Приговор

— Да ведь ты всего две недели назад получил разрешение на тушечницу и кисть! Ты всех достал, требуя, чтобы тебе дали возможность заниматься каллиграфией, и что из этого? Тебя хватило всего на день. Верно?

Таянаги кивнул и почтительно добавил:

— До этого он придумал лепить из глины, потом были сухие цветы, и каждый раз его хватало всего на день. Он вечно так: то за одно хватается, то за другое, и всё ему тут же надоедает.

— Вот видишь? Садись-ка сюда, Андо. Мне нужно с тобой поговорить. Может, и вы, доктор, войдёте?

Фудзии вошёл в камеру и сел, неловко скрестив длинные ноги. Дождавшись, пока сядет Тикаки, он сделал знак надзирателю Таянаги, чтобы тот закрыл дверь. Пол был липкий, от циновки возбуждающе пахло спермой. Вблизи было видно, какая белая и гладкая у юноши кожа, он казался совсем юным. Одет он был тщательно, даже щеголевато, и, хотя заключённым мужского пола не разрешалось пользоваться средствами для волос, у Андо они лежали волосок к волоску, может быть потому, что он пригладил их, смочив водой. Он пытался сидеть в церемонной позе, но, судя по всему, нервничал и ёрзал задом по циновке.

— Андо, всё, что ты говорил, — наглая ложь.

— Это вы о чём?

— Разве не ты говорил, что Сунада хочет покончить с собой, приняв снотворное?

— А, это… Так мне сказал Кусумото.

— А он клянётся, что никогда ничего подобного не говорил.

— Врёт. Я точно слышал от него. Он мне нашептал это на ухо сегодня утром на спортплощадке. Ну я поверил и сообщил вам. И чего вы на меня взъелись? Лучше бы уж я ничего не говорил. Теперь буду держать язык за зубами.

— То есть ты хочешь сказать, что это Кусумото мутит воду? Ну ладно, если что ещё услышишь, немедленно докладывай. Понятно? А это наш доктор Тикаки. У него были большие неприятности из-за твоего донесения насчёт самоубийства Сунады.

Андо почтительно склонил перед Тикаки голову, потом уселся поудобнее, скрестив перед собой ноги; впрочем, и в этой позе он, очевидно, чувствовал себя не в своей тарелке, потому что тут же вскочил и пересел на стоящий у окна стул, он же унитаз. Из-под тщательно отглаженных брюк виднелись красные шерстяные носки. Ни дать ни взять — беспечный юноша из хорошей семьи.

— Видите, он у нас настоящий барчук, — сказал Фудзии, обращаясь к Тикаки. — Первый богатей в нулевой зоне. А всё потому, что папаша и мамаша наперебой присылают ему деньги, носят передачи. Посмотрите-ка на эту гору консервов. Я уж не говорю о том, что свитеров и костюмов У него тоже не перечесть. Этих консервов ему век не осилить, а он ещё сам прикупает себе еду. К примеру, сегодня на обед ел котлетки. Я грызу солёную кету в нашей столовке, а он изволит кушать рыбные котлетки. Зачем ему заниматься какой-то там работой? Остальные только и мечтают о том, как бы подзаработать деньжат хоть на пакетик печенья, а он у нас на привилегированном положении.

— Ну и чем ты занимаешься целыми днями? — спросил Тикаки, которому показалось странным, что в заваленной горами консервов и одежды камере нет ни одной книжки.

— А ничем. Абсолютно нечего делать.

— Но чем-то всё же ты, наверное, занимаешься. Ты не читаешь?

— Читать он не желает. Собственно, все его несчастья и начались с того, что из-за нелюбви к чтению он прогуливал занятия в школе. Его отец оптовый торговец на овощном рынке в районе Канда, денег у него навалом, вот и отправил сыночка в частную католическую школу. Только тот не оправдал ожиданий папаши, предпочитал развлекаться, а не учиться, поэтому в конце концов его определили в какую-то мафиозную военную школу где-то в горах Гуммы, но он тут же взвыл, нарочно поранился и попал в больницу. В больнице у него обнаружили туберкулёз и отправили в санаторий на плоскогорье Асама; он некоторое время жил там, потом соскучился по мамаше и уехал в Токио, где изнасиловал и убил ученицу начальной школы. Так я рассказываю?

