Придет Мордор и нас съест, или Тайная история славян

— Ебанутый народ, — заметил на это Николай. — Я понимаю: приехать на море, посидеть в гостинице, покупаться, отдохнуть. Но вот, блин, ездить на тех поездах, без какого-либо смысла, с места на место, с теми тяжеленными рюкзаками, шастать по каким-то задам… Таким макаром, — сделал он вывод, — никакой Польши от моря до моря вы не вылазите. Твое здоровье.

На другой день я отправился в Чуфут-Кале, пещерный город, выковырянный хрен знает когда, хрен знает какой стародавней расой, в котором проживали — в течение всей его долгой истории, в том числе, татары и караимы. Я шел через жарищу, как словно через кипящее масло. Под Успенским монастырем на ступенях сидели церковники [122] с длинными бородами и шмалили самокрутки. А чуть подальше я увидел что-то совершенно невообразимое. Машину «зил», передние колеса которого стояли на древесных пнях. И дело даже было не в том, что под одним колесом был один пень: под каждым колесом было по нескольку стволов, и «зил» стоял под углом сорок пять градусов. На кузове был смонтирован подъемный кран. Вся штука была в том, чтобы кран доставал до горного склона, куда он выгружал товары. Вся эта конструкция была настолько рахитичной, держалась исключительно на честном слове, что я вытащил фотик и щелкнул фотку. Работники исподлобья лыбились Ты чё, — спросил один из них, бородатый, — первый раз видишь что-то такое? — А как вы, — спросил я, — подняли тот «зил», чтобы сунуть под него те дровеняки? — А краном, — ответил бородатый. — Как это, краном? — спросил я. — Ведь кран на «зиле». — И тогда бородатый потянул себя за волосы на голове. А как Мюнхгаузен из болота, Мюнгхаузена знаешь? — Знаю, — ответил я и отправился дальше.

122

Klerycy. Так что трудно сказать, кто шмалил: монахи или священники…

Асфальт закончился и началась грунтовка. Туристки из России и Украины под острым углом поднимались вверх в шпильках. Словно на бал, с сумочками, в которых, возможно, мог поместиться надфиль для ногтей и несколько свернутых рулончиками банкнот. На некоторых были блузки из монет, у других на головах были прически, которые, так, на глаз, необходимо укладывать по несколько часов перед зеркалом. Мне казалось, чтобы их уложить, нужно было встать в полночь.

Неподалеку от входа в Чуфут-Кале стояла палатка. Перед ней расположилось — на глаз — с десяток студентов. Развалившись на траве, они пили пиво. В паре метрах зиял вход в какой-то грот.

— Коллега, — позвали меня студенты, — древности увидеть не желаешь?

— Какие древности? — заинтересовался я.

— Нуу, — сказал один из студентов, по виду — их атаман. — Древности. Старинная пещера, или я там знаю, что…

— И на кой хрен мне, — спросил я, — древняя пещера. Любая пещера уже сама по себе древняя.

— Как хочешь, — пожал атаман плечами. — Но там древние пиктограммы имеются, и вообще.

— А вы как, — хотелось мне знать, — сотрудники заповедника? Музея? Или кто там вашей пещерой занимается?

— Не-е, — отрицательно покачал головой предводитель, — мы студенты экономики из Симферополя.

При этих словах все остальные салютовали мне пивными бутылками.

— Ну как, коллега, — сказал студенческий лидер, — всего пять гривен. На пиво.

— Так, может, я вам покажу пещеру, — пожал плечами уже я. — За четыре гривны. Точно так же могу.

— А, пиздуй, — ответил атаман и направился в сторону студенческой братии, развалившейся в тени палатки.

— Ладно, — бросил я, удивляя самого себя. Атаман стоял и выжидающе глядел. — Покажите свои пиктограммы.

Я дал предводителю пятерку. Тот взял и повел меня за палатку. И правда, в скале имелась дыра.

— Влезай, — сказал студент.

— За тобой, — буркнул я, представляя себе трупы туристов, заполняющие старинную пещеру от сталактитов до сталагмитов. Атаман холодно глянул на меня, но влез, предварительно включив фонарик, который вытащил из кармана на шортах.

Пещера была как пещера. Ничего особенного я не замечал.

— Ну и? — спросил я у предводителя.

— А ничего, — ответил тот. — Древняя пещера, ты чего хотел?

— Ну, бля, старик, — взмахнул я рукой, — так что тут было, я не знаю, кто тут жил? Готы? Тавры? Или, бля, скифы?

— Готы, тавры и скифы вместе, — распалился тот. — Мне откуда, бля, знать? Я экономику изучаю, а не археологию. Индиана Джонс, блин, мне нашелся.

— Ну ладно, — уже разочарованно бросил я. — А где же эти пиктограммы?

— А, пиктограммы, — обрадовался атаман. — Вот, пожалуйста, имеются.

