Приключение Питера Симпла

— Стойте, сэр! — вскричал Суинберн. — Мы немножечко отомстим им.

И, говоря это, он подплыл к баркасу, поворотил его нос к корсару и навел каронаду — о наличии которой на нашем борту французы не подозревали, мы ни разу не стреляли из нее — на то место, где гуще толпился неприятель.

— Остановитесь, Суинберн; прибавьте еще картечи. Мы выстрелили из пушки, и выстрел этот имел самые убийственные последствия, уложив наповал большую часть французов, бывших на палубе. Из криков и воплей, последовавших за этим, я заключил, что если бы нас было несколько больше, мы могли бы вернуться и овладеть корсаром; но поздно. Батареи осветились, и хотя французы не могли видеть наших ботов, однако, стреляли по направлению, в котором, по их предположению, мы должны были находиться; они догадались по выстрелам с борта корабля, что мы отражены. В баркасе оставалось всего шесть человек, способных владеть веслами; в первом катере четыре, во втором пять. В боте Суинберна, кроме его самого, было только два человека.

— Дело плохо, сэр, — сказал мне Суинберн. — Что нам теперь делать? Мое мнение — переложить всех раненых в баркас, снабдить людьми оба катера и бот и тащить баркас на буксире. А потом, мистер Симпл, вместо того, чтобы держаться этой стороны, как предполагают на батареях, станем держаться берега: их ядра будут перелетать через наши головы.

Этот совет был очень благоразумен, и я охотно последовал ему. Было два часа; путь нам предстоял неблизкий, а времени оставалось мало. Мы перенесли мертвых и раненых из обоих катеров и бота в баркас. У меня не было времени осматривать их, но я заметил, что О'Фаррел был мертв, как и молодой мичман, по имени Пеппер, который, должно быть, украдкой забрался в бот. Озбалдистона я нашел на корме баркаса. У него была глубокая рана в груди, по-видимому, нанесенная пикой. Он не лишился чувств и попросил у меня воды; я подал. Услышав слово «вода» и журчание, когда я наливал ее из ведра, другие раненые тоже попросили пить. Но мне нельзя было терять много времени и, оставив в баркасе двух людей — одного управлять им, а другого подавать раненым пить, — я взял баркас на буксир и направился к батареям, по совету Суинберна, сидевшего теперь около меня. Приблизившись к берегу, я поплыл к выходу из гавани с весьма незавидным расположением духа.

— Это будет жестокий удар для капитана, мистер Симпл, — сказал мне Суинберн тихим голосом. — Я слыхал, что адмирал нехорошо принимает молодых капитанов, потерявших своих матросов и не привезших ни одного доллара.

— Мне жаль его, Суинберн, так, что и сказать не могу, — ответил я. — Но… что это впереди — корабль?

Суинберн встал на шканцы катера и, поглядев несколько секунд на указываемый мною предмет, произнес:

— Да, большой корабль; должно быть, французский; теперь наша очередь, сэр; если мы не вернемся с пустыми руками, то все будет хорошо. Все за весла! Не отвязать ли баркас, сэр?

— Да, — отвечал я, — ребята, нам нужно овладеть этимкораблем, чтобы поправить первую неудачу. Он купеческий — ясно (в этом, впрочем, я не был уверен). Суинберн, я думаю, лучше пропустить его сначала к берегу; они будут все смотреть в другую сторону, потому что, конечно, слышали пальбу,

— Славно придумано, сэр, — отвечал Суинберн.

Мы остановились и дали ему пройти мимо, что он и сделал, плывя медленно, не более двух миль в час. Тогда, оставив баркас позади, мы приблизились к нему со стороны кормы и бросились на абордаж. Как мы предвидели, весь экипаж находился на палубе с другой стороны корабля и так внимательно следил за действием батарей, которые все еще продолжали стрелять наудачу, что не заметили нас, пока мы не нагнали его совсем; но он уж не имел времени взяться за оружие. На борту его было несколько дам; иные приготовились защищать их, другие бросились вниз. В две минуты мы овладели кораблем и повернули его в другую сторону. Мы оставили открытой одну половину дверец люка для дам, из которых с некоторыми сделался обморок; другие же люки были заперты Суинберном. Овладев палубами, мы послали один из катеров за барками. Привязали его к борту корабля, и теперь можно было оглядеться. Ветер посвежел, и через полчаса мы были вне действия батарей. Тогда перенесли из баркаса раненых, Суинберн и матросы перевязали их раны и постарались доставить им возможные удобства.

ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ

Неожиданная встреча, — Старые друзья в новом облике, — Я получаю повышение по службе.

Корабль уже с четверть часа находился в нашей власти, как подошел матрос, стоявший на часах у дверей люка. Он сказал, что один из пленных желает поговорить с командующим английским офицером и просит позволения выйти на палубу. Я позволил, и ко мне вышел какой-то джентльмен, объявивший, что он пассажир и что тут есть еще и другие пассажиры, в том числе семь дам, едущих к своим мужьям и семействам. Он надеется, прибавил он, что я высажу их на берег, так как дамы не могут считаться военнопленными. Зная, что О'Брайен исполнил бы его желание и что он рад будет отделаться от дам и пленных, я отвечал, что высажу их и прочих пассажиров с большим удовольствием и даже подъеду ближе к берегу, чтобы избавить их от труда так долго грести. Я предложил им как можно скорее уложить свое имущество и обещал дать два корабельных бота с приличным количеством французских матросов.

