Приключение собаки

— Да, это правда! Но что же делать? На вас напали сзади, вы не знаете, в чем вас обвиняют!

— Но в чем же меня могут обвинять, меня, такого преданного, такого верного слугу моего государя!

— Именно преданных-то слуг и подозревают в измене и предательстве. Но вы, быть можете, ошиблись. Мало ли какие пустяки влияют на расположение государей?

— Нет, нет, я не ошибся: он гневно смотрел на меня одного, а моего приятеля Энгельбака подарил милостивой улыбкой!

— В самом деле? Ну, в таком случае, можете быть уверены, что именно этот человек оклеветал вас!

— Как, Энгельбак? Мой закадычный друг!

— Да, я так думаю! Надеюсь, что вы никогда не доверяли ему тех важных государственных тайн, которые я сообщал вам; не то одного того факта, что они вам известны, было бы уже достаточно для обвинения!

— Неужели? Но в таком случае и вы можете быть заподозрены в недоброжелательстве королю и можете быть сочтены за тайного врага Его Величества!

— Я, может быть, получаю эти сведения от людей, не вполне приверженных королю, но это еще ничего не доказывает: я не сообщаю их никому! Никто не узнал от меня ничего; я доверял только вам, рассчитывая, что вы сумеете сохранить все это в тайне, и я уверен, что вы не передавали ничего этому человеку!

— Может быть, иногда мне случалось намекнуть ему кое о чем. Боюсь, что это могло случиться. Но ведь это — мой закадычный друг!

— Если так, то гнев короля на вас меня не удивляет. Энгельбак, получая от вас такие сведения, которые никому не должны были быть известны, счел своим долгом сообщить о том правительству и тем самым возбудить подозрения против вас!

— Боже правый! Что же мне теперь делать? — воскликнул синдик в совершенном отчаянии.

— Надо ожидать всего худшего и заблаговременно принимать меры. Вы — человек состоятельный, и тем хуже для вас, если вы не позаботитесь теперь же припрятать ваши деньги в надежное место, где до них нельзя будет добраться, и если теперь же не постараетесь незаметно превращать в деньги все, что возможно, реализовать свои капиталы так, чтобы их во всякое время можно было увезти с собой, когда представится надобность бежать из этой страны. Все это, может быть, кончится благополучно, хотя я этого не думаю, но во всяком случае, что бы ни случилось, я, как ваш гость, останусь верен вам и разделю с вами вашу судьбу, какова бы она ни была! На это вы смело можете рассчитывать!

— О, молодой человек! Вы наш истинный друг! Бедная моя Вильгельмина, что станется с ней? Недаром говорит псалмопевец: «Не надейся на Князи»… Но мне нельзя терять времени, дела не терпят. Благодарю вас, дорогой друг, за доброе слово и добрый совет, которому я непременно последую!

С этими словами синдик вышел от Рамзая и поспешил в свою контору, где его ждали важные дела.

За это время Рамзай успел окончательно покорить сердце Вильгельмины, признался ей в любви и вырвал у нее признание, мало того, сумел приобрести над ней такое влияние, что уговорил ее скрывать до поры до времени от отца их взаимную любовь. Рамзай говорил, что ждет со дня на день получить приличное состояние, и что до того времени он не себя вправе просить руки Вильгельмины.

Предусмотрительному молодому человеку удалось, кроме того, заставить Вильгельмину отрешиться от политических убеждений ее отца, в которых она выросла и была воспитана, хотя сам он до настоящего времени еще не признался ей, что был сторонником враждебной стороны. Он намеревался, как только его услуги потребуются в другом месте, просить руки Вильгельмины и увезти ее с собою ко двору короля Якова тотчас после свадьбы, предоставив мингеру ван-Краузе думать о нем, что ему угодно. Но теперь, когда старик так скомпрометировал себя в глазах существующего правительства, дело могло повернуться совершенно иначе.

Вскоре по уходе синдика Рамзай отправился к Вильгельмине и рассказал ей о случившимся с ее отцом, выставив его несправедливо обиженным человеком, яркими красками изобразив, как сильно он должен будет пострадать, и сообщил ей о поданном им ее отцу совете, прося ее с своей стороны поддержать его и настоять на том, чтобы отец ее позаботился обеспечить себя от полного разорения.

Вильгельмина было страшно возмущена поведением короля по отношению к ее отцу и в разговоре с последним горячо настаивала на том, что следует покинуть страну, где нисколько не ценят верных слуг, где так оскорбляют и обижают человека и т. д.

Таким образом король Вилльям потерял совершенно неожиданно одного из самых искренних и горячих своих сторонников в лице синдика ван-Краузе.

ГЛАВА XLI. Новое покушение на жизнь Костлявого

С разрешения Ванслиперкена капрал съехал на берег и, очутившись в объятиях вдовы Вандерслуш, рассказал ей о последнем покушении на жизнь бедного Костлявого и о справедливой мести экипажа.

Бабэтт с своей стороны также доискалась, что Рамзай живет в доме ван-Краузе, и что он тот самый пассажир, которого привез на своем куттере Ванслиперкен. Когда же последний явился ко вдове, она приняла его особенно ласково, проклинала Костлявого и даже проливал слезы над обрубленным хвостом Снарлейиоу.