— Так, — улыбнулся Андо.

— Видите, ему всё нипочём. Плакать надо, а он зубы скалит. Ну, вообще-то, в семье у него сложные отношения. Когда он перешёл в среднюю школу, то родители развелись. Отец женился второй раз и забрал его к себе. Мать тоже вышла замуж. То есть получается, у обоих были интимные отношения на стороне. Верно?

— Да, верно.

— Так что денежки у них, конечно, водились, но, с другой стороны, явная распущенность и безнравственность тоже имели место. К тому же он рано остался без матери и воспитывался в неполной семье… И что самое странное, мать, которая его, можно сказать, бросила, вдруг ни с того ни с сего воспылала к нему нежными чувствами: она и в санатории его навещала, и теперь часто приходит на свидания. Да, как говорится, любовь слепа… Он ведь у нас маменькин сыночек…

— А в чём собственно суть дела? — прервал Тикаки бесконечный рассказ Фудзии.

— Да какой-то он странный, недоделанный, что ли, вот мне и захотелось, чтобы вы его осмотрели.

— Недоделанный… — начал Тикаки, но Андо внезапно расхохотался.

— Видите, видите? И смех какой-то дурацкий… Всё у него невпопад. Ну скажи, что ты тут нашёл смешного?

— Но ведь смешно — недоделанный…

— Это ведь я о тебе. Ты что, над собой смеёшься?

— Да про меня лучше и не скажешь. Одно слово — недоделанный.

— Вот что ты давеча вытворял? Ты же видел, что мы смотрим? Как ты мог спокойно этим заниматься?

— Но я же уже говорил. Хотел, потому и занимался. А кто мне запретит, если мне хочется?

— И тебе не стыдно, что на тебя смотрели?

— А что тут такого? Делал то, что хотел. Разве нельзя?

— Это запрещено. Если человек занимается самоудовлетворением в дневное время, это считается нарушением режима.

— Да ладно! Наверняка в тюремных правилах об этом ничего не говорится.

— Совсем обнаглел! Непристойные действия являются нарушением тюремных правил.

— Но я ведь сам с собой этим занимался. Кто вам велел подсматривать? Получается, что это вы вели себя непристойно.

— Ты у меня ещё…

Фудзии подмигнул Тикаки, словно говоря: «Ну вот видите?» Внезапно Андо стал на колени и начал мастурбировать: на его лице появилось блаженное выражение, тело расслабилось, лоб покрылся капельками пота, дыхание стало прерывистым, и тут снова сквозь его тонкокостное тело Тикаки увидел массивную плоть Сунады. Глубоко вздохнув, чтобы отогнать от себя это пахнущее свежей кровью видение, Тикаки сказал:

— Вот что я хотел тебя спросить. Ты слышал об обществе «Белая хризантема?

Андо широко раскрыл глаза, словно человек, внезапно вырванный из сна, и непонимающе уставился на Тикаки.

— Есть такая благотворительная организация, она называется «Белая хризантема».

— Никогда не слыхал. А что?

— Ну не слыхал и ладно. Тогда ещё один вопрос. Как ты считаешь, убивать — плохо?

Андо снова сел на пол и, выпрямив спину, удивлённо взглянул на Тикаки:

— А что такое плохо?

— Ну как сказать… Плохо — это когда один человек причиняет вред другому.

— А, ну если так, то, наверное, убивать плохо.

— Не только поэтому. Как бы это получше объяснить… Видишь ли, когда один человек убивает другого, он не просто причиняет ему вред, это значительно хуже.

— Почему?

— Ты что, действительно не понимаешь?

Не понимаю.

Внимательно вглядевшись в лицо Андо, Тикаки понял, что оно вот-вот снова расплывётся в улыбке.

— Ну, так было всегда. Убийство с давних времён считается грехом. А вот почему?.. — Тут Тикаки замялся. А, собственно, почему убивать дурно? Кто решил, что убийство — зло? Разве он совсем недавно не говорил Сунаде, что у каждого человека может возникнуть желание убивать? — Так или иначе, я хотел бы поговорить о тебе. Интересно, вот ты, после того как совершил преступление, мучился угрызениями совести?