредили.

– Да, все хотела спросить вас… Можно?

– О чем? – удивилась Лена.

– Как вас приняли Сергеевы?

– Хорошо, – не очень уверенно ответила Лена.

– Вы что-то недоговариваете?

– Хорошо, – более решительно повторила Лена.

– Понимаю, – Эльза Карловна положила маленькую, сухую руку Лене на локоть. – У профессора Сергеева ужасный характер, вы не находите? Он тиран. Талантливый тиран. Все и вся должны вертеться вокруг него… Конечно, он выдающийся ученый, великолепный практик, его операции зачастую уникальны, но… Впрочем, довольно об этом… Так вот, все это прекрасно. Но, извините меня, держать собственного сына где-то в провинции – я это отказываюсь понимать…

Лена устала, от свечей у нее разболелась голова, и Эльза Карловна вдруг стала уменьшаться в размерах, сжиматься так, что очень скоро превратилась в продолговатую, сморщенную грушу. Усилием воли сосредоточив внимание, она услышала:

– …всегда близкие. Согласны?

– Да, разумеется.

– А теперь извините меня. Надо подать фрукты.

– Боже, как я устала, – обессиленно пожаловалась в машине Лена, – кажется, я еще никогда так не уставала. Главное, все говорят, говорят, говорят… И рядом с ними чувствуешь себя распоследней дурой.

– Это пройдет, Лена. Ты привыкнешь… А в общем, тебе понравилось?

– Еще бы! – искренне воскликнула она. – Я в первый раз вижу таких людей. И как у них все красиво! Да, Боренька, – Лена повернулась к мужу, – а ты не слишком усердствуешь с дочкой профессора, а?

– Ну что ты, Лена! – Борис признательно приобнял ее, и она успокоено положила голову ему на плечо. Но погон твердо уперся ей в шею, скоро стало больно, и Лена с досадой отстранилась.

– Из чего они, твердые такие?

– Внутри пластмассовые трафареты.

– А-а…

Машина подвернула к дому, молоденький солдатик проворно выскочил и открыл дверцу со стороны Лены. Ее это смутило, и, ступив на землю, она глухо пробормотала:

– Спасибо.

Шел второй час ночи. Лена подняла голову, силясь разглядеть звезды в холодном осеннем небе, но ничего не было видно. Она вздохнула и молча пошла в подъезд.

Х

Уже забереги по Грустинке легли, уже вершины сопок выбелило изморозью, когда Митька Бочкин появился в Леденеве. Надо сказать, что пооборвался Митька до невозможности, в дыры на штанах разве лишь тело не светилось, ботинки давно «каши просили», а цвет кепчонки и криминалисту было бы не определить. Но, словно в пику своему никудышному виду, держался Митька на удивление заносчиво и нагло. Встретив мужиков на берегу, запоздало метавших из лодок привезенное с островов сено, Митька долго и сосредоточенно наблюдал за их работой, потом сплюнул и высокомерно спросил:

– К зиме гоношитесь?

Мужики удивленно оглянулись и продолжали работать.

– У лукоморья дуб зеленый, – еще сказал Митька.

Мужики послали его, куда просился, и сели перекурить.

– Я чего к вам, – начал объяснять Митька, – мне бы одежонкой разжиться. Ну, брючата там, куртец, сапоги. Как?

Мужики тяжело посмотрели на Митьку, на тусклое предзимнее солнце, клонившееся к закату, спросили:

– Все?

– Да, – ответил Митька.

– Ну и катись отсюда…

Митька мужиков не понял, однако дальше разговоры вести не стал и пошел в поселок.

«Колхоз, деревня, – презрительно и зло думал он, – ресторан от кафе не отличат, на асфальте спотыкаться будут, а туда же… Пораспустили языки, спецы хвостов и навильников…»

Так он думал и брел по широкой улице, между свеженьких, еще пахнущих лесом, домов, когда вдруг увидел знакомую высокую фигуру.

– Степа-ан! – радостно окликнул Митька. – Слышь…

Степан Налетов, возвращавшийся домой с работы, остановился и подождал, пока Митька подойдет.

– Ну, чего тебе? – не отвечая не приветствие, не очень-то любезно спросил он.

– Ты сильно торопишься?

– С работы иду, а что?

– Дело есть, – шмыгнул носом Митька.

– Мне твое дело, знаешь, как зайцу стоп-сигнал. У меня своего хватает…

– Верное дело, – Митька заволновался,– в обиде не останешься.

– А ты попробуй, обидь меня, – усмехнулся Степан. – Ладно, пошли ко мне, там расскажешь.

Митька заметно приободрился, поправил кепчонку и пошагал рядом с Налетовым.

Пока Степан умывался и приводил себя в порядок, Митька сидел в хорошо натопленной летней кухне и усиленно соображал, как ему разговор повести, чтобы и Степана на крючок зацепить, и шибко-то планов своих не открыть. И еще гадал Митька о том, оставит его или нет Налетов ночевать у себя. Лето, золотая Митькина пора, кончилось, и теперь уже не скоротать ночь у костра и нодью у самого поселка не соорудишь – еще прибьют после пожаров-то. Ведь толком до сих пор не отстроились, а зима на носу. Такие вот проблемы встали перед Митькой и совсем бы, смотришь, сломали его к заходу солнца, но, как и всякий деловой человек, да еще к тому же и мыслитель, согревался Бочкин идеей, жил ею, чуть ли не парил над людишками, мелочно околачивающимися на земле. А идея была! И какая идея! Больно и жарко в желудке делалось, горячая волна дуром по всему телу катила и аж в голову била. Ради этой идеи, думал Митька Бочкин, все пережитое, все напасти можно было еще сто раз перетерпеть-перемочь…

– Ну, Бочка, – прервал торжественный ход его мыслей вошедший на кухню Степан, – обогрелся?

– Есть маленько, – осторожно откликнулся Митька, потому как вопрос был больно опасный: мол, если обогрелся, ну и вали своей дорогой…

– Теперь умойся, ужинать будем, – приказал Налетов, подав полотенце и кусок хозяйственного мыла. – Пошли на улицу, я солью.

Митька умылся, жадно внюхиваясь в запах мыла, промокнул глаза полотенцем, а затем поверх полой куртки прошелся.

– Ты чего это, – удивился Налетов, – полотенце экономишь?

– Так ведь черное будет, – честно сознался Митька.

– Ну и хрен с ним! – засмеялся Степан. – Баба застирает.

Смеху Степана Бочкин обрадовался и даже позволил себе некоторую расслабленность:

– Слышь, Степан, мне бы опорки какие-нибудь… Ноги напрочь сомлели.

– Сейчас принесу, – Степан насмешливо оглядел Митьку, – да и штанишки заодно, а то еще вывалишься в какую-нибудь из дырок.

На это Митька согласно хохотнул…

И вот они сели за стол и по первой налили.