Причастные - Скрытая угроза
Шрифт:
Вообще Дима Линевич не понравился мне. Человек иного происхождения, иных взглядов, с абсолютно неприемлемым для меня характером, он не мог быть моим другом в детстве и ни при каком раскладе не станет другом теперь. Акула капитализма, трудоголик, холодный, безжалостный, прагматичный - нам было не по пути. Но разговаривать с ним оказалось удивительно интересно и приятно. Для обоих. Ностальгия по советским временам (или просто ностальгия по нашей юности?) объединяет сегодня самых разных людей вплоть до классовых врагов и религиозных фанатиков непримиримых конфессий.
Общие воспоминания о переулках и дворах, об уличной шпане тех лет, о катке на Патриарших переместили нас из пижонского ресторана в Центре Берлина в далекую, нищую, но счастливую, родную и любимую Москву - город нашего
– Я редко курю, - сообщил вдруг Дима, доставая из кармана пачку.
– И всегда только один сорт сигарет - "Бастос".
А я глянул на эту невзрачную серенькую пачку с голубым кабриолетом в центре (голубой, значит, легкие) и не удержался от восклицания:
– Вах!
– Что такое?
– не понял Линевич.
– Хотите расскажу забавную историю?
И Дима как бывший советский человек по достоинству оценил случай, происшедший когда-то с моим другом Майклом Вербицким.
Начало девяностых. Партия настоящих сигарет "Бастос" (чего только не везли тогда в Москву!) конфискована на таможне за неуплату пошлины и продана по символической цене случайному оптовику. Оптовик на незнакомую марку большую накрутку делать не стал. И в итоге американские сигареты попали к потребителю по цене "Дымка". Майкл рискнул взять пару блоков на пробу. Тут же оценил качество, хотел купить еще, ноs, кончились. Ладно. Курил он их регулярно, но когда встречался с солидными людьми, брал для понта "Мальборо" или "Кент". И вот сидит однажды в "Метрополе" с богатым немолодым американцем. Встреча крайне ответственная, нервничает, и, конечно, запускает руку не в тот карман - вместо "Мальборо" достает серенькую пачку "Бастос" с красным кабриолетом в центре, но замечает ошибку, когда сигареты уже лежат на столе. Рокировку делать поздно и глупо. И тут американец приходит в полный восторг. Целых полчаса он рассказывает Майклу историю старейшего, самого аристократического и дорогого сорта американских сигарет, ведь хозяева этой табачной компании - его родственники.
Линевич от души посмеялся, догадавшись о концовке заранее, и все-таки финал получился неожиданным. Я рассказывал историю, иллюстрируя ее жестами, и вот, когда извлекал из левого внутреннего кармана пачку любимого "Парламента", вместе с ним выпала на стол фотография Ланки Рыжиковой.
Линевич странно вздрагивает, порывисто поднимает портрет, приближает его к лицу и лишь после этого аккуратно, как бомбу, кладет назад, а потом, словно проснувшись, говорит:
– Извините. Обознался. Кто это? Ваша девушка?
– Это моя жена, - вру я зачем-то.
Но Линевич соревнуется со мной в абсурде и неожиданно просит:
– Подарите мне, пожалуйста, эту фотографию.
– Возьмите, - говорю я, пытаясь не отставать.
– Если она вам так понравиласьs У меня же остался негатив.
– Видите ли, она очень, очень похожа на одну женщинуs
И как между нами могло произойти такое? Вроде не так уж и много выпили.
Не мудрено, что отчет об этой встрече я написал Тополю только через несколько дней, когда немножечко пришел в себя. Но ни словом не упомянул про историю с фотографией.
1
Незасвеченную квартиру для временного проживания в столице нашел, конечно, Циркач - самый московский москвич среди нас всех. При достаточном количестве друзей и знакомых разыскать летом пустующую хату - не проблема. У Борьки Зисмана это получилось с третьего телефонного звонка из автомата на Ленинградском проспекте, куда мы тихо выбрели пешочком с Ходынского поля. Дальше двинули на такси, и Циркач все ворчал, что его уже тошнит от машин производства Горьковского автозавода. Что он, в конце-то концов, Борис Немцов, что ли?! Это наш вице-премьер вознамерился пересадить на "волжанки" все правительство и Думу в придачу. А Борис Зисман торжественно обещает завтра же подогнать к подъезду новый джип. Спасибо еще, что не прямо сегодня. Мы появились в Москве утром, но после двух почти бессонных ночей, и к тому же, если я правильно помню, было воскресенье. В общем, самое время по автосалонам бегать!
