Приемное отделение

У Ольги Борисовны это был второй выговор. Первый, два года назад, ей «обеспечила» медсестра Мураева, обложившая матом инвалида войны, доставленного «Скорой помощью». За инвалида вступился районный Совет ветеранов. Ветераны действовали дружно и слаженно (сказывалась старая закалка). За неделю они буквально забросали департамент здравоохранения гневными письмами, причем в половине писем содержались и собственные негативные впечатления авторов от пребывания в шестьдесят пятой клинической больнице. Мураеву уволили, Ольге Борисовне влепили выговор, обруганного инвалида холили и лелеяли так, словно он был, по меньшей мере, мэром Москвы, короче говоря — приняли меры. Такова начальственная планида — расплачиваться за чужие грехи. Мураевой-то что? Ей как с гуся вода — устроилась в сороковую больницу, тоже в приемный покой. Медсестры везде нужны. И Голтышев с Самойленко без работы не останутся. Им-то что? Это у Ольги Борисовны устремления и планы, а им только бы водку малосольными огурцами закусывать.

В первом часу дня настроение, и так мрачновато-раздраженное, испортилось окончательно. Ольге Борисовне позвонила однокурсница Светка Лисичкина. Сто лет не звонила, а тут вспомнила, потому что свекор угодил в кардиореанимацию шестьдесят пятой больницы. Попросила навести справки и присмотреть, а заодно рассказала, что уже работает в своей лаборатории ведущим научным сотрудником и собирается в феврале защищать докторскую. Везет же Светке — работает в лаборатории, исследует разные препараты, получает за это от производителей хорошие бонусы в придачу к зарплате, регулярно за счет института ездит за границу на конференции и симпозиумы, сын-третьеклассник серьезно увлекается шахматами, у мужа своя строительная фирма, живут в собственном особняке где-то сразу за Мытищами… Ну почему жизнь так несправедлива — одним пряники с медом, а другим — хрен с горчицей? Ольга Борисовна сходила проведала Светкиного тестя, перезвонила Светке, отчиталась и продиктовала ей номер мобильного телефона заведующего блоком кардиореанимации Шварцмана, предупредив, чтобы та не наглела — один короткий звоночек в день, не больше, — а то Шварцман в выражениях стесняться не привык, пошлет мигом, у него не заржавеет. Светка рассыпалась в благодарностях и пригласила как-нибудь пообедать в ресторане «Тридесятое королевство». Ольга Борисовна никогда в «Королевстве» не была, но в Интернете о нем читала. Там один коктейль стоил примерно столько, сколько она зарабатывала за неделю. А Светка так небрежно пригласила, будто о «Макдоналдсе» речь шла. «Посидим, вспомним юность, язычки почешем…»

Из-за увольнения Голтышева и Самойленко старшей медсестре пришлось срочно перекраивать график и обзванивать сотрудников, чтобы сообщить им об изменениях. Скотина Колбин отказался выходить в среду, сославшись на запись к стоматологу, и бросил трубку. Надежда Тимофеевна обратилась за помощью к заведующей отделением. Ольга Борисовна перезвонила, выслушала, попросила, уговорила, но к окончанию разговора дошла до состояния, которое можно было охарактеризовать как взрывоопасное. Достаточно было одной искры…

«Искра» не заставила себя ждать. В дверь кабинета постучали. Стучать мог только гипертрофированно деликатный Боткин, все остальные ломились без стука. Да и какой смысл стучаться в служебный кабинет? Только время терять.

— Ольга Борисовна, тут какое-то непонятное направление на госпитализацию, — Боткин положил на стол две бумажки — побольше и поменьше. — Код диагноза не соответствует указанному в выписке…

— Фамилия соответствует? — перебила Ольга Борисовна, чувствуя, как все ее тело начинает вибрировать.

— Фамилия соответствует, — подтвердил Боткин.

— Паспорт и полис имеются?

— Имеются.

— Так какого же черта вы ко мне приперлись?! — заорала Ольга Борисовна, подпрыгивая от избытка эмоций в кресле. — Что я вам — няня?! Мэри, мать ее, Поппинс?! Что я вам, сопли должна утирать и в поликлинику вместо вас звонить?! Перезвонить и уточнить вы не можете, а водку жрать во время дежурства — так запросто! Ненавижу!