Француз поблагодарил меня от имени всех дам и отправился вниз сообщить им эту приятную весть. Я приблизился к берегу, спустил боты и стал дожидаться их появления. Уже рассветало, когда они собрались, наконец, но я об этом не беспокоился: в семи милях от себя, в открытом море, я видел наш корабль и был вне действия батарей.

Наконец в сопровождении французских джентльменов вышли все дамы. Им пришлось дожидаться, пока укладывали чемоданы и узлы в боты. Первое, что они с ужасом увидели, были мертвые и раненые англичане, лежавшие на палубе. Они выразили свое сожаление, и я рассказал, как, пытаясь овладеть корсаром, был отражен и на обратном пути из гавани столкнулся с их кораблем и овладел им. За любезность, с какой я возвратил им свободу, меня благодарили все дамы, кроме одной, глаза которой были устремлены на раненых. Один из французов подошел к ней и напомнил, что она не выразила еще признательности командующему офицеру.

Она повернулась ко мне — я отшатнулся. Это лицо я видел прежде — тут не могло быть сомнения. Но как она выросла! Какой стала прекрасной!

— Селеста? — спросил я, дрожа. — Вы — Селеста?

— Да, — отвечала она, глядя на меня пристально, как бы желая меня узнать. Но это было нелегко: темнота и пороховая копоть скрывали мое лицо.

— Вы забыли Питера Симпла?

— «Ах! Нет… нет… никогда не забывала его! — вскричала Селеста, заливаясь слезами и простирая ко мне руки.

Эта сцена удивила находящихся на палубе. Я был счастлив, что мог услужить ей, и когда высказал это, она улыбнулась сквозь слезы.

— А где же полковник? — спросил я.

— Здесь! — отвечала она, показывая на остров. — Он теперь генерал и командует гарнизоном острова. Но где мистер О'Брайен? — спросила она в свою очередь.

— Здесь, — отвечал я. — Он командует военным кораблем, и я его второй лейтенант.

Последовал быстрый обмен вопросами; боты дожидались, пока мы говорили. Суинберн напомнил мне, что нас ждет О'Брайен, и я сам чувствовал, что несправедливо по отношению к раненым медлить. Я, однако, успел пожать ей руку, поблагодарить за кошелек, который она дала мне, когда я ходил перед ней на ходулях, и уверить, что никогда не забывал ее и никогда не забуду. Я проводил ее в бот и на прощание просил напомнить обо мне отцу.

— Не знаю, — сказала она мне, — вправе ли я просить вас об одном, но думаю, вы можете оказать мне эту милость.

— Что такое, Селеста?

— Вы отпускаете на берег более половины наших матросов; другие должны остаться, несчастные; да и трудно решить, кому из них идти, кому остаться. Нельзя ли отпустить всех?

— Ради вас, Селеста, я отпущу их. Когда оба бота отчалят, я спущу другой и отошлю остальных вслед за вами; но мне пора ехать…

Боты отчалили, пассажиры, удаляясь, махали нам платками. Я отправился к бригу. Но сначала, спустив бот, я усадил в него остальной экипаж французского корабля и отослал на берег. Я знал, что О'Брайен не будет сердиться за их освобождение, в особенности, когда узнает, кто просил об этом.

Корабль назывался «Викториной», имел четырнадцать пушек, двадцать четыре человека матросов и одиннадцать пассажиров. Он был нагружен шелком и вином и составлял очень ценный приз. Селеста успела сообщить мне, что ее отец четыре года, как переехал в Мартинику, оставив ее воспитываться во Франции, и что теперь она переправляется к нему. Прочие дамы были жены и дочери офицеров французского гарнизона, занимавшего остров; некоторые же из других пассажиров были офицеры; но так как это было поверено мне за тайну, то я, конечно, не был обязан знать это, в особенности, когда они были не в мундирах.

Добравшись до брига, я тотчас же прошел к О'Брайену; мы отправили на приз для переноски раненых хирурга с его помощниками и потом удалились оба в каюту, где я рассказал ему все случившееся.

— Хорошо! — сказал О'Брайен. — Все хорошо, что кончается хорошо; но это не очень удачное предприятие. Вы спасли меня взятием этого корабля, Питер; надобно написать теперь рапорт покрасноречивее. Клянусь Богом, ведь это счастье, что корабль четырнадцатипушечный — это великолепно звучит. Мы в донесении смешаем все так, что адмирал подумает, что мы хотели овладеть обоими кораблями сразу, да оно бы так и было, если бы мы знали, что и этот там. Но мне хочется поскорее услышать от хирурга, что с этим Озбалдистоном. Питер, сделай одолжение, перейди на приз и поставь двух часовых к люкам, чтобы никто не заходил туда и не обшаривал углов. Ради полковника О'Брайена, я хочу отослать на берег все, что принадлежит пассажирам.