Он направил луч фонарика на потолок. В световом пятне я увидел коряво закопченные пламенем свечки знаки, которые в чем-то походили на руны очень пьяных викингов. В самом конце копченого ряда псевдо-рун гордо красовался признанный во всем мире графический знак мужского члена.

Москвички, ростовчанки, харьковчанки и другие дамочки в своих шпильках скакали по камням Чуфут-Кале что твои козочки. В объективы они выпячивали свои прелести, как будто бы каждая из них была порно-актрисой. Их мужчинки были по-гангстерски сдержанными и экономны в движениях. Понты есть понты. Я же ходил по этому скальному городу и просто балдел, потому что он был просто красивым. Кто бы там его не строил, вкус у них имелся. Перед караимской кенасой [123] стояла старая, потрескавшаяся мраморная плита. В тексте восхвалялся добрый царь Александр. Над кириллицей в завитушках виднелся двуглавый орел, усеянный гербами земель Империи. Польский орел присел на левом крыле двуглавого.

123

Молитвенный дом у караимов

Бахчисарай. Ханский дворец.

А это большая (!) кенаса в Чуфут-Кале. Без девиц на шпильках.

— Это про нашего царя, — шепнула молоденькая мамаша в шпильках пацану лет десяти, которого держала за руку, — про царя Александра. Запомни.

Первый раз я услыхал, как кто-то говорит о царе «наш», и меня ужасно удивляло, насколько все это инстинктивно, естественно и невинно.

Возвращался я ночью, пьяный. Встретил каких-то поляков, и вместе мы ужрались в татарской пивнухе неподалеку от выезда на Севастополь. Ребята были из Гданьска, сюда приехали полазить по горам.

А потом я возвращался. Света не было. Луны не было. Видать не было ничего. Совершенно. Шел я по памяти. Иногда лишь маячили группки черных сидящих на корточках силуэтов. В такие — как эта — ночи я понимал, почему ночь пробуждала в людях такой страх. Почему они населяли неведомое чудовищами. Я шел сквозь черное ничто, сквозь космос — ведь этот мрак был частью мрака Космоса, от Бахчисарая до Альфы Центавра, Андромеды и дальше, и дальше, до самого конца Вселенной, за горизонт событий. И я понимал, что ничто никак не белое. Что этот долбаный листок бумаги нас всегда обманывал [124] .

124

Biala nico's'c (белое ничто) — устоявшаяся поэтическая метафора. Она присутствует в поэзии, во многих книгах об альпинистах, моряках; в музыкальных (часто роковых) песнях.

На следующий день, что удивительно, похмелья не было. Я попрощался с Николаем, кацапом и хахлачкой, после чего попилил на вокзал. Через окна электрички я глядел на то, как пейзаж превращается в средиземноморский. Итальянский. Оливково-зеленые не крутые холмы. Пинии. Это была Италия, но Италия советская. Постсоветская. То была Италия, застроенная жилмассивами из панелей и пустотелого кирпича. Альтернативная история во всем диапазонею Мы подъезжали к Севастополю.

В военном порту ржавел советский флот. Я осматривал его вместе с Хайке, немкой из Кёльна, которая планировала брести с рюкзаком за спиной из Германии до самого Владивостока. Ее я встретил на вокзале, где она безрезультатно пыталась разузнать дорогу до центра. Русского языка она не знала, а по-английски не говорил. И мы решили осмотреть город самостоятельно.

— Выходит, вот чего мы боялись все эти целые пятьдесят лет, — глядела Хайке на ржавый Черноморский флот, покачивающихся на ласковых волнах, и не могла этому надивиться, — этой кучи лома! Невероятно!

Она делала снимок за снимком. И никто ей и слова не говорил, что это нельзя или там запрещено. По порту шастали какие-то офицеры, глядели на иностранцев, фотографирующих жемчужину в короне Советской армии, и у меня сложилось такое впечатление, что на их лицах рисуется смущение, как будто они извинения просили. Рядовые матросы сидели рядком на лавке. Выглядели они словно ряженные, словно статисты, ожидающие своего тумака в видеоклипе для геев — эти черные клеша, белые форменки с морскими воротниками, бескозырки с надписью «Черноморский Флот» на околыше. Мы подошли, чтобы поговорить. То есть — это Хайке желала поболтать. Я согласился перевести. Лично я никогда не понимал этой навязчивой идеи разговаривать с местными. Нет, иногда, почему бы и нет, можно обменяться каким-то словом, вот только что они по сути могут сказать помимо того, что и так видно. И так понятно, что жизнь тяжелая, что денег нет, что с работой паршиво, что в стране бардак, и что до дома далеко, ведь все они бывшие русские. Моряки дали нам открытки для девушек и попросили их бросить в ящик, потому что им запрещено покидать территорию порта. Идя по направлению к почтовому ящику, мы читали эти открытки. То есть — читал я. Вслух. И были они до боли именно такими, какими должны быть открытки служащих в армии парней своим девчонкам. Что они скучают плюс несколько завуалированных эротических намеков. Всё.