А старый кирпичный дом на улице с немыслимым названием Девятая Рота выглядел как после артобстрела, но внутри оказалось все
хорошо. Видать, сама девятая рота погибла, но рубежей не сдала. Между прочим, я всегда балдел от названий московских улиц: например, Четвертая улица Восьмого марта (почему бы не Восьмая улица Четвертого марта?) или - Тринадцатая линия Красной Сосны (есть еще Шестая, Восьмая и Двенадцатая, другие почему-то отсутствуют). Ну, да ладно.Наше временное пристанище располагалось во вполне цивильном месте - у Преображенки. И метро рядом, и рынок, и магазины - это в бытовом смысле, а в стратегическом - тоже неплохо: вокзалы близко, река Яуза под боком и два больших парка - Сокольники и Измайлово - для конспиративных встреч или бандитских разборок места идеальные. Были и другие подходящие объекты вдоль Яузы тянулись фабрики, гаражи, строительно-монтажные управления - в общем, небольшая внутригородская промзона. А на другом берегу - Матросская Тишина - знаменитая еще со сталинских времен психушка. И тут же рядом тюрьма. Грустное место. Но, с другой стороны, заставляет задуматься о вечном. Вот так пройдешь или проедешь мимо, и уже не станешь просто расслабляться перед телевизором или компьютером в тупом ожидании чьих-то звонков.
Нам расслабляться никогда нельзя. Работа такая. Куда ни приедешь, где ни затаишься, повсюду у нас враги. Обложили, сволочи.
Однако в первый день в Москве враги попрятались по углам, как мыши, и сидели тихо-тихо. Это было кстати, нам безумно хотелось спать, но Фил, как врач, уговорил всех сначала пойти перекусить. Готовить самим никаких сил не было, и мы отправились в ближайший ресторан на Большой Черкизовской, я даже его названия не запомнил. А нас там, я думаю, запомнили. Пять здоровых лбов, одетых во что попало, приходят без девушек посередь дня, заказывают все самое дорогое и не пьют ни капли спиртного. При этом спят на ходу. Не иначе приняли за каких-нибудь педиков обкурившихся. Но нам было наплевать. Мы не отметили за собой слежки, и было бы странно считать, что мы засветились, появившись все вместе в этом кабаке. И вообще, от кого мы скрывались? Вот это было смешнее всего - мы не знали! Даже генерал Кулаков не знал.
И я сказал ребятам, когда мы вернулись на квартиру:
– Слушайте, пошли они все в баню! Ложимся спать и никаких дежурных оставлять не станем. Дверь тут железная, через окно на шестой этаж вряд ли кто-нибудь полезет, а если и полезет, мы всяко проснуться успеем. Приказываю: немедленно спать.
Приказы не обсуждают. Мои ребята эту истину давно и хорошо усвоили.
Перед сном Фил провел последние сеансы лечения со мной и Шкипером раны зарубцевались настолько, что были уже практически не видны. Да и не ощущались. Это было удачно. Мне, признаться, уже обрыдло прихрамывать, да и Шкипер чувствовал себя неуютно, пока приходилось помнить, что его левая рука работает не на все сто процентов.
А по вопросу о безопасности я оказался абсолютно прав: за время нашего отдыха ровным счетом ничего не произошло.
Вечером же мы проснулись и колобродили довольно долго. Часов до двух ночи, как минимум, не ложился никто. Телевизор в квартире был отличный - с плоским удлиненным экраном. Имелся еще и маленький "Панасоник" на кухне, и компьютер стоял очень современный с винтом в десять гигов, из которых четыре оказались забиты игрушками. По этой части у нас Шкипер большой любитель. А Пиндрик принялся видеокассеты изучать. Я же вначале, подвинув Шкипера, изучил дяди Вошину дискету за компанию с Филом и Циркачом, а после все-таки тупо пялился в экран маленького телевизора (большой оккупировал Пиндрик), и телевизор комментировал мне очередные скучные события.
С дискеты мы узнали кое-что новое о наших вчерашних заказчиках и обо всей этой хреновине в целом, но почему-то совершенно не хотелось служебную тему обсуждать. Фил то и дело выходил на балкон покурить, а в перерывах знакомился с довольно скромной, но специфической библиотекой - там обнаружилось много книг по медицине и психологии. Но он действительно больше курил, чем рассматривал книги, и это означало только одно: Фил напряженно размышляет. Циркач же в рассеянной задумчивости перебирал журналы, лежавшие большой стопкой, потом принялся листать не торопясь и вроде как увлекся.