Причастие, или Интеллект любви

Поэтому уму, который хочет слушать, наблюдать, видеть или следить, необходимо быть необычайно тихим. Эта тишина не может быть вызвана каким-либо шоком или поглощенностью определенной идеей. Когда ребенок поглощен игрушкой, он очень тих, он играет. Но в этом случае ум ребенка захвачен игрушкой, это игрушка сделала ребенка тихим. После приема наркотика или применения психологического приема также возникает чувство растворения в чем-то большем — в картине, в образе, в идеале. Это спокойствие, безмолвие ума может установиться лишь через понимание всех противоречий, искажений, обусловленности, страхов и извращений. Мы спрашиваем, могут ли все эти страхи, страдания и все замешательства, могут ли они быть отброшены мгновенно, немедленно, — так, чтобы ум был тихим для наблюдения, для проникновения.

Может ли человек действительно сделать это? Можете ли вы действительно посмотреть на себя в полном безмолвии? Если ум активен, он искажает то, что видит, он интерпретирует, объясняет, говорит: «Мне нравится это», «Мне не нравится это». Он легко возбудим и эмоционален, и такой ум не в состоянии видеть.

Поэтому мы спрашиваем, могут ли обычные люди — вроде нас с вами — делать это? Могу ли я смотреть на себя, каков бы я ни был, зная об опасности слов типа «страх» или «горе» и зная, что само это слово будет мешать реальному видению «того, что есть»? Могу ли я наблюдать, осознавая ловушки языка? Наблюдать, не позволяя вмешиваться и любому чувству времени — малейшему чувству «достичь» или «избавиться», — могу ли я просто наблюдать, тихо, настойчиво и внимательно? В этом состоянии интенсивного внимания видны скрытые пути, неведомые области, закоулки ума. В таком видении отсутствует какой бы то ни было анализ, только восприятие. Анализ предполагает наличие времени, анализирующего и анализируемого. Отличается ли анализирующий от анализируемого? Если нет, то в анализе нет никакого смысла. Все это — время, анализ, сопротивление, попытки достичь чего-то, преодолеть что-то и прочее — надо осознать и отбросить, потому что на этом пути не может быть окончания скорби.

После того как человек выслушал все это — способен ли он в действительности это сделать? Это действительно важный вопрос. Здесь «как» просто-напросто нет. Нет никого, кто сказал бы вам, что делать, кто дал бы необходимую энергию. Наблюдение требует громадной энергии: тихий, безмолвный ум являет собой тотальную энергию без какой бы то ни было потери — в противном же случае он не является безмолвным. Так может ли человек, использовав всю эту суммарную энергию, взглянуть на самого себя и увидеть себя настолько полно, чтобы это видение стало действием — а значит, и окончанием, концом, завершением?

Может ли ежедневная деятельность исходить из безмолвия? Все ждут почему-то ответа именно на этот вопрос. Быть оракулом для меня отвратительно. Вопрос: может ли ум в состоянии безмолвия действовать в повседневности? Если вы отделяете повседневность от безмолвия, от утопии, от идеала, которым является тишина, — эти двое никогда не встретятся. Могу ли я держать их раздельно, могу ли я сказать: вот это — мир, моя повседневная жизнь, а это — безмолвие, которое я испытал, которое однажды почувствовал? Могу ли перевести это безмолвие на язык повседневности? Не могу. Но если они не разделены, как правая и левая рука, если между тем и другим — безмолвием и повседневностью — существуют гармония и единство, вы никогда не спросите: «Могу ли я действовать из безмолвия?»

Человек в своей сущности интенсивен. Так не пора ли ему предпринять путешествие в Неведомое? Путешествие внутрь себя — не зная, что хорошо и что плохо, что правильно и что неправильно, чему следует быть и что должно быть, — просто совершить путешествие без всякого груза? Это как раз то, что труднее всего — внутреннее путешествие без всякого груза. Путешествуя, вы совершаете открытия; вы не отправляетесь, заявляя с самого начала: «Этого не должно быть», «Это должно быть». Не знаю почему, но это, по-видимому, одна из труднейших вещей на свете. Послушайте, господа, никто вам не поможет, — включая и ведущего беседу. Нет никого, в кого вам надо верить, — и я надеюсь, что вы ни в кого и не верите. Не существует авторитета, который указал бы вам, что надо делать, а чего не надо, в каком направлении вам двигаться, а в каком движение запрещено. Нет авторитета, который обратит ваше внимание на ловушки и разметит для вас дорогу, — вы идете один. Можете ли вы сделать это? Вы говорите: «Я не могу этого сделать, потому что я боюсь». Тогда возьмите этот страх, исследуйте его и полностью поймите его. Забудьте о путешествии и забудьте об авторитете, — исследуйте эту реальность, называемую страхом. Вам страшно, потому что вам не на кого опереться, и никто не говорит вам, что делать; вам страшно, потому что вы можете ошибиться. Так ошибайтесь, и, наблюдая, рассматривая ошибку, вы выскочите из нее мгновенно.