Но «Юнгфрау» не простояла и двух, дней на якоре, как Ванслиперкен получил приказание немедленно сняться и идти в Портсмут. Отдав необходимые распоряжения, он поспешил забежать на одну минуту к ван-Краузе — предупредить Рамзая, что ему приказано отправляться немедленно, и что письма должны быть присланы прямо на судно, так как зайти ему самому за ними невозможно. Едва он успел получить секретные королевские депеши, как с фрегата ему дали знать, чтобы он снимался и уходил. С лихорадочным вниманием поджидал он лодки с письмами Рамзая. Но ее все не было. На виду у фрегата и своего начальства Ванслиперкен не смел отсрочить момент ухода, снялся с якоря, поднял паруса и дал выстрел, но не тронулся с места, боясь уйти без писем Рамзая. И вот он увидел, что крошечная лодочка спешит к куттеру, и одновременно с ней идет к нему шлюпка с фрегата. Сердце Ванслиперкена замирало от страха, но маленькая лодочка успела прийти несколько раньше шлюпки, так что он успел принять от посланного письма Рамзая и спрятать их в своей каюте, когда к «Юнгфрау» подошла шлюпка с фрегата.

— Командир желает знать, почему вы, сэр, не уходите в море, как вам было приказано! — спросил офицер со шлюпки.

— Я поджидал ту лодку, которая шла сюда!

— Откуда была эта лодка, сэр?

— От синдика, мингер ван-Краузе с письмами, которые меня просили доставить в Англию! — ответил Ванслиперкен.

— Прекрасно, сэр! Желаю вам доброго пути! — сказал офицер, и шлюпка отчалила.

Все ответы Ванслиперкена были в точности переданы командиру, а тот, зная, что ван-Краузе находится под подозрением, тотчас же сообщил об этим властям.

Между тем Костлявый продолжал скрываться на судне. Рана его почти затянулась, и было решено, что он во время пути еще раз напугает лейтенанта и тотчас по прибытии в Портсмут дезертирует, чтобы не пострадать за убийство старухи, матери Ванслиперкена. На третьи сутки после выхода куттера в море Ванслиперкен расхаживал по палубе; кроме рулевого, наверху не было ни души. Погода стояла чрезвычайно благоприятная. Когда судно поравнялось с островом Уайтом, его стало относить вниз почти к тому самому месту, где находилась пещера и бухта контрабандистов. Вдруг Ванслиперкен услышал внизу голоса и, верный своей привычке, остановился и, прислонившись к лестнице, стал прислушиваться. Прежде всего он услышал имя Костлявого.

— Завтра мы придем в Портсмут, — говорил Спюрей, — надо, чтобы Костлявый непременно напугал его сегодня, а то будет поздно!

— Да, но капрал…

— Шш! Там кто-то есть! — сказал Спюрей, и разговор смолк.

Ванслиперкен едва поспел выйти на палубу и, продолжая свою прогулку, стал обдумывать, что могли означать слышанные им слова.

Очевидно, Костлявый жив и скрывается здесь на судне, а если так, то, значит, ему удалось уйти от его матери. Тогда вполне понятно, что весь экипаж знает о покушении на его жизнь. Но каким образом очутился этот парень опять на судне? Ведь он же видел его своими глазами мертвым в комнате своей матери! Слова: «Но капрал»… доказывали, что капрал не заодно с экипажем. Но как же тогда этот Костлявый мог попасть на судно и скрываться здесь без моего ведома? И Ванслиперкен продолжал ходить взад и вперед, перебирая в голове все эти вопросы, и только когда совсем стемнело, ушел в свою каюту и заперся, чего обыкновенно на ночь не делал. В двенадцать часов ночи кто-то пытался отворить его дверь, но, убедившись, что она заперта, удалился. Выждав немного, Ванслиперкен тихонько вышел наверх, незаметно прошел мимо рулевого и подошел к гакаборту — посмотреть, в каком направлении их несет. На корме на своем обычном месте висела небольшая шлюпка, и дьявол, всегда помогающий своим любимцам, надоумил Ванслиперкена заглянуть в нее. Он увидал в ней какую-то черную массу и вскоре убедился, что в шлюпке кто-то спит. Откинув теплое покрывало и шинель, которыми был укрыт спящий, Ванслиперкен, к несказанной своей радости, узнал в нем Костлявого и тотчас же почувствовал, что в данный момент бедняга в его власти. Стоило только отвязать веревку, которой была подвязана эта шлюпка, и шлюпка неминуемо перевернется дном кверху. Эта мысль сразу осенила лейтенанта. Он внимательно осмотрел, где была привязана шлюпка, и затем, отослав из предосторожности рулевого вниз, чтобы он не мог услышать крика Костлявого, когда тот упадет в воду, лейтенант, заменив рулевого у колеса, предоставил руль воле судеб, а сам, осторожно подкравшись к спящему, отвязал веревку. Шлюпка мгновенно перевернулась, и Костлявый, точно камень, упал в воду. Послышался всплеск, затем крики помощи, но их никто не слыхал, так как наверху, кроме Ванслиперкена и неразлучного Снарлейиоу, не было никого. Лейтенант вернулся к рулю.