Пригоршня вечности

Она, лежа с ним, отдавалась другому. В миг соединения ее мысли были открыты, как распахнутое настежь окно в главном зале оллавернской башни. Он стал, помимо собственной воли, эльфом – Ириеном Альсом, таким, как чувствовала его Джасс. И сотни их соитий в ее памяти неслись сквозь магистра Ноэля, как ураган, как степной пожар, выжигая душу. Как мужчина, маг был не хуже эльфа, но она все время, каждый миг сравнивала, ища сходство и различия! И на вершине блаженства она звала его! И только его!

Вот и верь после этого россказням про то, как ущербна любовь эльфа и человека. Джасс любила, любила так, как никто и никогда не будет любить его, Ноэля, проживи он хоть вдвое больше, чем Ириен Альс.

О, Ирье, вэль? Действительно, почему? Почему, Ириен Альс? Почему ты оставил на долгих три года женщину, которую так безумно любил и, я уверен, любишь до сих пор? Вэль, аг милл’я? Почему так долго? Эльфийский изысканный ти’эрсон с мягким акцентом степнячки. Горячий снег, золотой прах, сладкая кровь… А если освободить воспаленное воображение, то так и видишь два нагих, смуглых от южного солнца тела. Рассыпанные по спине, сплетенной из жестких жил, длинные волосы, похожие на диковинный стальной панцирь, и маленькие пальцы, вонзившиеся в ягодицы мужчины с неженской силой, пронзая им себя в сладостном самоубийстве… Демоны! О, нет! Только не это!!!

– Аланни, вы действительно так истово молитесь Рудайсу или просто заснули? – спросила Джасс, устав от долгого молчания, повисшего в заброшенном храме на вершине Симарского холма.

Сама она бродила между четырьмя алтарями без всякой цели, пока не решила все-таки пожертвовать «во имя грядущих встреч и разлук» мелкую монетку. Про этот храм ей когда-то рассказывал Ириен, и она ничуть не удивилась его внутреннему убранству. Точно так, как он и описывал. Сайнен, Турайф, Рудайс и, конечно, Файлак. Джасс погладила каменную кошку, чувствуя под пальцами тепло и даже странную вибрацию, будто статуэтка в самом деле тихонько мурчала.

Монетка канула в прорези, но звука ее падения на дно бывшая ведьма не услышала. Странно.

– Аланни! – снова напомнила о себе женщина не громко.

– Да! – вскинулся мужчина, отрывая руки от белого камня, который уже должен был стать раскаленным от тепла его рук. – Просто задумался.

– Красивое место.

– Очень. Вы где намерены остановиться в Ритагоне?

– Я еще не придумала, но надеюсь разыскать общих знакомых, – уклончиво молвила Джасс в ответ.

Она не собиралась продолжать знакомство дольше, чем понадобится, чтобы войти в Ритагон через Новые южные ворота.

– Я тоже отправлюсь к своим друзьям, – сказал Аланни ломким голосом.

– Прекрасно!

Джасс испытала истинное облегчение.

– Пойдемте, Аланни. Ритагон ждет.

На пороге Джасс отчего-то остановилась на миг и обернулась назад, вглядываясь в царивший в храме Пестрых лиловый полумрак.

Кошка Турайф довольно облизнулась, сверкнув снежно-белым оскалом зубов, и глаза ее горели, как две ярко-желтые свечи.

Глава 4 ЧУЖАЯ ЖИЗНЬ

Кто хочет жить вечно? Три шага вперед!

Ириен Альс, эльф. Весна 1695 года

Они въехали в Алар ранним утром. Таким солнечным и ясным, предвещающим настоящее тепло, что всем троим срочно захотелось промочить горло свежим элем в ближайшей харчевне. Эльф остановился на единственном глотке из кружки, Кен осилил две, а Пард опрокинул в себя целых четыре, глазом при этом не моргнув. Крякнул и заказал еще.

– А не лопнешь? – лениво усмехнулся Альс, кивнув на вздувшийся живот соратника.

– Не боись, – подмигнул тот в ответ. – Отливать буду не тебе в сапог.

– И на том спасибо.

Эдак они, как успел заметить Кенард, могли перебрасываться подколками весь день напролет. Никто ни на кого обиды не держал.

– В добром пиве вся сила. А мне силы надо набраться, – пояснил оньгъе, приканчивая кружку и отирая пену вокруг рта.

– А я думал – просто набраться.

– Еще успеется.

И тут господин Шого заявил, что чувствует себя без прорезной секиры неприлично голым, как он выразился – «точно целка в борделе», и прямо из харчевни намерен направить свои стопы в ближайшую лавку оружейника и прикупить себе недостающего вооружения. Альсу и Кенарду было предложено сопровождать его в этом ответственнейшем мероприятии. Возражений не последовало.

К удивлению ветландца, лавка оказалась отнюдь не ближайшей. Они прошли мимо двух вполне приличных заведений и остановили свой выбор на убогой конуре, прячущейся в полуподвале старой развалюхи. Дому было не менее ста лет, а лавку открыли, по всей видимости, сразу по завершении строительства. Солнце никогда не заглядывало в заросшие пылью и паутиной окна, ступеньки, ведущие почти вертикально вниз, стерлись, крошились и нестерпимо воняли кошками. Откуда запах, Кен понял сразу, как только переступил порог лавчонки следом за своими спутниками. Кошки были второй страстью хозяина, сразу после любви к устрашающего вида холодному оружию, развешенному от пола до потолка на всех стенах. Промежутки между мечами, топорами, арбалетами, кинжалами, алебардами занимали кошки, исключительно рыжие, толстые и наглые. Хозяин был им под стать. Здоровенный толстый детина, весь покрытый рыжей с проседью щетиной, занимал главенствующее положение в хаосе обстановки. Он восседал на пустом винном бочонке и подпирал головой потолок.

– Чего приперлись? – весело спросил он, вперивая крайне подозрительный взгляд в Аннупарда.

– Секира нужна, – ответил тот, возвращая тяжелый взор сторицей.

– Небось прорезная?

– Точно!

– Хм… – было ответом.

А затем потерянный брат-близнец господина Шого сбросил свою тушу с бочонка и боком, как краб, влез в темный чулан, откуда стал доноситься грохот, приглушенные бранные слова и тяжелое сопение.

– А мне тут нравится, – сказал вдруг Ириен и погладил одного из котяр.

– Коты или оружие? – спросил Кенард.

– И то, и другое. Ты глянь, какая роскошная гравировка.

– Где? – встрял Пард.

И они пустились в долгое обсуждение достоинств гравировки по металлу игергардской и маргарской школы, время от времени переходя на маргарский диалект оролирса. А ветландскому рыцарю оставалось только разглядывать внутренности лавки, стараясь при этом не наступать на хвосты кошкам. Он успел отметить, что когти у зверей могли смело сравниться с небольшими саблями.

– Вот такая! – с этим воплем вернулся мастер и сунул в руки Парда настоящую Оньгъенскую прорезную секиру.

О том, что она действительная настоящая Оньгъенская, Кенард узнал только из ответного вопля потенциального покупателя. Казалось, Аннупард Шого встретил давно потерянную мать, либо же, в крайнем случае, единственную дочь. Он вцепился в находку и стал поливать ее слезами умиления, обильности которых позавидовала бы самая голосистая из плакальщиц Ветланда.

– Сколько? – спросил он.