В глазах у Ольги Борисовны потемнело, в груди сперло. Захотелось швырнуть в Боткина чем-то тяжелым, но из-за любви к порядку на столе у Ольги Борисовны ничего подходящего для метания не было — только два телефонных аппарата, городской и внутренний, да направления и выписка, принесенные Боткиным. Рука с судорожно дергающимися пальцами потянулась к бумажкам, но Алексей Иванович, явно догадавшись о намерениях заведующей, проворно схватил их и не глядя сунул в карман. В сердцах Ольга Борисовна стукнула кулаком по столу. Руку от кулака до локтя пронзило болью. На глаза навернулись слезы, готовящиеся хлынуть ручьями. Закрыв лицо руками, Ольга Борисовна разрыдалась, оплакивая свою никчемную и никому не нужную жизнь, проходящую в окружении идиотов, алкашей и просто придурков, оплакивая несбывшиеся мечты и собственную былую наивность, граничащую с глупостью. Надо было прилепиться к какой-нибудь кафедре, а не идти в «практическое здравоохранение», будь оно трижды проклято! Здравоохренение!

И был Ольге Борисовне голос свыше. Низковатый, тихий, приятного тембра. «Ничего, ничего, — говорил голос. — Все пройдет, все будет хорошо…» И словно какой-то теплый луч коснулся ее головы…

Слезы закончились раньше, чем перестало трясти. Ольга Борисовна продолжала прятаться в собственных ладонях и слушать голос. Чудо не удивляло ее, а воспринималось как нечто совершенно естественное, будто каждый день голоса слушала. Потом Ольга Борисовна вдруг осознала, что теплый луч это не теплый луч, а чья-то рука, тоже, впрочем, теплая. Рука размеренно гладила ее по голове: «Ничего, ничего…» «Все пройдет…» «Все будет хорошо…» Ольга Борисовна отняла руки от лица, подняла голову и встретилась взглядом с Боткиным, отпрянувшая рука которого замерла в воздухе и со стороны могло показаться, что Алексей Иванович собирается дать заведующей отделением подзатыльник.

В таком положении их и застала старшая медсестра. Она поступила крайне деликатно — открыла дверь, увидела, не сказав ни слова, закрыла дверь. И что самое примечательное, никому об увиденном не рассказала. Хотя рассказать, конечно же, хотелось, очень уж нестандартной была увиденная картина. Но не хотелось портить отношения с заведующей отделением. Особенно с учетом того, что Надежда Тимофеевна была пенсионеркой. Она хорошо знала свое дело и привычно хорошо справлялась со своими обязанностями, а кроме того, муж ее работал в Федеральной миграционной службе и при необходимости никогда не отказывался помочь оформить временную регистрацию кому-то из иногородних сотрудников больницы. Муж был моложе Надежды Тимофеевны на шесть лет, и эта разница в возрасте тоже являлась стимулом к продолжению работы. Негоже пятидесятилетнему мужчине, еще не вышедшему из стадии расцвета сил, иметь жену-пенсионерку. Несообразно как-то.

Мужу, впрочем, Надежда Тимофеевна не выдержала и проболталась.

— У нас, кажется, начинается служебный роман, — сказала она во время вечернего чаепития с любимой мужниной пастилой. — Новенький доктор, Боткин, которому ты недавно регистрацию делал, кажется, закрутил с нашей заведующей.

— Оно и хорошо! — одобрил супруг. — Встретились два одиночества, разожгли костер любви…

— Косте-о-ор любви-и-и, — нараспев передразнила Надежда Тимофеевна. — Это не костер будет, а сама не знаю что! Заведующая-то у меня — ух!..

Надежда Тимофеевна сжала кулак и тряханула им в воздухе.

— …А Алексей Иванович — эх!

Кулак разжался, последовал снисходительный взмах рукой. Что, мол, с него взять, чего от него ожидать…

— Все эти мужики, которые на первый взгляд «эх», в смысле женского полу очень даже «ух», — возразил супруг. — Взять хотя бы нашего Кузьмина. Его уже начальник кастрировать пообещал, потому что человек и сам не работает, и половине женского коллектива не дает.

— Уволить как-то гуманнее.

— Уволить нельзя. Они с начальником кореши не-разлей-вода. — Супруг потер друг о друга указательные пальцы, наглядно демонстрируя степень близости начальника с незнакомым Надежде Тимофеевне Кузьминым. — Вместе погранучилище заканчивали, потом вместе в Таджикистане служили. Друзей увольнять нельзя…

Немая сцена, невольной свидетельницей которой стала Надежда Тимофеевна, длилась около минуты. Затем Алексей Иванович опустил руку и отошел от стола на пару шагов, а Ольга Борисовна зло сказала:

— А вы, Алексей Иванович, ловкач! Сами доведете, сами же успокаивать кидаетесь. Это вас в Кошкине вашем научили так четко клинья к одиноким женщинам подбивать?

Она прекрасно понимала, что говорит несправедливые слова, но ничего не могла поделать. Хотелось быть несправедливой, гадкой, и пусть ее все ненавидят, хотелось выйти одной против всего человечества, расставить ноги пошире, упереть руки в бока, смачно сплюнуть наземь, прищуриться и спросить: «Ну, кто здесь самый смелый? Выходи!»