Приход ночи (сборник)

— Может, лучше поднимешься, старина?

— Я останусь здесь, — с достоинством проговорил Грэм, — и буду рассматривать пол с близкого расстояния до тех пор, пока не сочту нужным встать, или до тех пор, пока не буду в состоянии шевельнуть хотя бы одним мускулом. В зависимости от того, что будет раньше. А теперь, пока я не принял к тебе дальнейшие меры, какого дьявола тебе здесь нужно?

Реджинальд де Мейстер отточенным движением поправил монокль.

— Полагаю, тебе известно, что срок ультиматума Макданлопа истекает завтра?

— Надеюсь, и ваш с Макданлопом срок тоже.

— Ты не передумаешь?

— Ха!

— Право, — вздохнул де Мейстер, — все это скучища смертная. Ты позаботился о том, чтобы мне в этом мире было удобно. Ведь в твоих книгах меня прекрасно знают во всех клубах и лучших ресторанах, я закадычный друг мэра и комиссара полиции, владелец роскошных апартаментов на Парк-авеню и великолепной художественной коллекции. И в реальном мире это волшебство никуда не исчезает. Это очень мило с твоей стороны.

— Поразительно, — задумчиво протянул Грэм, — с каким вниманием я тебя не слушаю и как отчетливо не слышу ни единого слова из того, что ты говоришь.

— И все же, — продолжал де Мейстер, — мой книжный мир, без сомнения, подходит мне куда лучше. Он более пленителен, в нем нет скучной логики, и нужды, и житейских невзгод. Словом, нужно вернуть меня обратно, и притом к активной жизни. Сроку тебе до завтра!

Грэм принялся мурлыкать какой-то веселенький мотивчик, время от времени фальшивя.

— Это что, новая угроза, де Мейстер?

— Нет, это старая угроза, только серьезней. Я лишу тебя последних остатков личности. И в конце концов под давлением общественного мнения тебе придется стать, выражаясь твоими же собственными словами, «бессловесной марионеткой де Мейстера». Видел, как эти ребята газетчики сегодня переврали твое имя?

— Я-то видел, мистер Скотина де Мейстер, а вот ты читал статейку на полколонки на десятой странице той же самой газеты? Вот, послушай: «Знаменитый криминалист подлежит призыву на военную службу без ограничений. Призывная комиссия утверждает, что Реджинальд де Мейстер в самом скором времени встанет под ружье».

Некоторое время де Мейстер был молчалив и неподвижен. Затем он последовательно произвел следующие действия: медленно вытащил из глаза монокль, грузно уселся на диван, рассеянно потер подбородок и закурил после долгого и вдумчивого похлопывания сигаретой по тыльной стороне ладони. Зоркое авторское око Грэма Дорна немедленно опознало в каждом из этих телодвижений по отдельности признак глубокого волнения и душевного разлада со стороны его персонажа.

Но никогда, ни в одной из книг на памяти Грэма де Мейстер не проделывал все четыре действия одно за другим.

Наконец де Мейстер заговорил.

— Не понимаю, зачем в последней книге тебе вообще понадобилось ставить меня на воинский учет. Эта тяга вечно и во всем следовать веяниям времени, это дьявольское желание писать на злобу дня — проклятие детективного жанра. Истинный детектив — вне времени, он не должен иметь никакой связи с текущими событиями, не должен...

— Есть только один способ избежать призыва, — перебил его Грэм.

— Если тебе непременно хотелось впихнуть туда что-то про призыв в армию, мог хотя бы написать, что я не годен к службе по какой-нибудь уважительной причине.

— Есть только один способ избежать призыва, — гнул свое Грэм.

— Это преступная халатность, — продолжал де Мейстер.

— Послушай! Возвращайся обратно в книги и можешь не опасаться, что тебя нашпигуют свинцом.

— Напиши эти книги, и я вернусь.

— Подумай о войне.

— Подумай о своем «я».

Два несгибаемых человека сошлись лицом к лицу в поединке характеров (вернее, сошлись бы, если бы Грэм до сих пор не находился в горизонтальном положении), и ни один не желал уступать.

Тупик!

Тут раздался нежный голосок Джун Биллингс и разрядил напряжение:

— Могу я узнать, Грэм Дорн, что вы делаете на полу? Сегодня я уже подметала, и ваши попытки переделать после меня мою работу меня не радуют.

— Я вовсе не подметаю. Если бы ты посмотрела хорошенько,— кротко отвечал Грэм,— то увидела бы, что твой обожаемый жених лежит здесь, жестоко избитый, страдая от невыносимой боли.

— Ты испортил мой диванный столик!

— Я сломал ногу.

— И мою любимую лампу.

— И два ребра.

— И аквариум.

— И кадык.

— И не представил своего друга.

— И шейный позвоно... Какого друга?

— Вот этого.

— Друга! Ха! — Его глаза затуманились. Она слишком юна, слишком хрупка, чтобы сталкиваться с суровой и неприглядной правдой жизни. — Это, — пробормотал он отрывисто, — Реджинальд де Мейстер.

При этих словах де Мейстер ожесточенно переломил сигарету пополам — жест, выдающий глубочайшее волнение.

— Вы... вы совсем не такой, каким я вас себе представляла, — проговорила Джун медленно.

— Не знаю. Просто... не таким — судя по тем историям, что я слышала.

— Вы мисс Биллингс, чем-то напоминаете мне Летицию Рейнольдс.

— Надо полагать. Грэм говорит, он списал ее с меня.

— Жалкое подобие, мисс Биллингс. Поразительно жалкое.

Теперь они стояли почти вплотную, взгляды их были прикованы друг к другу, и Грэм пронзительно вскрикнул. Убийственное воспоминание вдруг всплыло из глубин его памяти, и он подскочил как ужаленный.

Перед глазами у него пронеслись слова из «Дела о запачканной галоше». И из «Убийства в примулах». И из «Трагедии в поместье Хартли». «Смерти охотника», «Белого скорпиона», да и, чтобы не вдаваться в перечиспение, из всех прочих его книг.

Эти слова гласили:

«Де Мейстер обладал бесспорным обаянием, которое неотразимо действовало на женщин».

А Джун Биллингс совершенно определенно была женщиной.

И упомянутое обаяние буквально сочилось у нее из ушей и толстым слоем покрывало пол.

— Выйди из комнаты Джун, — приказал он.

— Не выйду.

— Мне нужно кое о чем потолковать с мистером де Мейстером, наедине, как мужчина с мужчиной.

— Прошу вас, уйдите, мисс Биллингс, — сказан де Мейстер.

Джун поколебалась, потом тонким голоском сказала: