Приговоренная замуж

Когда бюро закончилось и его члены, шумно отодвигая стулья, потянулись к выходу, Пушмин окликнул Бурлаева:

– Сергей Сергеевич, задержись на минутку…

Сергей остался сидеть на своем месте.

– Ну, как дела, комсомолия? – с улыбкой спросил Владимир Александрович.

– Да вроде бы нормально, – осторожно ответил Бурлаев.

– Тебе сколько лет? – неожиданно задал вопрос Пушмин.

– Лет? – растерялся Сергей. – Я с сорок восьмого года…

– Значит, тридцать тебе уже стукнуло? Прекрасный возраст, Сережа, прекрасный… Я в этом возрасте из армии демобилизовался, в шестьдесят третьем… Слушай, а не надоела тебе комсомольская работа?

– То есть – как?! – опешил Бурлаев.

– А вот так! – Пушмин прихлопнул ладонью по столу. – Мне кажется, что тебе уже тесноваты рамки комсомольской работы… Пора подумать и о более широком оперативном просторе… У меня, между прочим, в будущем году Филатов уходит на пенсию, а заменить его некем. Честно говоря, устал старик, выдохся и все последние годы помощи от него никакой. Держали за старые заслуги, но теперь он сам просится. А с тобой, Сергей Сергеевич, я думаю, мы сработались бы: мужик ты толковый, с техническим образованием, соображающий… В общем, ты подумай на эту тему, хорошо подумай, взвесь все за и против – время есть. Но пока – молчок. Не было у нас с тобой об этом разговора. Пока – не было! Договорились?

С сильно бьющимся сердцем выходил Сергей Бурлаев из кабинета первого секретаря Прибрежного райкома КПСС.

В конторе лесопунка работала приемная комиссия ГАИ из райцентра. Володя Басов, успешно сдав теоретический экзамен на право называться водителем второго класса, взмокший от волнения, выскочил на крыльцо и закурил. Курить он начал недавно, после трехлетнего перерыва (курил в армии), и первая затяжка все еще оглушала горечью, голова начинала кружиться. Он стоял на крыльце, курил и смотрел вдоль пустынной улицы, празднично украшенной недавно выпавшим снегом. Редко где вились над печными трубами прозрачные дымы, редко где скрипнет калитка, морозно прохрустит снег, а так тишина в поселке – густая, застоявшаяся, вечная.... Отсюда, с крыльца конторы, хорошо просматривается излучина Амура, вся его необъятная ширь с пойменными лугами, старым руслом, протоками и старицами, и все это выбелено, изукрашено первоснежьем, блистает в такой первозданной чистоте и нарядности, что дух захватывает… И Володя смотрел, не уставая восхищаться с детства знакомым пейзажем, представляя, как туго и яростно несутся под ледяным панцирем холодные воды к суровому Охотоморью. Низкое солнце, вывалившееся из-за сопок, медленно подвигалось к заходу, тускло освещая нарядную жизнь на земле…

– Здорово, шеф!

Володя вздрогнул от неожиданности и оглянулся: перед ним стоял Васька Соломатин. В валенках с высокими голяшками, ватных брюках и фуфайчонке, подпоясанной узким ремешком, в кроличьей облезлой шапке – одно ухо отпущено, другое подвернуто – Соломатин выглядел карикатурно смешно. Особенно сейчас, когда нос у него был задорно вздернут, узковатые глаза вызывающе блестели, и весь он, наэлектризованный спиртным, был угловато-несуразный, жалкий и смешной.

– Здорово, Василий, – ответил Басов. – Загулял?

– Есть маленько, – ухмыльнулся Васька.

– В честь какого праздника?

– Какого праздника? – переспросил Василий, презрительно и долго посмотрев на Володю, потом, что-то решив для себя, подошел ближе, сплюнул под ноги и серьезно сказал: – Живу, шеф, вот и праздник!.. Другого не надо. Вон сорока летит и на весь лес сорочит, а вот Шарик к соседской сучке побежал – они просто живут и радуются, понял! Они не знают про Новый год, Седьмое ноября, Восьмое марта, а потому у них – каждый день праздник… Шарик-то, он уже людьми порченный, он уже, может быть, чего и соображает про Первое мая – кость ему лишнюю бросят, приласкают спьяна или пинка дадут, а вот сорока-белобока, та в чистом виде тварь, не нам с тобой, шеф, чета…

– Ну, Василий, философ же ты, – удивился Володя. – Все, ёшкин корень, какую-то хреновину несешь.