Открытия совершаются по мере того, как вы продвигаетесь все дальше. В этом гораздо больше творчества, чем в живописи, в написании книг или в том, чтобы выходить на сцену и делать из себя обезьяну. В этом гораздо больше взволнованности — если можно использовать такое слово, — гораздо больше чувства.

Совершая великое внутреннее путешествие, мы не знаем, куда направляемся. Следствием этого являются неуверенность и страх. Но если вы заранее знаете, куда направляетесь, вам никогда не проникнуть в неведомое; и потому вам никогда не быть действительно тем, кто открывает вечное.

А мы все никак не желаем расстаться с тем, что знаем давно и наверняка. Именно с этим грузом знания собираемся мы выйти в далекий и трудный поход. Вы когда-нибудь поднимались на гору? Чем больше на вас груза, тем это труднее. И с большой поклажей трудно взойти даже на эти невысокие холмы. А если вы поднимаетесь на гору, вам нужно быть намного более свободным. Я действительно не знаю, в чем здесь трудность. Мы хотим нести на себе все, что знаем, и все, что мы уже испытали, — наши обиды, оскорбления, сопротивления, глупости, наслаждения, восторги и экзальтации. Когда вы говорите: «Я собираюсь путешествовать, неся все это», — вы путешествуете в нечто такое, чего нет среди вашей поклажи. Поэтому ваше путешествие будет фантазией, а не реальностью.

Отправьтесь же в путешествие — в то, что вы несете с собой, в путешествие в известное, а не в неведомое. Отправьтесь в то, что вы уже знаете: в ваши удовольствия, в ваши восторги, в ваше отчаяние, в ваши печали. Совершите путешествие именно в это, — это все, что у вас есть. Вы же говорите: «Я хочу совершить путешествие со всем этим в Неведомое и добавить Неведомое ко всему этому, добавить другие восторги и другие удовольствия». Или же это может быть настолько опасным, что вы говорите: «Не хочу я этого путешествия».

ИСКУССТВО ВИДЕТЬ

До тех пор, пока ум подвержен какому-либо искажению — невротическими побуждениями или чувствами, страхом, печалью и нездоровьем, честолюбием, снобизмом, погоней за властью, — он не имеет возможности слушать, наблюдать, видеть. Искусство видеть, слушать и наблюдать — это не то, что можно культивировать, не вопрос развития и постепенного роста Когда человек осознает опасность, имеет место немедленное действие, инстинктивный, мгновенный ответ тела и памяти. С самого детства человек был обусловлен встречать опасность так, чтобы ум реагировал мгновенно, в противном случае могла последовать физическая гибель.

Спрашивается, возможно ли действовать в самом видении, в котором вообще нет обусловленности? Может ли ум свободно и немедленно ответить на любую форму искажения и, следовательно, действовать? Ум человеческий, глубоко обусловленный своими собственными страхами, амбициями, завистью, отчаянием и прочим, не может проникнуть в то, что предполагает необычайно здоровое, разумное и сбалансированное, гармоничное существование. Так может ли ум, — имея в виду все наше существо, — осознавая любые формы искажения, борьбы и насилия, покончить с ними немедленно, в самом процессе осознания, а не постепенно? Это означает — не позволяя времени встать между восприятием и действием. Мы уже очень давно привыкли к идее, что мудрыми, просветленными мы будем становиться постепенно, путем наблюдения и упражнения, день за днем. Мы привыкли так думать, это стереотип нашей культуры, нашей обусловленности.

Обычно мы легкомысленно позволяем времени проникать в интервал между видением и действием, в расщелину между «тем, что есть» и «тем, что должно быть». Я все время возвращаюсь к понятию «времени», оно как будто притягивает меня. Этот временной интервал следует очень хорошо понять. Мы думаем в категориях времени потому, что с детства воспитаны и приучены думать, что постепенно, поэтапно мы кем-то станем. Мы видим, что время необходимо во внешней реальности, в технике. Я не могу стать первоклассным столяром, врачом или математиком, если не буду годами заниматься этим. Иногда человек может понять математическую проблему, будучи еще совсем юным, если обладает ясностью мышления, — я не люблю употреблять слово «интуиция». Но легко видеть, что для обогащения своей памяти новыми техническими приемами и методами или при изучении неизвестного языка время абсолютно необходимо. Я не могу заговорить уже завтра на немецком, мне потребуются многие месяцы. Я ничего не знаю об электронике, и чтобы изучить ее, мне, вероятно, потребуются многие годы. Поэтому не следует смешивать временной элемент, необходимый для изучения техники, с опасностью появления времени в процессе восприятия и действия.