Пригоршня праха
Шрифт:
— Да, знаю… Я не то хотела… Я думаю, не стоит и стараться — что тут объяснишь. Джок сказал:
— Ты ничего не забыла?
— Нет, там все, что мне понадобится, — она кивнула на чемоданчик, стоявший на кровати. Вид у нее был убитый.
— Тогда, пожалуй, пора ехать на станцию.
— Хорошо. Еще рано. Но все равно.
Джок проводил ее к поезду. Была среда, и в вагоны набилось множество женщин, возвращавшихся домой после беготни по лондонским магазинам.
— Почему бы тебе не поехать первым классом?
— Нет, нет, я всегда езжу третьим.
Она села посредине скамьи. Соседки
— Почитать ничего не хочешь?
— Ничего не хочу.
— А поесть?
— И поесть не хочу.
— Тогда до свидания.
— До свидания.
Отталкивая Джока, в вагон протиснулась еще одна женщина, обвешанная пестрыми свертками.
Когда новость дошла до Марджори, она сказала Аллану:
— Зато теперь мистеру Биверу конец. Однако Полли Кокперс сказала Веронике:
— Насколько я понимаю Бренду, это конец для Тони. Захудалые Ласты были потрясены телеграммой. Они жили на большой, но убыточной птицеферме неподалеку от Принсес-Рисборо. Никому из них и в голову не пришло, что теперь в случае чего Хеттон перейдет к ним. А если б и пришло, они горевали бы ничуть не меньше.
С Пэддингтонского вокзала Джок отправился прямо в Брэттклуб. Один из мужчин у стойки сказал:
— Какой кошмарный случай с парнишкой Тони Ласта.
— Да, я при этом был.
— Неужели? Кошмарный случай. Позже ему сообщили:
— Звонит княгиня Абдул Акбар. Она желает знать, в клубе ли вы?
— Нет, нет, скажите ей, что меня здесь нет, — распорядился Джок.
На следующее утро, в одиннадцать, началось следствие и быстро завершилось. Доктор, водитель автобуса, Бен и мисс Рипон дали показания. Мисс Рипон разрешили не вставать. Она была очень бледна и говорила дрожащим голосом, отец испепелял ее грозными взглядами с ближней скамьи; под шляпкой у нее скрывалась маленькая проплешина, там, где сбрили волосы вокруг ранки. В заключительной речи следователь отметил, что в случившемся несчастье, как явствует из свидетельских показаний, некого винить, остается только выразить глубочайшее соболезнование суда мистеру Ласту и леди Бренде в постигшей их тяжелой утрате. Толпа расступилась, образуя проход для Тони и Бренды. На следствие явились и полковник Инч, и секретарь охотничьего клуба. Следствие велось со всей деликатностью и уважением к скорби родителей. Бренда сказала:
— Погоди минутку. Я должна поговорить с этой бедняжкой, рипоновсиой дочкой.
И прелестно справилась со своей задачей. Когда все ушли, Тони сказал:
— Жаль, что тебя не было вчера. К нам приходило столько народу, а я совершенно не знал, что говорить.
— Как ты провел день?
— Тут была лихая блондинка… Мы немного поиграли в петуха и курочку.
— Петуха и курочку? Ну и как, успешно?
— Не очень… Даже не верится, что вчера в это время еще ничего не случилось.
— Бедный мальчик, — сказала Вренда.
Они почти не говорили друг с другом с приезда Бренды. Тони встретил ее на станции; когда они добрались до дому, миссис Рэттери уже легла, а наутро она улетела на своем аэроплане, не повидавшись с ними. Они слышали, как аэроплан пролетел над домом, Бренда — в ванне, Тони — внизу, в кабинете, где занимался
письмами, что стало теперь необходимостью.День редких промельков солнца и буйного ветра; белые и серые облака высоко над головой неподвижны, но голые деревья вокруг дома раскачиваются и сотрясаются, а во дворе конюшни вихрями крутится солома. Бен снял парадный костюм, который надевал на следствие, и занялся делами. Громобою вчера тоже досталось, и он немного прихрамывал на правую переднюю.
Бренда сняла шляпу и кинула ее на стул в зале.
— Нечего говорить, правда?
— Не обязательно разговаривать.
— Нет. Наверное, будут похороны.
— Как же иначе.
— Когда, завтра?
Она заглянула в утреннюю комнату.
— А они порядочно наработали, верно?
Движения ее стали замедленными, а голос монотонным и невыразительным. Она опустилась в одно из кресел, стоящих посреди залы, куда никто никогда не садился, и сидела там не шевелясь. Тони положил руку ей на плечо, но она сказала:
«Оставь» — не раздраженно и нервно, а без всякого выражения. Тони сказал:
— Я, пожалуй, пойду отвечу на письма.
— Хорошо.
— Увидимся за обедом.
— Да.
Она встала, поискала безучастным взглядом шляпу, взяла ее, медленно поднялась наверх, и солнечные лучи, пробившиеся через цветные витражи, осветили ее золотом и багрянцем.
У себя в комнате она села на широкий подоконник и стала глядеть на поля, на бурую пашню, на колышущиеся безлистые деревья, на шпили церквей, на водовороты пыли и листьев, клубящиеся внизу у террасы; она все еще держала в руках шляпу и теребила пальцами приколотую сбоку брошь.
В дверь постучали, вошла заплаканная няня.
— Прошу прощения, ваша милость, но я просмотрела вещи Джона. Это не мальчика платок.
Резкий запах и украшенные короной инициалы выдавали его происхождение.
— Я знаю, чей это. Я отошлю его хозяйке.
— Не возьму в толк, как он к нему попал, — сказала няня.
— Бедный мальчик, бедный, бедный мальчик, — сказала Бренда, когда няня ушла, и снова уставилась на взбунтовавшийся пейзаж.
— Я вот думал о пони, сэр.
— Так, Бен?
— Хочете вы его у себя держать?
— Я как-то не думал об этом. Да, пожалуй, нет.
— Мистер Уэстмэккот из Рестолла о нем спрашивал. Он думает, пони подойдет для его дочки.
— Так.
— Сколько мы запросим?
— Я не знаю… сколько вы сочтете правильным…
— Пони хороший, ухоженный. Я так думаю, что не меньше двадцати пяти монет надо за него взять, сэр
— Хорошо, Бен, займитесь этим.
— Я запрошу для начала тридцать, так, сэр, а потом маленько спущу.
— Поступайте как сочтете нужным.
— Хорошо, сэр.
После обеда Тони сказал:
— Звонил Джок. Спрашивал, не может ли чем помочь.
— Как мило с его стороны. А почему бы тебе не позвать его на уикенд?
— А ты б этого хотела?
— Меня здесь не будет. Я уеду к Веронике.
— Ты уедешь к Веронике?
— Да, разве ты забыл?
В комнате были слуги, и они смогли поговорить только позже, когда остались в библиотеке одни, И тогда:
— Ты в самом деле уезжаешь?
— Да, я не могу здесь оставаться. Ты ведь меня понимаешь, разве нет?