– Дай закурить, – попросил Соломатин.

– Отгулы у тебя, что ли? – вытряхивая папиросу из пачки, спросил Басов.

– Ага… Отгулы – за прогулы, – Василий прикурил и раскашлялся. – Медведков-то уходит?

– Считай, ушел уже.

– А кто вместо него?

– Лопушков, говорят…

– Вячеслав Васильевич? – нахмурился Соломатин. – Этот жить не даст – зануда, каких свет не видывал… Может, не он?

– Да вроде он…

Соломатин тяжело вздохнул и отвернулся.

– Слушай, Василий, все хотел тебя спросить… Помнишь, ты тогда со мной ехал и всех людей по сортам развел: этот такой, этот – сякой… Я чего хотел у тебя спросить… А вот меня, ёшкин, ты куда, в какую категорию определишь?

– Тебя? – Васька презрительно скривился и выплюнул окурок. – Тебя, Володимир, пока никуда определить невозможно…

– Как это? – сильно удивился Басов.

– А так… Ты, Володей, пока еще только заготовка на человека, из тебя еще что угодно можно лепить… Можно подлеца вылепить, а можно доброго трудягу, каким ты сейчас себя и считаешь. Но сегодня ты все это с молодого гонору делаешь, понял? Мол, захочу, и вымпел у меня будет, захочу – еще лучше сработаю. Любуешься ты собою, Володей, на публику работаешь… А вот когда ты будешь просто работать, ни на что не рассчитывая, и от этого удовольствие получать, а не вымпелы, тогда ты и станешь настоящим, понял!..

– Что ты к вымпелам привязался? – осерчал Володя. – Покоя они тебе не дают. Может, завидуешь?

– Завидуют, Володимир-свет батюшка, люди требовательные, с претензией к жизни, а мне ничего не надо… Я как тот Гурьян, что сыт и пьян! И запомни, шеф, для жизни одно главное правило: лапти воду не пропускают. Понял?

В это время в окне кабинета начальника лесопункта распахнулась форточка и грозный голос Медведкова окликнул:

– Василий! А ну зайди ко мне…

Соломатин зачем-то снял шапку, похлопал ею по валенкам, озорно подмигнул Володе и тонким, срывающимся фальцетом пропел очередную частушку:

К нам в деревню привезли

Сразу три писателя…

А в деревне два яйца,

И те – у председателя.

– Василий! – снова крикнул Медведков. – Ты чего там клоуна из себя ломаешь? Быстро ко мне!

– Во, понял, начальник, – уважительно ткнул в сторону окна пальцем Соломатин. – А твой Лопушков – фуфло…

– Почему это «мой»? – Володя непонимающе смотрел на Василия.

Но Соломатин не удостоил его ответом. Натянув шапку и шмыгнув носом, он приосанился, рывком распахнул дверь и решительно перешагнул порог конторы лесопункта.

По заснеженным просторам Амура с ревом неслись почтовые аэросани, поднимая за собой кудрявое облако снежной пыли.

Возвращаясь домой из школы, Нелли не удержалась и забежала в амбулаторию к Светлане. Забежала веселая, раскрасневшаяся с мороза и застыла у порога – Светка сидела за стерильно чистым столом с опухшими от слез глазами.

– Свет, ты это чего? – испугалась Нелли. – Что-нибудь случилось?

– Ага, – Светлана затрясла головой.

– Что случилось-то? С родителями что-нибудь?

– Не-е-а… Он уезжает, – она в отчаянии взмахнула рукой.

– Кто?

– Медведков… Павел Иванович.

О новом назначении Медведкова Нелли слышала, но как-то не связывала его с подругой, а тут вдруг поняла, что должно твориться в душе у Светланы.

– Ну вот что, подруга, – решительно села на тахту Нелли, – ты эти фокусы прекращай! От слез бабы быстро старятся, поняла? Что ты разнюнилась? Он у тебя на Северный полюс улетает, или, может быть, на Кубу? Всего-то восемьдесят километров – полчаса лета. На выходные села в самолет – и через полчаса ты уже там. Райцентр… Можно сходить вместе в кинотеатр или ресторан «Волна», можно посетить музей, на какой-нибудь концерт заезжих артистов попасть…